Люди, которые смотрели на светлячков

30 лет назад в Москве противостояние между двумя ветвями новой российской власти переросло в открытый конфликт: президент Борис Ельцин распустил Верховный Совет, а депутаты в ответ объявили президента нелегитимным и отказались расходиться. События тех дней — до сих пор предмет ожесточенной полемики: одни считают, что своими решительными действиями Ельцин предотвратил захват власти консерваторами и националистами, другие — что, расстреляв законно избранный парламент из танков, президент России начал демонтировать демократию, не успев ее построить. Иногда в этих дискуссиях заходит речь о количестве жертв: по данным «Мемориала», в столкновениях сентября — октября 1993 года погибли 159 человек; многие сторонники Верховного Совета считают, что убитых было гораздо больше. Однако почти никто не вспоминает о том, кем были люди, нашедшие в те дни свою смерть на московских улицах. Спецкоры «Холода» Мария Карпенко и Софья Вольянова попытались рассказать истории пяти женщин, погибших во время московских событий октября 1993 года, — и объяснить, почему о них так мало известно. 

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.

Вечером 23 сентября 1993 года 63-летняя москвичка Вера Малышева была у себя дома, когда на улице раздались выстрелы. Подойдя к окну, она увидела, как внизу бегают мужчины в камуфляже, вооруженные автоматами.

За два дня до этого политический кризис, который к тому времени продолжался в России несколько месяцев, перешел в новую фазу. Президент страны Борис Ельцин уже давно конфликтовал с Верховным Советом: этот орган постоянно представлял Съезд народных депутатов — а именно он, согласно конституции РСФСР, которую Россия унаследовала от советских времен, был главным органом власти в стране.

Ельцин и его команда выступали за радикальные рыночные реформы, однако к концу 1992 года стало понятно, что они привели к гиперинфляции и резкому обнищанию большинства населения. Воспользовавшись непопулярностью правительства, Съезд отказался утверждать предложенного Ельциным либерального премьер-министра Егора Гайдара, а Верховный Совет во главе с председателем Русланом Хасбулатовым стал блокировать практически все инициативы президента. Ельцин в свою очередь считал, что именно избранный президент должен обладать всей полнотой власти. 

По сути, в стране установилось двоевластие. Весной 1993 года в России состоялся референдум о доверии президенту и Верховному Совету, но и он не разрешил конфликт: результаты голосования обе стороны трактовали в свою пользу. К осени на сторону парламента перешел вице-президент Александр Руцкой. 

21 сентября Ельцин пошел в атаку. Выступив по телевидению, он объявил, что подписал указ о «поэтапной конституционной реформе»: согласно ему, Съезд и Верховный Совет прекращали свою деятельность, а на их месте после выборов должен был появиться новый парламент — двухпалатное Федеральное собрание. 

В ответ Верховный Совет заявил, что Ельцин нарушил Конституцию, а значит — должен быть отстранен от должности. Конституционный суд согласился с депутатами. Президент уходить со своего поста отказался. В Белом доме, где заседал Верховный Совет, отключили электричество и воду — теперь депутаты заседали при свечах и ночевали на рабочем месте, опасаясь, что обратно их просто не пустят.

На площади перед зданием Верховного Совета каждый день собирались его сторонники — тысячи москвичей, включая решительно настроенных людей радикальных взглядов. Они строили баррикады и разбирали оружие, которое уже несколько месяцев копилось в здании парламента. Идеи о том, что нужно предпринять, чтобы победить в противостоянии, возникали у самых разных людей — иногда абсолютно бесконтрольно.

Именно так 23 сентября группа вооруженных мужчин появилась под окнами дома Веры Малышевой на Ленинградском проспекте, недалеко от станции метро «Аэропорт». Одним из тех, кто получил в те дни доступ к оружию, был Станислав Терехов — бывший военный, националист и руководитель организации «Союз офицеров»: его люди каждый день несли патрули с автоматами у здания Верховного Совета. Тем вечером, пока в Белом доме готовились к внеочередному заседанию Съезда, Терехов и несколько его вооруженных единомышленников отправились к штабу объединенных войск СНГ, который располагался в соседнем с домом Веры Малышевой здании. Зачем им это было нужно, непонятно до сих пор: позже Терехов утверждал, что собирался предотвратить некую провокацию, которую якобы готовил Кремль. 

Машина с Тереховым и его отрядом остановилась на близлежащей бензоколонке. К ним подошли два милиционера, попросили предъявить документы — и получили в ответ автоматную очередь. Так погиб участковый Валентин Свириденко — первая жертва октябрьских событий 1993 года.

Второй стала 63-летняя Вера Малышева, выглянувшая в окно на звук выстрелов. Кто-то из вооруженных людей выпустил очередь в воздух. Одна из пуль разбила окно соседнего дома и застряла в дверце платяного шкафа. Другая убила Веру Малышеву.

За следующие две недели в Москве погибли еще 157 человек (среди них еще четыре женщины). Подавляющее большинство из них были гражданскими; подобно Малышевой, многие из них не принимали никакого участия в противостоянии двух политических сил и стали его случайными жертвами. За 30 лет, которые прошли с тех пор, убийства этих людей не были расследованы. Ни один человек не понес за них наказание.

3 октября 1993 года Ольга Трусевич, 29-летняя сотрудница Исторической библиотеки, приехала к Белому дому. С собой у нее была сумка с медикаментами: бинтами, шинами, новокаином. Вместе с несколькими знакомыми — людьми левых взглядов, которые осуждали действия Ельцина и считали их государственным переворотом — она решила оказывать первую помощь демонстрантам.

К тому моменту противостояние президента и парламента достигло пика. Ельцин фактически ввел в стране цензуру: были закрыты телепередачи, аффилированные с Верховным Советом, запрещены газеты, поддержавшие парламент. И президент, и его противники отказывались идти на какие-либо компромиссы — не помогли даже переговоры при участии патриарха Русской православной церкви. Каждый день сторонники Верховного Совета выходили на митинги — и каждый день их жестоко разгоняли отряды ОМОНа. 

Трусевич и другие дружинники разбили медпункт во дворе дома напротив здания московской мэрии (в то время оно находилось в начале Нового Арбата, в «доме-книжке»). Красной краской нарисовали на углу дома несколько крестов. Вывесили плакаты: «Врачи! Здесь нужен ваш профессиональный опыт!» Настроение, как вспоминал соратник Трусевич по санитарной дружине, сперва было «довольно благодушное»: ожидали драк с ОМОНом, в крайнем случае — слезоточивого газа «Черемуха».

«Мы понимали, что будут избивать. И подумали: синяки и шишки мы умеем лечить, — вспоминает Трусевич. — Простейшие навыки у нас были: бинт, шину наложить, укол сделать, отличить вывих от перелома. Но это все. Мы решили, что наших знаний хватит, и сочли своим долгом не уходить». 

Однако 3 октября все было не так, как в предыдущие дни. В полдень на Октябрьской площади собрался большой митинг в поддержку Верховного Совета. Силовики попытались заблокировать площадь; в ответ протестующие прорвали оцепление и двинулись через Крымский мост к Белому дому. 

К тому моменту подконтрольные президенту силовики уже много дней блокировали территорию вокруг Белого дома: даже женщину, которая однажды вечером приехала с дачи с ведром картошки и пыталась попасть домой, пустили через оцепление с трудом. Но именно 3 октября милиция перебросила часть своих сил из оцепления на маршрут от «Октябрьской» к площади Ильича: именно по этой дороге организаторы митинга предполагали пройти шествием. В итоге, когда толпа демонстрантов вместо заявленного маршрута двинулась к зданию парламента, они почти не встретили сопротивления. Вооружившись камнями и досками, протестующие смяли три кордона милиции на своем пути; перебросить более многочисленные отряды, чтобы преградить путь шествию, силовики не успели; остановить толпу с помощью водометов тоже не удалось: в решающий момент оказалось, что они не заправлены водой.

У Белого дома к толпе демонстрантов, прорвавшихся сквозь оцепление, вышел Александр Руцкой, которого Верховный Совет объявил легитимным президентом: он призвал людей формировать боевые отряды, чтобы штурмовать мэрию Москвы и телецентр «Останкино». В ответ Ельцин объявил о том, что в городе вводится чрезвычайное положение.

Мэрия пала почти без сопротивления: ее штурмовали отряды ультраправой организации Александра Баркашова «Русское национальное единство» и люди Альберта Макашова — советского генерал-полковника антисемитских взглядов, которого Руцкой назначил заместителем министра обороны. Отряд милиции, который базировался в здании, бежал. Сторонники Верховного Совета стали садиться в машины, чтобы ехать к «Останкино». Взяв сумку с медикаментами, Ольга Трусевич поехала вслед за ними. В Москве начало смеркаться.

У здания телецентра собралась толпа — не только те, кто собирался брать «Останкино» штурмом, но и обычные прохожие и зеваки. Все они смотрели, как большой военный грузовик «Урал», которым завладели сторонники Верховного Совета, таранит стеклянные двери телецентра. Как вспоминает Трусевич, большинство людей ожидали, что толпа так же легко зайдет в здание, как пару часов назад в мэрию; максимум кого-то побьют. Насколько эти настроения разделяли лидеры восставших, сказать трудно: Альберт Макашов и его отряды приехали к телецентру с оружием.

В это время раздался взрыв — и бойцы спецназа, оборонявшие «Останкино», начали поливать толпу огнем из автоматов. Как реагировать на звуки выстрелов, знали только те, кто бывал на войне: как вспоминает Александр Черкасов (сейчас — один из руководителей «Мемориала», а тогда — просто активист-правозащитник), прохожие, стоявшие неподалеку от входа в телецентр, просто «с любопытством смотрели на светлячков» — следы от пуль. «Падает человек. Кричат: “Санитара!” Но люди вокруг не разбегаются, не спасаются, не приседают, — вспоминает Черкасов. — [Все уверены, что] такого не бывает, такое бывает только на картинке».

Первое, что увидела Ольга Трусевич после того, как защелкали выстрелы, — это как на асфальт упала девушка лет 18. На ней была короткая кофта и тонкие лосины. Через лосины проступила кровь. Пуля попала ей в бедро.

Трусевич вспоминает, как подавала бинты, а другие перевязывали девушке рану и тащили ее в чью-то машину, чтобы довезти до экипажа скорой: машины медиков стояли в отдалении от толпы. Чтобы раненая не потеряла сознание, с ней разговаривали. Спрашивали, как она здесь оказалась. Девушка отвечала: «Просто пришла посмотреть».

Что происходило в следующие минуты, Трусевич помнит плохо. Она собиралась помогать людям со ссадинами от дубинок — а вокруг оказались люди с перебитыми артериями, с ранами живота и грудной клетки, в состоянии болевого шока. Она делала все чисто механически: куда-то бежала, зажимала раны, накладывала повязки, крутила жгуты. Во многих случаях это было бесполезно: «На шею жгут не наложишь, на живот — не наложишь. В людей целились — не в ноги, не в руки, а для того, чтобы убить».

В какой-то момент у Трусевич закончились медикаменты. Она поймала такси и бросилась в ближайшую аптеку, на ходу возбужденно объясняя водителю, свидетелем чего ей пришлось стать.

— Эта улица насквозь простреливается! — закричала она, когда таксист попытался свернуть.

— Да вы что? — удивился он.

— Честное слово!

Увидев по дороге телефон-автомат, Трусевич попросила остановить машину, выскочила наружу, бросила монетку, набрала номер и заорала в трубку: «Мама, я жива!» Таксист смотрел на нее как на сумасшедшую. «Полностью сумасшедшую».

Купив перевязочные материалы, Трусевич поймала другую машину, чтобы ехать обратно к «Останкино». Водителю она объяснила: остановиться нужно будет, не доезжая до телецентра, потому что там спецназ стреляет по людям.

«А он мне говорит: “Да все понятно, там стреляет чеченская мафия”, — вспоминает она. — Я еду перевязывать обычных людей, прекрасно зная, кто по ним стреляет, а он меня убеждает, что это чеченская мафия».

Пока Трусевич ездила в аптеку, окончательно стемнело. Связь со своей санитарной бригадой она потеряла — шла одна вдоль забора телебашни с сумкой, набитой бинтами и новокаином, и думала, как будет справляться одна: раненых часто приходится держать, так что вторая пара рук пригодилась бы. 

И тут в сумерках она увидела мужчину в длинном кожаном пальто, который шел в ту же сторону, что и она. Ольга Трусевич предложила ему пойти вместе, чтобы помогать пострадавшим вдвоем.

Когда они почти дошли до «Останкино», снова раздались выстрелы. Мужчина в пальто отстал, а Трусевич попыталась спрятаться за деревом.

«А деревья там довольно узкие. И ты когда прячешься, ты понимаешь, что большая часть тебя торчит, — рассказывает она. — Очереди каким-то образом стали [строчить] практически около земли, не высоко, а низко. И я подумала: “Боже мой, зачем я вообще сюда пришла? Ничего я тут сделать не смогу”».

Она стала отползать — и увидела человека, который лежал на земле ничком. Было уже совсем темно. Трусевич подползла к нему и стала ощупывать. Мужчина, лысоватый, бородатый. Пощупала шею, руку, пытаясь понять, есть ли пульс, хотя у самой колотилось сердце. 

Пульса она так и не нашла. Тогда Трусевич положила руку мужчине на голову — и поняла, почему не нашла. На задней стороне черепной коробки ее рука провалилась внутрь.

Над головой по-прежнему стреляли. Трусевич сдалась. Она уговорила себя, что лежащий ничком мертв и помочь ему уже невозможно. Уползла из-под огня, кое-как отряхнулась от грязи и поехала домой.

На следующий день, 4 октября 1993 года, Марина и Юрий Шумские вернулись из отпуска в Москву. Впервые за 26 лет — с момента рождения их сына Алексея — они ездили на море вдвоем. О том, что в Москве стреляют, они не знали, потому что решили, пока отдыхают, не слушать новости по радио. Несколько раз они коротко созванивались с Алексеем: он говорил, что у него все в порядке, поэтому родители удивились, когда он не встретил их дома. Чуть позже Шумским позвонил знакомый сына: оказалось, что накануне Алексея ранили у телецентра «Останкино» — и теперь он находился в больнице имени Склифосовского.

«Мы довольно быстро выяснили, что он умер в Склифе, сразу на операционном столе. Потом там [в больнице] перестановки всякие врачебные произошли, и дальше узнать уже ничего нельзя было конкретно. Да и, собственно, какая уже была разница? — рассказывает “Холоду” мать Алексея Марина Викторовна. — Вот так мы первый раз в жизни отдохнули».

Когда Шумские увидели в газетах список погибших, который составило Главное медицинское управление Москвы, их сын значился в нем четвертым. Но список был неполным: в нем не было фамилии девушки Алексея Наталии Петуховой. В тот день они были вместе — и погибли с разницей в несколько часов. 

19-летняя Наталия Петухова и 26-летний Алексей Шумский, как вспоминает его мама, познакомились в 1992 году в общей компании на праздновании Нового года. К тому времени Шумский, который с детства увлекался экологией, химией и электроникой, уже окончил Институт машинного электростроения и подрабатывал промышленным альпинизмом. Но главной страстью Алексея стал спелеотуризм: вместе с группой турклуба, который он посещал, Шумский сначала исследовал пещеры, расположенные под Москвой, а потом начал ездить на Кавказ. 

«Я как-то уже не выдержала, говорю: "Леш, слушай, ну вот ты едешь опять куда-то, а руководитель-то у вас есть?" Он говорит: "Есть". — "Ну, хороший хоть руководитель, не опасно?" Он говорит: "Хороший". Это, говорит, я. Он даже занимался подводным плаванием, окончил специальные курсы: чтобы попасть в некоторые пещеры, надо проплыть под водой», — вспоминает Марина Шумская. Несколько раз Алексей ездил на поиски пропавших людей вместе со спасателями. Перед одним из таких отъездов он оставил матери записку: «Мама, я срочно улетаю в горы. Спасать человека. Ты, пожалуйста, не волнуйся... А в холодильнике — летучая мышь. Не бойся и корми ее». (Это был не розыгрыш: мышь в холодильнике действительно нашлась.)

По словам матери, Шумский был очень самостоятельным человеком, которого уважали товарищи, — при этом Алексей долго не мог найти настоящих единомышленников. А потом он познакомился с Наталией. «У меня сложилось такое впечатление, что они, кроме всего прочего, были друзьями. Что он нашел своего человека, — объясняет Марина Шумская. — Нашел подругу, которая ему была по-настоящему интересна, у которой он чему-то учился, а она, наверное, чему-то училась у него». 

Несмотря на то что Алексей Шумский был на семь лет старше девушки, ему было чему поучиться у Наталии Петуховой. К своим 19 годам она, по воспоминаниям родителей, написала 200 стихотворений и 50 песен, пела в хоре, занималась в школе каскадеров, танцевала балет, получила черный пояс по карате — а еще, как и Алексей, любила спелеотуризм. У ее родителей сохранилось видео со школьного выпускного: Наташа сама написала сценарий праздника и пела песни на русском и немецком, а для учителей смастерила разные медали — «За справедливость», «За доброту» и так далее. Политикой она тоже интересовалась с юности — даже хотела пойти на баррикады у Белого дома во время путча ГКЧП в августе 1991 года, но тогда ее, еще несовершеннолетнюю, не отпустили родители.

Через два года Петухова и Шумский объединились вместе с другими знакомыми спелеологами-любителями, чтобы помочь людям в заблокированном силовиками Белом доме. По подземным коммуникациям они приносили в здание продукты, лекарства, свечи и выводили оттуда раненых. Когда именно они начали туда ходить, родители не знают. Мать Алексея говорит, что ее сын не интересовался политикой, но предполагает, что он не мог бросить Наталию и друзей в запутанных подземных коммуникациях, которые как самый опытный член команды знал лучше всех. 

По словам Марины Шумской, после гибели Наташи у нее при себе нашли последнее написанное ею стихотворение. Оно датировано 21.09.1993 — 03.10.1993 — и рассказывает о том, как их импровизированная спасательная бригада заходила в здание Верховного Совета несколько раз за день, несмотря на усталость и опасность столкнуться с ОМОНом. Кроме стихотворения у Петуховой была при себе гитара: когда выдавалось свободное время, она пела для своих собригадников песни.

Марина Шумская до сих пор до конца не понимает, почему ее сын и его друзья вместе с группой решили оставить Белый дом и двинуться к телецентру: в спелеологах там точно никакой надобности не было. «Я считаю, что [призыв Руцкого идти к] “Останкино”  был провокацией, — рассуждает она. — [Митингующим] передавали же, что его охраняют три бабушки-гардеробщицы, а там уже спецназ весь был. Я потом ребят [которые были в бригаде с Алексеем] спрашивала: “Вы же спецназовцев видели, они же стояли прямо возле окон?” Они сказали: “Видели, но нам не пришло в голову, что они будут в нас стрелять”».

Как рассказывали потом очевидцы, как только спецназовцы открыли огонь по собравшимся у телецентра вечером 3 октября, Алексея Шумского ранили в бедро и спину. Некоторое время он лежал на земле, потом его отнес к машине скорой помощи американский юрист Терри Майкл Данкен. За тот вечер он вынес из-под пуль еще как минимум двоих человек, но примерно через час после начала обстрела сам получил смертельное ранение в голову.

В полдевятого вечера, через час с небольшим после того, как у «Останкино» начали стрелять, Шумского привезли в больницу имени Склифосовского. Врачи зафиксировали ранение левой почки, селезенки, левого легкого, желудка, тонкой кишки, шеи и таза, повреждение левой лучевой кости и переломы двух ребер. Он умер на операционном столе в 22:00.

Как и Шумские, родители Наталии Петуховой узнали о гибели дочери от ее друзей 4 октября, но найти ее тело смогли только через три дня. По воспоминаниям отца Наталии, профессора СТАНКИНа Юрия Петухова, он обыскал окрестности Белого дома, побывал в моргах нескольких больниц и в итоге нашел дочь в судебно-медицинском морге, куда она поступила из отделения милиции, которое находится неподалеку от телецентра на Локомотивном проезде. По словам Петухова, экспертиза заключила, что его дочь умерла 4 октября. В списке неопознанных лиц, который Петухову дали изучить в милиции, 19-летняя девушка значилась как «женщина 45 лет с седыми волосами».

«В моpге я ее узнал сpазу, — вспоминал Юрий Петухов. — Hо то, что я увидел, меня потpясло: изувеченное лицо, синяки под глазами, выбитые зубы, пулевое pанение в ногу со стоpоны спины, очеpедь из четырех пуль от плеча до плеча в гpудь и пуля в затылок со следами кольцевого ожога». Позже ему удалось прочитать медицинское заключение по факту гибели дочери, и, как он утверждает, оно не сходилось с тем, что он видел лично: в документах не упоминаются побои и кольцевой ожог, а вместо четырех пулевых ранений в грудь записаны только два. В данных официального расследования и вовсе третья версия: там сказано, что Петухова, стоявшая у входа в телецентр, была ранена в голову и умерла на месте. Петуховы даже не смогли получить одежду дочери: когда они попросили вернуть ее, им пришел ответ из Генеральной прокуратуры о том, что вещи уничтожены. 

Через некоторое время после гибели Алексея Марина Шумская нашла в его вещах папку, на которой было написано «Отдать Наташе Петуховой». В ней были стихотворения — так Шумская узнала, что ее сын под влиянием подруги начал увлекаться литературой.

«Стихи какие-то, правда, грустные, — рассказывает она. — У него прямо какое-то предчувствие было. Я так поняла, он думал, что, скорее всего, не вернется. Иначе зачем подготовил эту папку?» Кроме стихов, вспоминает Шумская, Алексей написал для Наталии небольшую притчу. Ее главный герой — рыцарь, который охранял кристалл от злых людей, но в конце концов стал таким же, как те, кому он противостоял.

В один из первых дней октября 1993 года Айшат Сайгидова, 30-летняя врач из Махачкалы, встревоженная увиденным по телевизору, позвонила своей младшей сестре Патимат. Та жила в Москве: училась на экономиста в Российской академии управления и снимала комнату в коммуналке прямо в центре столицы — в двух шагах от осажденного Белого дома.

Патимат сестру успокоила: пообещала, что из дома лишний раз выходить не будет.

О том, что и почему происходит на московских улицах, девушка, по словам сестры, особо не думала. Политика 25-летнюю Патимат не увлекала: ее занимали мысли о том, как окончить вуз, найти работу и закрепиться в Москве. Даже женихи, которые приходили свататься к ее матери в Дагестане, уходили ни с чем: Патимат говорила, что слишком занята учебой. В письмах домой она жаловалась на то, что из московских магазинов пропала одежда, и просила мать сшить ей норковую шапку на зиму: «У меня большие планы, и нельзя допустить, чтобы мозги заморозились».

Младшая и самая общительная из четырех детей в семье, Патимат была единственной, кто уехал из родного Дагестана учиться в Москву. Поступив в вуз, она стала привозить с собой в родное село на каникулы новых подруг — однокурсниц. По меркам кризиса, который разразился в России в начале 1990-х, Сайгидовы жили достойно. Хотя отец, который много лет проработал директором совхоза, с распадом Советского Союза потерял работу, семья не бедствовала: был свой огород, корова, было что собрать на стол для гостей из столицы, а когда Патимат рассказала близким, что семья одной из ее подруг в Калуге живет впроголодь, они стали отправлять туда посылки с продуктами из своего хозяйства.

Среди подруг Патимат появилась даже американка. Они познакомились случайно: Патимат увидела на улице в Москве заблудившуюся туристку и помогла ей вернуться к ее туристической группе. Девушки обменялись адресами — и стали писать друг другу бумажные письма. Патимат даже купила для этого англо-русский словарь и решила пойти к репетитору. В разговорах по телефону со старшей сестрой Патимат весело рассуждала, как бы отреагировал их отец, если бы она сказала ему, что собирается съездить в США: тот бы, понятное дело, дочь туда одну не отпустил. И в шутку говорила: возьму и поеду — отец даже и не узнает.

Поэтому, когда в десятых числах октября 1993 года Айшат Сайгидова узнала от родственников, что Патимат подозрительно долго не подходит к московскому телефону, она подумала: неужели сестра и правда уехала?

За эту мысль Айшат цеплялась, пока родные, которые жили в Москве, искали Патимат по больницам и моргам. Им удалось узнать, что 4 октября к ней в гости заходила однокурсница из Дагестана. После того как они вместе дошли до метро, больше Патимат никто не видел.

4 октября, на следующий день после стрельбы в «Останкино», на улицах в центре Москвы царил хаос. Ночью Ельцин ввел в город войска. На площадь перед Белым домом прорвались несколько бронированных боевых машин. Они стали расстреливать баррикады, где по-прежнему несли вахту защитники Верховного Совета — в том числе женщины: все эти дни они разводили там костры, варили еду, помогали раненым. Тем утром погибла 46-летняя Зинаида Полстянова из Баку: в сентябре она приехала по делам в Москву, а с началом противостояния осталась защищать Белый дом. Журналистка газеты «За СССР» запомнила, как Полстянова незадолго до гибели разносила чай людям, сидевшим у костров возле баррикад. Примерно в восемь утра она получила пять ранений шеи и туловища и умерла от потери крови. Больше о ней ничего не известно: даже фамилия женщины в разных источниках написана по-разному: где-то — Полстянова, где-то — Полостянова.

Вскоре на Новоарбатский мост въехали несколько танков и начали стрелять по верхним этажам Белого дома: именно на эту картинку в те часы в прямом эфире смотрел весь мир. Тем временем перестрелки в центре Москвы продолжались. Стреляли вооруженные защитники Белого дома. Стреляли милиционеры и солдаты внутренних войск. И по тем же самым улицам, которые никто не перекрыл, ходили москвичи — уверенные, что «стреляют только в телевизоре, а из телевизора прилететь не может», вспоминает Александр Черкасов. 

Сам он был свидетелем того, как милиционеры отгоняли толпу прохожих от Садового кольца, стреляя автоматными очередями в воздух. Разные подразделения милиции и внутренних войск были очень плохо скоординированы друг с другом и часто стреляли по своим. «Отсутствие связи в то время, когда есть предположения о находящемся в городе противнике, приводит к тому, что стреляют много. И из Белого дома тоже вели огонь. Были вооруженные защитники парламента, которые пытались от Белого дома уйти, — рассказывает правозащитник. — И среди всего этого — огромные толпы людей. Когда куда ни стрельни, попадешь в человека — человек найдется. На Садовом кольце толпы гоняли слезоточивым газом. Толпа отходила — и снова двигалась в сторону Нового Арбата. БТРы снова выдвигались, стреляли гранатами со слезоточивым газом. Толпа снова отходила. Такое народное гулянье».

Жертвами этого хаоса стали десятки безоружных людей, многие из которых не имели никакого отношения к противостоянию. Одна из них — 16-летняя десятиклассница Марина Курышева. 4 октября она вместе с подругой пыталась попасть в свою квартиру на Малой Грузинской улице, но их не пустили милиционеры. Тогда они отправились к бабушке подруги, которая жила в 20 минутах ходьбы от Белого дома, на улице 1905 года. По версии, которой придерживалась комиссия Госдумы по анализу событий 3–4 октября, Марину убил снайпер, которого она увидела в окно. Отец Марины Владимир Курышев сказал, что быстро добрался до квартиры, где убили его дочь, а когда выглянул в окно, увидел внизу у дома с десяток вооруженных людей. «Я дернул раму и закричал: “Подонки, убили моего ребенка!” — вспоминал он. — Они начали стрелять по мне, побили все стекла, рикошетило жутко, пули летали. Я забился в угол, понял, что это полнейшая безответственность людей». Кем были эти люди, на чьей стороне был тот снайпер и был ли это именно снайпер, неизвестно до сих пор. 

Тело 25-летней Патимат Сайгидовой, которая вышла проводить подругу до метро, спустя несколько дней нашли в одном из московских моргов. Как выяснилось позже, ее подобрали около здания посольства США недалеко от Белого дома. Пуля попала ей в плечо и не вышла наружу. Она погибла от внутреннего кровотечения. Кто и почему выстрелил в девушку, неизвестно.

Айшат Сайгидова хорошо помнит тот день, когда вместе с семьей поехала в аэропорт Махачкалы встречать самолет с телом младшей сестры. Погода была ясная. Тело перенесли в вертолет, чтобы похоронить его в горах — в селе, где стоял дом Сайгидовых. Айшат запомнила: лицо сестры было чистым, без ранений и ссадин. Только на плече видна была дыра от пули.

Собирать вещи Патимат из комнаты в коммуналке в Москве полетел ее старший брат. Одежду, которую он привез, раздали по дагестанской традиции родственникам и знакомым. Но пару вещей Айшат сохранила. До сих пор у нее в шкафу лежит шкатулка, в которую Патимат складывала украшения, и ее сумка. В этой сумке Айшат хранит письма — те, которые они с Патимат писали друг другу, и те, которые из США присылала ее подруга.

Спустя полгода после того, как Патимат похоронили, Айшат достала конверты с американскими марками — и сама написала письмо подруге своей сестры. Писать решила по-русски. Сообщила, что Патимат погибла. Спустя пару месяцев получила ответ и прочитала его со словарем: американка писала о том, как сочувствует ее семье.

Российские власти выплатили Сайгидовым компенсацию (сколько, Айшат не знает). Отец Патимат отдал деньги в благотворительный фонд. Держать их дома он не хотел.

Впрочем, судя по выводам, к которым пришла работавшая в конце 1990-х думская комиссия по дополнительному анализу событий осени 1993 года, денежные выплаты получили в основном семьи военнослужащих и милиционеров. Указ о материальной помощи, который издал Борис Ельцин 7 октября, распространялся только на тех, кто получил увечья или погиб «при выполнении трудовых обязанностей». Ни защитники Белого дома, ни случайные прохожие под действие президентского указа не попали.

Мать Патимат жива до сих пор. Она пережила гибель не только дочери, но и сына: старшего брата Патимат, который работал участковым, в 2010 году убили на пороге его собственного дома ваххабиты. После этого мать, в прошлом лаборантка в ветеринарной клинике, перестала выходить из дома, выучила арабский язык и с тех пор все свое время посвящает чтению Корана и молитвам: она говорит, что это все, чем она может помочь своим погибшим детям.

Толпа горожан вытекала из вестибюля метро и змеилась по холодной вечерней Москве. Декабрь 1993-го. Скоро Новый год.

В этой толпе шла Ольга Трусевич. Вдруг она услышала над головой резкие громкие сухие щелчки. Она резко бросилась прочь, укрылась в ближайшем простенке — и только тогда огляделась. Все, кроме нее, спокойно шли по домам. В небе над толпой разрывались снаряды новогоднего фейерверка.

После октябрьских событий Трусевич было даже тяжелее, чем в те дни, когда она ползала под пулями. Поделиться тем, что она увидела и пережила, Ольге Трусевич было не с кем. Друзья и подруги, говорит она, особо ей не верили — как те таксисты около «Останкино»: «Считали, что все-таки там не было столько погибших, постреляли немножко и разбежались. Уже тогда было видно, что люди больше верят телевизору. Странный синдром: что им говорят по телевизору, в то они и верят, а тому, что им говорят непосредственно те, кто там был, тем они не верят».

Трусевич постоянно вспоминала лежавшего ничком возле «Останкино» мужчину с пробитой головой. Перевернуть его лицом вверх Ольга тогда так и не успела — и пыталась понять: был ли это тот самый мужчина, который пошел к «Останкино» вместе с ней по ее просьбе? «Иногда закрадывалась мысль, что он не был мертв, — рассказывает она. — Что надо было оказать все-таки помощь, убедиться, что он точно мертв. Хотя я же не медик. Но раз взялась помогать, должна была определить как-то, мертвый или нет». 

Тем временем Москва прощалась с погибшими. Милиционеров и солдат хоронили с воинскими почестями; их посмертно представили к наградам; на могилах сотрудников МВД обещали поставить надгробия за счет государства, а семьям погибших и тяжелораненых — выделить квартиры и дачи в Подмосковье.

Похороны остальных погибших — защитников Белого дома и случайных прохожих — прошли, как писали журналисты «Коммерсанта», «за завесой молчания». В нескольких церквях отслужили панихиды, и траурные процессии разъехались по московским кладбищам «тихо и почти незаметно».

После того как на улицах Москвы закончилась стрельба, газеты опубликовали предварительные списки погибших; в итоге в них оказалось больше 150 человек. Как всегда бывает в таких случаях, параллельно возникли слухи о том, что истинное количество убитых гораздо больше. Газеты, лояльные Верховному Совету, взорвались, вспоминает Трусевич: печатали свидетельства тайных массовых сожжений тел в крематориях, сообщали, что горы трупов вывозили баржами и фурами. Спор о том, сколько людей погибло, стал идеологическим. По словам Трусевич, обе стороны использовали жертв для пропаганды: ельцинские силы поднимали на знамя убитых милиционеров и солдат, сторонники Верховного Совета пытались доказать, что настоящее число погибших замалчивается. 

Проверкой этой теории и составлением достоверного списка погибших занялась правозащитная группа «Мемориала», в том числе — Ольга Трусевич и Александр Черкасов. Они взяли за основу справку Главного медицинского управления — в ней значились имена убитых, место, где их подобрала скорая, возраст, характер ранений — и стали сопоставлять эти данные со всеми возможными данными и свидетельствами. 

«Мы составили подробную хронологию событий, — рассказывает Трусевич. — Собрали все публикации газет об октябрьских днях и сделали выжимку сообщений о гибели людей в конкретных местах Москвы. Все проанализировав — время, место забора человека — и сопоставив эти данные с тем, где концентрировались тела погибших, куда выносились, как они собирались, мы увидели, что справка как источник достоверна. И что действительно она исчерпывает события 3–4 октября. Это не выдуманная, не взятая с потолка информация, а информация, основанная на реальных событиях, в точности совпадающая с хронологией гибели людей в определенных точках Москвы».

Один из очевидцев говорил, что видел в Белом доме обезглавленное тело, но в официальном списке погибших не было ни одного человека с таким ранением. Мемориальцы стали выяснять, был ли на самом деле обезглавленный труп, и поговорили с санитаром-добровольцем, который выносил тела на носилках из Белого дома. «Он рассказал: убитого человека тащили за телогрейку, за ватник — и, пока его тащили, голова ушла в плечи, — вспоминает Александр Черкасов. — И пробегавший мимо очевидец не мог понять, в чем там дело, и просто отметил: головы нет, всё».

Не подтвердилась и история о фурах с трупами. По словам Черкасова, он с коллегами опрашивал санитаров-добровольцев и узнал, что 5 октября несколько из них сами наняли грузовик, чтобы поскорее убрать с московских улиц лежащие тела. «Скинулись деньгами, погрузили 33 тела и повезли в морг, — объясняет Черкасов. — А тела не принимают. С энной попытки им удалось, кажется, в госпиталь Бурденко эти тела сдать. Так возникла легенда о многих грузовиках, развозивших трупы». (Один такой грузовик в начале 2000-х даже попал в сериал «Бригада».)

Среди участников событий 1993 года по-прежнему есть люди, которые убеждены, что официальная информация о числе жертв сильно занижена. Александр Руцкой в интервью в 2021 году, например, заявил, что осенью было убито больше полутора тысяч человек. «Есть те, кто считает людей нулями, — говорит Черкасов. — Те, кому нужно большое число [погибших] со многими нулями, чтобы это было убедительно. А мы все-таки привыкли считать людей единицами».

В списке, который составили активисты «Мемориала», Ольга Трусевич обнаружила и мужчину, которого она встретила вечером 3 октября. Найден возле «Останкино», умер от огнестрельного ранения в голову.

К тому моменту, как 4 октября убили Патимат Сайгидову, все уже, в общем, было кончено. Армия встала на сторону президента: у Ельцина были танки и войска, а у Верховного Совета — не было. Белый дом сначала обстреляли из тяжелой артиллерии, а потом взяли штурмом. К вечеру из здания вышли практически все, кто там находился: всего около 1700 человек — депутаты, сотрудники аппарата, журналисты, боевики, обычные люди. Кто-то выбегал сам, кого-то выводили омоновцы. По всему центру города весь день продолжались хаотичные перестрелки. В сумерках у памятника Пушкину собралась толпа горожан, которые обсуждали происходящее. Пойти им было некуда: большинство ресторанов и клубов закрылись. Из ларьков стремительно исчезало спиртное.

Задержанных отправляли в милицию. У большинства людей из Белого дома проверяли документы, после чего отпускали их по домам. Руцкого, Хасбулатова, Макашова и еще полтора десятка человек отправили в СИЗО в Лефортово. Им предъявили обвинение по статье об организации массовых беспорядков.

Пока они сидели в СИЗО, сотрудники аппарата Ельцина спешно, работая по ночам, дописывали проект новой Конституции: согласно ей, баланс власти в стране сильно сдвигался в сторону президента. Уже в середине декабря окончательный текст Конституции утвердили на общенародном голосовании. Тогда же избрали первый состав Государственной думы: к изумлению либералов, больше всего голосов по партийным спискам набрала ЛДПР Владимира Жириновского.

Тем временем следователи Генеральной прокуратуры пытались установить, кто виноват в октябрьских событиях в центре Москвы. Как рассказывал впоследствии следователь Леонид Прошкин, «вопреки воле руководства» Генпрокуратура изучала действия не только сторонников Верховного Совета, но и правительственных сил, «во многом повинных в сложившейся ситуации и в тяжких последствиях происшедшего». Он утверждал, что подготовил проект обвинительного заключения в отношении высокопоставленных сотрудников одного из силовых ведомств, занявших сторону президента. «В ходе следствия мы подошли к такому моменту, когда, если делать так, чтобы арестованные [защитники Белого дома] законно сидели, нужно было и с другой стороны сажать», — объяснял он.

Чтобы понять, чьи пули убили 159 человек, предстояло провести трасологическую экспертизу: изучить характер ранений, отстрелять оружие обеих сторон, сопоставить эти данные. Сделать эту работу следователям не удалось: например, руководство спецназа «Витязь», оборонявшего «Останкино», отказалось отдать прокуратуре оружие на экспертизу — и пожаловалось на следователей Борису Ельцину.

Собственное расследование событий октября 1993 года решили провести и в только что избранной Госдуме. Там создали для этого специальную комиссию — но она не успела провести ни одного заседания. В феврале 1994 года Госдума после долгого обсуждения решила объявить амнистию всем причастным к осенним событиям. Это означало, что арестованные 4 октября защитники Белого дома выйдут из «Лефортово» и никакого расследования действий обеих сторон не будет.

С идеей амнистии выступил депутат, а в прошлом чиновник президентской администрации и соавтор Конституции Сергей Шахрай. В своих мемуарах он утверждал, что Борис Ельцин был категорически против того, чтобы амнистировать защитников Белого дома. Впрочем, как говорит Александр Черкасов, прекращение расследования было выгодно не только бывшим депутатам Верховного Совета, но и Кремлю: «В рамках следствия главное — не выйти на самих себя». 

Проанализировав записи переговоров милиционеров и солдат внутренних войск, Александр Черкасов пришел к выводу, что «хаос 3–4 октября не обернулся полной катастрофой для президентской стороны только потому, что у них было абсолютное превосходство в силе и технике». «[Ельцину] все удалось исключительно потому, что с одной стороны были практически не вооруженные повстанцы, а с другой — внутренние войска милиции, подошедшая армия, — объясняет он. — Но если мы смотрим по организации этого процесса — она позорная и провальная». В качестве примера Черкасов приводит бойню у «Останкино»: «Когда у тебя есть слегка вооруженная толпа с одним гранатометом и несколькими автоматами и многие тысячи [безоружных] людей, поливать их исключительно из пулеметов — не самый рациональный способ».

По его данным, и у «Останкино», и у Белого дома было много эпизодов дружественного огня — когда разные подразделения подконтрольных президенту сил вели огонь друг по другу. Проводить расследование этих эпизодов значило бы «с кого-то снимать погоны и кому-то предъявлять неполное служебное соответствие». 

После того как Госдума объявила амнистию, следователь Леонид Прошкин закрыл уголовное дело и сдал его в архив. «Тогда погибло много людей, но ведь ни один депутат не погиб, — рассуждал он впоследствии. — Я довольно многих знал из противоборствующих сторон, которые в то время жили в тех же домах, на одних площадках, ходили через один двор, может быть, даже ездили на одних машинах на работу и ходили друг к другу в гости. А потом они начали стрелять друг в друга. Вернее, организовывали эту стрельбу. И люди, простые люди, гибли. А они постреляли, а потом опять начали жить вместе — то есть вернулись в те же квартиры. И даже начали делать совместный бизнес. И довольно многие из них стали весьма богатыми людьми». 

Пока шло расследование, Юрий Петухов и Юрий Шумский создали «Объединение родителей и родственников погибших и пострадавших в событиях 21 сентября — 5 октября 1993 года». Они хотели сохранить память о погибших и добиться независимого и справедливого расследования, а также «участвовать в создании условий, при которых смерть и разрушения, подобные октябрьским событиям 1993 года, стали бы невозможны». Вместе с объединением зарегистрировали благотворительный фонд «4 октября» для помощи пострадавшим и семьям погибших.

31 октября 1995 года в Госдуме состоялось собрание, на котором Юрий Петухов сказал, что родственники разочарованы работой Генпрокуратуры: «Расстрел наших детей связывается не с насильственными действиями по ликвидации Конституции, а с некими загадочными массовыми беспорядками, случайно совпавшими по времени с указом №1400 [о роспуске Верховного Совета]». Он заявил, что называть произошедшее в начале октября у Белого дома и «Останкино» массовыми беспорядками — значит оскорблять память, честь и достоинство погибших защитников парламента.

Петухов также был возмущен тем, что жертв октябрьских событий в публичном поле стали представлять как преступников и изгоев. «На семьях погибших лежит печать голословного осуждения, — говорил он. — Мы постоянно видим это в средствах массовой информации и публичных выступлениях и заявлениях руководителей государственных органов. Мы не можем позволить себе достойно, в соответствиями с традициями, обустроить могилы наших детей и близких, так как сталкиваемся не только с финансовыми трудностями, но и с осквернением и разрушением того, что было сделано с большим трудом». С «Холодом» Петухов общаться не захотел: объяснил, что разговоры о гибели дочери «не прибавят ему здоровья». 

В 1995-м в Госдуме Петухов говорил еще и о том, как важно достойно увековечить память погибших. Он предлагал «воздвигнуть святилища» на месте массовых расстрелов у «Останкино» и Белого дома. Храмы так и не были построены — и вообще до сих пор существует только один памятник, посвященный этим событиям, — стихийный мемориал рядом со стадионом «Красная Пресня». Сперва участники событий приносили элементы противотанковых укреплений и куски колючей проволоки, которой было обнесено здание парламента. Затем группа активистов под руководством художника Андрея Подшивалова стала ухаживать за мемориалом. Они назвали себя «Вахта памяти»: установили православный крест, развесили на заборе портреты погибших.

По словам Марины Шумской, ее муж долгое время работал над созданием документальной хроники о событиях октября 1993 года. После появления родительского объединения разные люди стали туда приносить свои записи — материалами делились «даже с ельцинской стороны». Когда Юрия Шумского вызвали в прокуратуру, чтобы подписать бумаги о закрытии уголовного дела, он принес свой архив следователям. После этого, вспоминает Шумская, следствие продлили еще на полгода, но потом закрыли окончательно. Юрий Шумский продолжал изучать свидетельства, чтобы сделать полноценное документальное кино.

«Один фильм он сделал, после этого были слушания в Думе, но он делал его бегом, — вспоминает Марина Шумская. — Поэтому хотел скомпоновать уже нормальный фильм, а для этого же надо было все отсмотреть, во все вникнуть. И это кончилось жутким инфарктом. Не вспомню, в каком году, но это произошло 3 октября. Он пережил четыре клинические смерти». Несмотря на прогнозы врачей, которые не давали Шумскому и года, он прожил еще 17 лет, но получил инвалидность и больше не мог работать.

Марина Шумская рассказывает, что после смерти сына больше не могла плакать и ощущала себя так, будто все эмоции внутри нее застыли. Большие застолья до сих пор ассоциируются у нее с поминками. «Мне, конечно, было чуть-чуть легче, чем Юре, — добавляет она. — Потому что я вышла на работу, а это все равно общение с людьми, оно вынуждало меня переключаться. Хотя говорят, что несколько лет на меня страшно смотреть было. А вот Юра сидел дома один, и это было ужасно».

Из-за проблем со здоровьем Марина Шумская уже несколько лет не ходит к народному мемориалу около стадиона «Красная Пресня». Участвовать в шествиях, на которых близкие несли портреты погибших, она перестала еще раньше — после того, как увидела репортажи о них по телевизору: в них, по словам матери погибшего спелеолога, показывали совсем не тех людей, которых она видела у мемориала, звучали совсем другие слова, не те, что говорили реальные люди, а погибших защитников парламента сравнивали с фашистами.

В 2002 году открылся Фонд памяти защитников Верховного Совета. Сейчас он называется Фонд содействия увековечиванию памяти погибших в 1993 году, а возглавляет его Михаил Смирнов — представитель партии «Трудовая Россия» (ее лидером был активный сторонник Белого дома Виктор Анпилов, умерший в 2018 году). Вот уже 20 лет, по словам Смирнова, его фонд борется за то, чтобы самопальный мемориал превратился в полноценный и официальный. «Мемориал стал меньше… Раньше там была растяжка, [кусок] баррикады был более существенных размеров, — объясняет Смирнов. — Но, в общем, все это самодеятельность: собралась группа людей и все это нагородила. Мы сделали новые стенды, но со временем все это начало ветшать. А нужен новый памятник — на века».

В декабре 2006 года Мосгордума опубликовала перечень с предложением о возведении памятников. В списке был и мемориал «событиям на Красной Пресне». В документе указано, что на проект будет выделено 20 миллионов рублей из средств Фонда памяти защитников Верховного Cовета. Смирнов говорит, что его организация за все время существования собрала чуть больше четырех миллионов рублей. 

Уже в 2022 году депутат Мосгордумы Евгений Ступин посоветовал Смирнову обратиться за помощью в Российское военно-историческое общество — его возглавляет бывший министр культуры, советник президента и соавтор единого учебника новейшей истории Владимир Мединский. Каждый год эта организация получает сотни миллионов из бюджета; РВИО регулярно финансирует создание и установку монументов — например, Аллею правителей России и памятник оружейнику Михаилу Калашникову в Москве. Представители РВИО сообщили, что скорбят по погибшим во время политического противостояния 1993 года, но не могут участвовать в постройке мемориала, потому что «это будет воспринято как признание нелегитимности существующей власти». «[Автор запроса], воспринимая существующий в Российской Федерации политический режим как результат государственного переворота, предлагает государственным органам заняться увековечиванием памяти собственных противников», — говорится в ответе Общества (документ есть в распоряжении «Холода»). 

Еще одна организация — «Сохранение памяти о событиях 1993 года» — была основана в 2019 году: ее создали бывшие соратники Смирнова, которые с ним поссорились. Впрочем, добиться установки мемориала не получилось и у них. На сайте организации говорится, что московская мэрия требует «детальной проработки плана возведения памятника с указанием гарантированных источников финансирования проекта на всех стадиях его осуществления, начиная с конкурса и заканчивая церемонией открытия с благоустройством прилегающей территории». В этих требованиях нет ничего необычного, однако, по мнению организации, вкупе с отсутствием ресурсов на установку они делают создание памятника «невозможным в принципе».

По словам Михаила Смирнова, в Фонде помощи жертвам 1993 года поначалу состояли около 300 человек. Сейчас осталось только 32 — «да и тех не найдешь»: однажды Смирнов попытался организовать собрание фонда и арендовал для этого помещение, но в итоге никто не пришел. 

На могиле Алексея Шумского каждый год появляется большой похоронный венок. На нем — широкая красная лента, на которой золотыми буквами написано: «Настоящему Человеку Алексею Шумскому от Ф.А.К.Э.Л-П.О.Р.Т.О.С. им. офицера группы “Альфа” Геннадия Сергеева». Такой же венок «Настоящему Человеку» каждый октябрь приносят на могилу Наталии Петуховой. 

Ф.А.К.Э.Л-П.О.Р.Т.О.С. расшифровывается как «Формирование альтруистов — кандидатов в эволюционирующие люди — поэтизированное объединение разработки теории общенародного счастья». Эта общественная организация существует с 1990-х: ее участники изучали эсперанто, поэтику, занимались спортом, проводили общественные собрания, где обсуждали «теорию счастья», участвовали в избирательных кампаниях, создавали народные дружины и даже устраивали лагеря для трудных подростков.

В октябре 1993 года 20 членов П.О.Р.Т.О.С. были защитниками Верховного Совета: они разбили палатку возле Белого дома, после чего их пригласили в здание и выделили им комнату на первом этаже. Штурмовать «Останкино» «альтруисты» не пошли, посчитав призыв Александра Руцкого провокацией. 

В конце 1990-х портосовцы поселились небольшой коммуной в подмосковной деревне Машково. Вскоре в их лагерь пришли силовики с обысками. Четырех человек осудили за организацию незаконного вооруженного формирования и незаконное удержание человека. По версии следствия, портосовцы обманом вывезли четырех подростков из Украины и поселили их на территории своего лагеря. В рамках перевоспитания их выпускали за территорию только раз в неделю, заставляли искать кирпичи в куче строительного мусора и наказывали ударами плетью за непослушание. На суде подростки отказались от показаний против членов коммуны и просили прекратить уголовное дело; портосовцы говорили, что родители отправили к ним детей добровольно.

Несмотря на преследования, П.О.Р.Т.О.С. продолжает существовать и чтить память защитников Белого дома: их «альтруисты» называют «настоящими людьми» и «социальной элитой общества». Участники объединения верят, что погибших в событиях октября было гораздо больше — 2783 человека; основатель движения Юрий Давыдов говорил о том, что только в Белом доме погибли две тысячи человек. (Никаких достоверных подтверждений этим заявлениям не существует.)

После событий октября 1993-го на флаге П.О.Р.Т.О.С. появилось имя младшего лейтенанта группы «Альфа» Геннадия Сергеева. По одной из версий, Сергеев, подразделение которого участвовало в штурме Белого дома, отказался стрелять по защитникам Верховного Совета, помогал раненым у здания парламента, но сам был смертельно ранен. За это портосовцы посмертно приняли его в свои ряды. 

Участницы П.О.Р.Т.О.С. Надежда Четаева и Юлия Приведенная в разговоре с «Холодом» рассказали, что за 30 лет мемориалом пытались заняться десятки разных фондов, но ни один из них не преуспел. Портосовцы считают, что работу над памятником «сознательно тормозили». 

«Наташа с Лешей погибли, но осталась память об их героизме, а были люди, которые никуда не пошли и промолчали, — говорят Приведенная и Четаева. — Тогда общество закрыло на это глаза, и сейчас это вылилось в то, что [в Украине] погибли огромное количество людей (“Медиазона” и Русская служба Би-би-си подтвердили гибель 31 665 российских военных к 8 сентября 2023 года; общее количество возможных потерь только в российской армии оценивалось в 47 тысяч к маю 2023 года — Прим. “Холода”). Мы потом с правозащитниками обсуждали, что и Чечня, и последующие войны — это все случилось из-за октября 1993 года. И дальше жертв может быть только больше. Нам нужна демократия, нужно учиться слушать людей и договариваться о том, что человеческая жизнь священна». 

Некоторые участники расстрела Белого дома действительно позже оказались на войне в Чечне. По словам Александра Черкасова, члены танкового экипажа, стрелявшего по зданию парламента, Евгений Жуков и Андрей Крюков попали в плен во время неудавшегося штурма Грозного в ноябре 1994 года. Полковник милиции Александр Кишинский, получивший за штурм парламента звание Героя России, тоже находился на передовой во время Первой чеченской. Генерал Анатолий Куликов, который в 1993 году приказал отряду «Витязь» оборонять телецентр «Останкино», впоследствии командовал Объединенной группировкой российских войск в Чечне и был министром внутренних дел. 

«Фраза “Танки из Москвы 1993-го въехали в Грозный 1994-го” — это не фигура речи. Она проиллюстрирована конкретными человеческими судьбами. В идейном плане Кремль пришел к позиции ностальгической, ориентируясь на старый традиционный электорат. Заметьте, что парады на 9 Мая проводились в 1965 году, в 1985-м, 1990-м, а потом — в 1995-м и дальше каждый год. И это было тоже эхо 1993 года, — говорит Черкасов. — Ну и, конечно, та легкость использования вооруженной силы, которая была в Чечне, — это результат 1993 года. А ближними людьми Ельцина стали в том числе [руководители] внутренних войск, которые выполнили свои задачи осенью 1993 года. То есть эти события стали одной из точек бифуркации [в современной истории России]». 

1 марта 2022 года организация «Сохранение памяти о событиях 1993 года» опубликовала на своем сайте заявление под названием «Освобождение Украины»: в нем предлагается поддержать обращение «Союза борьбы за народную трезвость», которое в свою очередь сообщает, что «против нас работают силы всего мирового зла», и просит сторонников «распространять правду о проводящейся на Украине военной спецоперации», материально поддерживая провоенных блогеров вроде Юрия Подоляки. Сайт, на котором Фонд помощи жертвам 1993 года публиковал свои отчетные документы, сейчас и вовсе недоступен. Владелец домена, где он размещался, уехал воевать с Украиной и перестал выходить на связь.