Все продолжают обсуждать «исповедь» Алексея Навального. 11 августа политик, осужденный на 19 лет колонии особого режима, опубликовал текст о страхе и ненависти, которые ему «надо побороть». Страх и ненависть Навального в этой статье направлены главным образом на элиту 1990-х, которая, по мнению оппозиционера, виновата и в Путине, и в нынешней войне. Многие тут же указали Навальному на то, что он якобы направил свой гнев не туда и обидел многих достойных людей. Но в конечном итоге спор о заявлении Навального превратился в спор о 1990-х годах. Как поставить в этом споре точку? На этот вопрос по просьбе «Холода» отвечает публицист Иван Давыдов.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Главные (ну, уж точно наиболее обсуждаемые) тексты прошедшей недели — это первое письмо Алексея Навального из тюрьмы после нового людоедского приговора, «Мои страх и ненависть», и единый учебник истории для 11-го класса от Владимира Мединского и Анатолия Торкунова.
Письмо Навального все, наверное, прочитали целиком — и правильно сделали, конечно. Оно короткое, яркое, там прекрасный русский язык и даже фирменные шутки от человека, который после всего, что государство с ним сделало, умудряется не терять чувства юмора. Никаких, кстати, сомнений, что он — подлинный автор письма. Льва узнаем по когтям, говорит латинская пословица.
Учебник — длинный, унылый, написанный суконным языком, изделие в лучших советских традициях (верьте, молодые, я по советским учебникам успел поучиться и помню, что это такое). Осла узнаем по ушам, говорит латинская пословица, хотя авторство Мединского вроде бы никто и не рвется оспаривать.
И, в общем, понятно, почему внимание привлекает прежде всего последний параграф — «Россия сегодня. Специальная военная операция (СВО)». 37-й, между прочим, параграф. Сообщаю для тех, кто ценит магию цифр.
И все же есть нечто такое, что роднит главные тексты прошедшей недели. Ненависть к 1990-м. И да, не спешите плеваться, это приглашение к серьезному разговору.
***
«День и ночь телевидение и ряд наиболее влиятельных печатных изданий убеждали избирателей, что в случае поражения Ельцина к власти вернутся коммунисты, и не жалели красок для живописания предстоящих в этом случае ужасов и потрясений. Ельцина поддержали и семь крупнейших олигархических финансовых групп России («семибанкирщина»), которые обеспечили финансирование его избирательной кампании».
Учебник Мединского, страница 299.
«Ненавижу “независимые СМИ” и “демократическую общественность”, обеспечившие полную поддержку одному из самых драматичных поворотных событий нашей новой истории — подделке президентских выборов 96-го года».
Письмо Навального.
И так далее. Желающие могут изучить параграфы второй главы учебника — «Российская Федерация в 1992 — начале 2020-х гг.», посвященные 1990-м, и обнаружить еще некоторое количество таких же странных рифм.
Понятна и разница. Для путинской пропаганды (а учебник как раз и является суммой тезисов пропаганды, причем изложенных предельно примитивно) «лихие девяностые» давно стали одним из ключевых понятий. 1990-е — это мрак, нищета, криминал, развал и катастрофа. И аккурат на стыке веков из ниоткуда, или из небесного Святого Суверенного Советского Союза, что одно и то же, является Он, Спаситель, Владимир Красное Солнышко, и родина отогревается в его лучах, и начинается путь к процветанию.
Для Навального (и для любого человека, которому пока не стерли память) 1990-е — это время, в которое сформировалось многое из того, что определило суть и характер путинского режима. Пропаганда эту преемственность отрицает исходя из собственных соображений, но ведь Путин — буквально выбранный Ельциным преемник, именно в конце 1990-х и вошло в российский политический лексикон это слово. И все, кто окружал Путина в 2000-е, в 2010-е, все, кто теперь правит нами, в 1990-е не по лесам партизанили. И сам будущий президент в Москву не с «маршем справедливости» из Петербурга пришел. Вполне системный был человек и отлично себя чувствовал в мэрии криминальной столицы под началом Анатолия Собчака.
Впрочем, это все прописные истины, и, кстати, Навальный не впервые их озвучивает. Из нового в его письме только эмоциональный накал, но вы попробуйте представить себя на его месте. У меня вот не получается, я бы так не смог. В общем, накал вполне объяснимый, а в остальном — пересмотрите, например, дебаты 2015 года. Навальный тогда на «Дожде» (который объявлен теперь СМИ-«иноагентом» и включен в списки «нежелательных» организаций) спорил с Анатолием Чубайсом (который теперь известен как независимый исследователь из Глазго, Шотландия). В том числе и о 1990-х.
Но что же мы видим? Видим, как очень уважаемые люди из оппозиции ринулись Навального опровергать. Доказывать, что 1990-е были, несмотря на некоторые трудности, временем небывалой свободы и что выборы 1996 года никто не фальсифицировал. Как так получается?
Я думаю, объяснений сразу несколько. Есть объяснения политического плана, а есть — плана человеческого. Кстати, ремарка. Культуролог Александр Эткинд пишет: «Полемизировать нужно с живыми. Можно обсуждать и мертвых. А письма тех, кто сидит за вас, надо молча читать. Или учить наизусть». Красиво, но слегка манипулятивно — взлетаем до этических высот, однако Алексей, по счастью, живой, и, помимо прочего, он еще и политик. По-прежнему — и теперь, и в тюрьме, и после дикого приговора — первый политик российский оппозиции. И в своем письме остается политиком. А политик, с которым нельзя дискутировать, у нас уже есть, и сидит он не в тюрьме, а в Кремле. Зачем еще один такой же?
Помните, что сделал Путин на старте карьеры? Конфисковал риторику «красно-коричневых», тех самых реваншистов, которыми пугала обывателя на выборах 1996 года газета «Не дай бог!». Вывернул ее наизнанку, присвоил, показал растерянным обитателям нищей России, что и сидя в Кремле можно порассуждать об утраченном величии и необходимости величие вернуть. Оседлал ресентимент и 20 с лишним лет с этой лошадки не слезает (хотя кто бы взялся угадать в марте 2000-го, куда он на этой лошадке заедет; кажется, даже самые последовательные из тогдашних критиков «прихода чекиста во власть» беды предсказывали только россиянам, но не соседям). Так вот, Навальный делает то же самое — приватизирует риторику путинистов, клянущих «лихие девяностые». Показывает всем, кто хочет видеть, что любить 1990-е совсем не обязательно, если тебе не нравится нынешнее положение дел. Это на самом деле мощный политический ход.
Однако вернемся к нашим критикам. Вернее, к критикам Навального.
Именно это, предположу, некоторых и отталкивает. И в этом — политический план неприятия его тезисов. Кому-то здесь видится покушение на чистоту принципов: с нынешней властью нельзя солидаризироваться ни в чем. И в атаке на 1990-е — тоже нельзя. Даже если никакой попытки солидаризироваться на самом деле нет и атака ведется совсем с других позиций. Лозунги важнее.
А кто-то, наверное, опасается, что этот мощный ход — слишком путинский. Так уже было однажды, и мы теперь знаем, чем дело кончилось. Вернее, не знаем пока, но хорошего не ждем.
***
Теперь — про человеческий план неприятия. Мне доводилось беседовать с людьми, которые как раз и определяли многое в российской политике 1990-х, и к выборам 1996-го имели прямое отношение. И я не встречал никого, кто признал бы, что тогда была сделана катастрофическая ошибка. «Вы не понимаете, это была честная борьба, но, конечно, особенная, не в примитивном демократическом смысле… У нас был ресурс, у красных губернаторов был ресурс, и надо было показать неопределившимся губернаторам с ресурсом, что мы сильнее. В первом туре мы это показали, во втором они переметнулись на нашу сторону. Разве это не конкуренция?» Такое что-то приходилось слышать.
Масштабных вбросов тогда, говорят специалисты по выборам, не было, Зюганова просто отсекли от телевизора и денег. Просто отсекли. А потом архитекторы путинской системы смекнули, что доброе слово из телевизора и вбросы — это много лучше, чем просто доброе слово из телевизора. Да и телевизор стоит к рукам прибрать. Надежнее будет.
Да, как ни странно, это человеческое измерение. Чего нет в этих рассуждениях? В них нет избирателя. Только «губернаторы с ресурсом». Рядовой избиратель для людей из 1990-х — для благонамеренных людей с самыми либеральными взглядами — это что-то такое страшное, опасный дикарь, который непременно приведет к власти чудовищных фашистов, а любые попытки обратить на него внимание — недостойный популизм. У этого страха корни, наверное, в результатах думских выборов 1993 года, когда 23% получил Жириновский (впрочем, по мандатам за счет одномандатников гайдаровский «Выбор России» догнал тогда ЛДПР). Кстати, и Навального ведь в те времена, когда он еще не сидел в тюрьме, а пытался участвовать или даже участвовал в выборах, частенько обзывали популистом. И между прочим — опасную вещь сейчас скажу — не всегда безосновательно.
А может, и глубже проросли корни, но в исторические бездны нырять не стану, я не Мединский. Просто констатирую: страх этот был, да и сейчас никуда не делся. Это видно, например, из многих нынешних описаний выдуманного «народа», который, согласно этим описаниям, сплошь состоит из имперцев, грезящих о бесконечных завоеваниях сопредельных территорий.
И дело вовсе не только в тех, кто в 1990-е сидел в высоких кабинетах, не в тогдашних «людях с ресурсом». В конце концов, они и сейчас неплохо устроены — если не в Москве, то в Глазго, Шотландия. Проблема шире, и она касается всех… не подберу нужного слова, ну, допустим, всех вписавшихся. Было как раз в 1990-е в ходу такое словосочетание — «вписавшиеся в рынок».
Вписавшиеся — это те, кто оценил именно свободу, обрушившуюся на страну. Совсем не обязательно (пожалуй, даже во вторую очередь) те, кто дорвался до переделов и распилов, оброс большими деньгами и серьезной собственностью. Вписавшиеся не захотели превращаться в политический класс, не захотели брать на себя ответственность за страну. Нашлось много дел поприятнее. Время постмодерна вообще не любило пафос, слова про ответственность тогда показались бы пошлостью, которая годится только для бывшего номенклатурщика, рвущегося в Кремль, поближе к переделам и распилам, или для городского сумасшедшего, рвущегося раскрывать масонские заговоры и выяснять настоящую фамилию Ельцина.
Политику отдали решалам и маргиналам. И они взяли. И остальных это устроило. А нормальный человек, даже и занимаясь политикой (с авторами знаменитой газеты «Не дай бог!» мне тоже доводилось беседовать), относился к этому как к веселой игре, за которую неплохо платят.
Но ведь на самом деле политика — это и есть ответственность.
***
Признавать это все — страшно. Именно сейчас — страшно. Потому что все на самом деле понимают, что базовые тезисы Навального неоспоримы и нынешний режим вырос из свободных, веселых и счастливых 1990-х. Вырос потому, что эти свободные и счастливые 1990-е не хотели замечать и принимать в расчет других 1990-х — нищих, потерявшихся, напуганных. Рассуждать о коллективной вине теперь модно, а вот признать собственную вину всегда страшно. В коллективе проще даже и каяться. А тут ведь не про «класс вписавшихся» думаешь, разбираясь с поставленным диагнозом, думаешь про себя.
Рассуждения о том, что та эпоха была сложной и рисовать ее только черной краской — намеренная примитивизация, не работают. Да, была. И да, разумеется, даже у тех, кто тогда оказался во власти, не было опыта нормальной человеческой жизни (кстати, учебник Мединского специально подчеркивает, что у команды Гайдара не было реального опыта руководства экономикой), а значит, ошибки были неизбежны. И да, 1990-е — это не только развал и нищета, это еще и новые и старые книги, прежде недоступные, это музыка, это открытый мир, на который вчерашние советские люди смотрели, выпучив глаза… Это юность моя, в конце концов, уж поверьте, я мог бы найти для нее немало красивых слов. Но, оставаясь в пределах политического, фиксируем — именно из 1990-х начало прорастать то, что здесь выросло.
Однако это все-таки не панегирик Навальному. Я думаю, основная проблема с его письмом в том, что он (вполне, извините за выражение, по-путински) опрокидывает свои мысли о прошлом в будущее, отсекая от этого гипотетического будущего неприятных ему людей. Мне очень понятен тот страх, о котором говорит в своем письме Алексей. Если у России вдруг будет еще один шанс — хотя это совсем не очевидно, может, и не будет больше никакого шанса, — то очень велика вероятность, что обнищавшая, одичавшая и накрытая новой волной ресентимента Россия (а другую рассмотреть не получается) снова выберет прогулку по граблям. И уж точно — в последний раз.
Но главная угроза российской свободе — точно не Ксения Собчак. И даже не Алексей Венедиктов, которого нынешняя власть, кстати сказать, записала в «иноагенты». Мне, конечно, легко и от этого неловко рассуждать: я-то не в тюрьме, хотя русская пословица от тюрьмы зарекаться не велит. И все-таки нынешняя ситуация с ситуацией 1990-х несравнима. И уж точно несравнима наша грустная ситуация с той, которая сложилась после развала Союза в странах Восточной и Центральной Европы. Шанс с нуля начать несоветский проект утерян безвозвратно, потому что мы внутри неосоветского проекта. И то, что говорит и думает человек сейчас, действительно важнее, чем то, что он сделал в 1996-м или даже в 2019-м (или когда там были знаменитые московские выборы с масштабным использованием ДЭГ). Мы в такой яме, что уместнее вспомнить евангельскую притчу о работниках 11-го часа. Там хозяин одинаково заплатил и тем, кто с самого утра трудился на его винограднике, и тем, кто пришел в числе последних. Первым, конечно, обидно было, но ему видней.
Выход в будущее — не через продолжение холодной гражданской войны, о которой много пишет Алексей, избегая, впрочем, этих тяжелых слов, а через самые разные, возможно, неприятные компромиссы. Он эффектно издевается над «твердыми собянинцами» в своем тексте, он это умеет. Но велика вероятность, что в нормальной Думе фракции несгибаемых навальнистов придется как раз сидеть рядом с фракцией твердых собянинцев.
А главное, будущее — это не я, не заслуженные критики Навального, которые защищают от него выборы 1996 года. И даже не Навальный. Будущее — это нынешние 20-летние и те, кто моложе 20-летних. Люди с разноцветными волосами и пирсингом в самых неожиданных местах, говорящие на языке, который издалека кажется русским, но который лично я вот уже не всегда понимаю. Возможно, когда они начнут строить свою Россию будущего, до 1990-х им будет столько же дела, сколько до Мамаева побоища. И не исключено, что все мы от этого только выиграем.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
