Вторая мировая война началась с нападения Германии на Польшу. Оккупационный режим в Генерал-губернаторстве, которое Германия образовала на части прежней Польши, объявил среди творческой интеллигенции конкурс на создание антисемитской пьесы о профилактике сыпного тифа. Отказаться было нельзя. Согласиться вменяемые люди тоже не могли. И тогда польское подполье придумало, как саботировать конкурс. Читайте об этом в нашем материале, первом в цикле «История с аналогией».
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Вскоре после нападения Германии на Польшу на ее территорию вступили и войска СССР, и страна оказалась разделена между Третьим рейхом и Советским Союзом. Оккупационный режим в немецком Генерал-губернаторстве относился к местной интеллигенции подозрительно, а часто и откровенно враждебно. «Польская интеллигенция — насколько ее можно в принципе назвать интеллигенцией <...> должна восприниматься с большой осторожностью, и сама она должна здесь, на территории Генерал-губернаторства, вести себя крайне осторожно» — так в одном из выступлений обозначил позицию германских властей бессменный генерал-губернатор оккупированных немцами польских территорий Ганс Франк.
Оккупация для многих интеллигентов означала исчезновение привычной среды, в которой они могли зарабатывать себе на хлеб: вместе с прежним государством исчезло множество бюрократических рабочих мест, оккупанты закрыли университеты и научные организации, а также газеты и театры.
Для многих представителей польской интеллигенции оккупационный режим означал прямую угрозу физического уничтожения или репрессий, однако поголовно истреблять польский образованный класс нацисты не собирались (откладывая исчерпывающее решение вопроса на будущее). С каким бы недоверием немцы ни относились к польским интеллигентам, обойтись без их услуг в побежденной стране они не могли. Население на управляемых территориях нужно было снабжать необходимой информацией, а также организовывать для него какие-то формы досуга.
Все это создавало новые экономические ниши для творческих работников. Шок первых месяцев оккупации, когда многим представителям образованного класса приходилось распродавать одежду, мебель и книги, сменился для многих поиском занятий, позволяющих выжить. Кто-то находил работу в муниципальных службах, где начали «изобретать» новые должности, чтобы трудоустроить нуждающихся. В городских службах, например, работал довоенный ректор Варшавского университета Влодзимеж Антоневич (сначала после закрытия университета в 1939 году ему пришлось работать школьным истопником), директор национальной библиотеки Стефан Верчиньский и многие другие ученые, писатели и журналисты. Принимали на такие рабочие места преимущественно по знакомству.
Многим давало заработок частное образование: несмотря на то, что прежняя школьная и университетская программы были отменены, поляки хотели учить детей по учебникам и программам, которые существовали в Польше до войны. При соблюдении конспирации это было возможным.
Санкционированные развлечения
Несмотря на страх и обеднение горожан, потребность в досуге в оккупации все равно оставалась, и представители образованных классов стали запускать успешные деловые проекты. В 1940 году жена бывшего польского полковника Зофья Дзядкевичова открыла в Варшаве кофейню и ресторан «Фрегат». Официантками в ресторане работали жены и дочери высших польских офицеров, а также персонажи довоенной светской Варшавы. Помимо трудоустройства знакомых, это обеспечивало «Фрегату» популярность: каждая такая официантка привлекала в ресторан кого-то из остающихся в Варшаве знакомых. В оккупированной Варшаве существовало также кафе «У актрис», которое содержали и в котором работали звезды довоенной сцены.
Когда в первые месяцы оккупации Польши немцы на всякий случай закрыли все театры и концертные залы, именно кофейни стали местом для выступления артистов и музыкантов. Немцы не возражали против таких форм творческой жизни, до тех пор пока они оставались нейтрально-развлекательными. Однако вскоре немецкие власти решили, что местному населению все же необходимы какие-то формы массовых развлечений, так как это удобно для контроля над обществом.
С конца 1939 года в городах начали открываться кинозалы, а позже — легальные театры и кабаре. Их репертуар ограничивался развлекательными фильмами и пьесами, часто довольно эротического содержания. Оккупационные власти прямо запрещали любую серьезную проблематику в драматических представлениях. В номера кабаре рекомендовали как можно чаще включать антисемитские, а с июня 1941 года и антибольшевистские репризы (как правило, легальные театры выполняли эти рекомендации).
Однако сотрудничество с легальными театрами считалось в среде литераторов и актеров компрометирующим. Конечно, иногда материальная выгода и сложные жизненные обстоятельства перевешивали вопросы репутации — на сценах этих театров выступали известные польские актеры, такие как Адольф Дымша, Антоний Фертнер, Мария Малицкая и другие. Однако полностью пренебречь общественным мнением о том, что в разрешенных оккупационными властями театрах работать не стоит, было невозможно.
Прежде всего потому, что в оккупированной Польше существовало развитое подполье. Оно выступало от имени польского общества и было связано с эмигрантским правительством в Лондоне. Сложность конспиративных структур и их встроенность в польское общество были таковы, что это позволяло даже говорить о «подпольном государстве» на оккупированных территориях в 1939–1945 годах.
Как сидеть на двух стульях
У подполья были мощные традиции и структуры, оставшиеся с тех времен, когда Польша была разделена между Российской, Германской и Австрийской империями до 1918 года. В его распоряжении были финансы (их источником были доллары и другая валюта, которую почти буквально сбрасывали с неба — точнее, присылали из Лондона специальными курьерами-парашютистами, после чего подпольные структуры проводили сложные операции на черном рынке, стараясь не обрушить курс и одновременно играя на разнице стоимости валют в варшавском гетто и на «арийской» территории Варшавы). Эти деньги в том числе позволяли поддерживать польских интеллигентов, не сотрудничавших с оккупантами, — например, платить гонорары за статьи, выходившие в нелегальной, но широко распространяемой прессе.
Согласно послевоенному признанию некоторых журналистов, на эти средства было невозможно прожить, но они создавали иллюзию сохранения прежних законов жизни и взаимодействия с редакциями. В некоторых случаях литераторам (особенно находившимся в тяжелой материальной ситуации) могли давать стипендии, им же заказывали создание и редактуру различных необходимых подпольным структурам текстов. Польские книжные издательства, находившиеся в состоянии анабиоза, организовали форму поддержки остающихся в стране писателей, заключая с ними негласные соглашения на послевоенное издание их произведений и выплачивая за это символические суммы.
Подполье претендовало на символическую власть и право регулировать поведение польских жителей. В конспиративной прессе и листовках печатали статьи о том, что достойно, а что недопустимо. Главным элементом кодекса поведения было требование свести контакты с немецкими властями и немцами вообще к минимуму. Разговаривать с немцами предлагали максимально сдержанно и лишь по служебной необходимости; никогда не переходить на немецкий язык, если это не связано с рабочими обязанностями; не показывать немцам дорогу и вообще не приходить на помощь в бытовых вопросах, а также не проявлять услужливость по отношению к оккупанту.
В частности, отдельная статья в подпольной прессе была посвящена разбору поступка железнодорожника, который решил залезть на столб и снять запрещенный национальный флаг еще до того, как его увидело немецкое начальство или полиция. Подполье осуждало покупку немецких товаров и моду — например, были статьи о том, что неуместно носить тирольские шляпы, которые в 1940-х годах продавались в Варшаве и распространились среди молодежи.
Требование ограничить контакты с немцами общество в целом воспринимало с пониманием. Однако часть запретов потерпела фиаско: в частности, подпольщики требовали не ходить в разрешенные кинотеатры, театры и кабаре. По отношению к посетителям кинотеатров проводили акции унижения и устрашения: на их одежду в зале могли приклеить листовки «Tylko świnie siedzą w kinie» («Только свиньи сидят в кино»), в некоторых случаях даже обливали их одежду кислотой. Однако население не хотело отказываться от понятных и доступных развлечений — кинозалы были забиты весь период оккупации, разрешенные театры также не испытывали затруднений.
Артисты и театральные работники, не связанные с официальными театрами, объединились в конспиративный Союз актеров польской сцены. Они выступали в тайных театрах, дававших им средства к существованию. Они же решили, что у них есть право говорить от имени всего театрального сообщества Польши: например, именно Союз говорил, что нельзя сотрудничать с разрешенными театрами.
В 1940 году власти Генерал-губернаторства потребовали от всех представителей творческих профессий зарегистрироваться в Управлении пропаганды и получить так называемую Erlaubniskarte (то есть разрешение), дающую право заниматься культурной деятельностью. Союз актеров сначала заявил, что актеры не должны проходить регистрацию. Однако вскоре стало понятно, что без разрешения оккупационных властей актеры лишатся заработка — в том числе не смогут выступать в кофейнях. В итоге это требование Союз отменил.
Конкурс пьес про вшей
Сосуществование с чужой властью и «своим», но довольно строгим, подпольем иногда ставило перед творческими работниками сложные дилеммы, для разрешения которых требовалась особая изобретательность. Так случилось в 1942 году, когда отдел пропаганды Генерал-губернаторства решил привлечь польских артистов и литераторов к конкретному заданию: власти объявили конкурс на создание популярной пьесы о важности профилактики сыпного тифа — печального спутника войны.
В это время немцы агрессивно пытались убедить поляков в том, что в распространении тифа виноваты евреи, потому что у них якобы есть склонность к антисанитарии, приводящая к завшивленности. Поляки должны были воспринимать евреев как физическую опасность, тайных носителей смертельной заразы, любой контакт с которыми создает риск для жизни. Плакаты, на которых евреи приравнивались к вшам, были развешаны по территории Генерал-губернаторства (среди прочего это должно было склонять население доносить на укрывателей евреев, бежавших из гетто). Пьеса должна была поддержать и укрепить этот нарратив.
Участие в конкурсе оказалось фактически обязательным: чиновники отдела пропаганды отобрали подходящих кандидатов среди зарегистрированных литераторов и театральных деятелей. Отказ от участия означал лишение Erlaubinskarte — то есть потерю официального права на творческую деятельность, что могло привести к отправке на принудительные работы в Германию.
Неожиданно перед готовыми проявлять конформизм артистами, писателями и режиссерами встал тяжелый выбор: принять участие в предельно подлом деле или поставить крест на своем прежнем образе жизни. Так как считаться приходилось и с мнением подполья, некоторые участники конкурса решили связаться с конспиративными организациями. Подполье решило, что не участвовать в конкурсе будет слишком рискованным шагом для тех, кого выбрали. Им посоветовали не уклоняться, однако попробовать либо написать пьесу такого уровня, которую даже оккупационные власти не захотят ставить, либо проигнорировать формальные условия конкурса.
В итоге конкурс превратился в азартную игру в поддавки. Большинство его участников постарались написать как можно более безнадежную и невозможную для постановки пьесу — так, во всяком случае, они утверждали после войны. Но как бы то ни было, большинство представленных на конкурс пьес действительно было отбраковано. При всей убежденности оккупационных властей, что польскому зрителю не надо показывать образцы высокого театрального искусства, у чиновников Управления пропаганды все же было и понимание нижнего предела допустимого.
Премия — и что было дальше
Впрочем, были исключения. Первую премию на конкурсе получила пьеса «Карантин», автором которой была Халина Рапацка — довольно известная до войны польская актриса, выступавшая в различных театрах и кабаре. В период оккупации она выступала в легальных театрах, а для дополнительного заработка сочиняла легкие пикантные пьесы (известны произведения ее авторства «Моя девушка-жена» и «Очарование обмана»).
По отзывам некоторых ее коллег из театральной среды, сделанным уже после войны, Рапацка была практична и цинична, не чувствовала угрызений совести и участвовала в конкурсе для того, чтобы выиграть приз (первая премия составляла 2500 злотых, примерно годовая зарплата квалифицированного рабочего).
Пьеса «Карантин» соответствовала всем пожеланиям заказчиков. Действие в ней происходит до войны в варшавском доходном доме, принадлежащем еврейскому ростовщику Исааку Сарне, где случайно оказывается красивая дочка польского профессора, пришедшая просить Сарну об отсрочке платежа по долгу своего отца (в чем он, разумеется, ей отказывает). Внезапно в одной из квартир обнаруживается больной тифом, после чего санитарные власти изолируют дом Сарны вместе с застрявшей в нем дочкой профессора. Как выясняется позже, Сарна сдавал дешевые помещения в своем доме множеству не соблюдавших санитарные нормы евреев, которые и занесли туда вшей и тиф. Впрочем, большую часть пьесы составляло развитие любовной линии дочки профессора с одним из жильцов в изолированном на карантин доме. Развлекательную антисемитскую пьесу о разносимом евреями тифе взяли для постановки в специальном агитационном театре, который разъезжал по городам Генерал-губернаторства.
Вторую награду на конкурсе получил польский режиссер Тадеуш Воловский — военнослужащий конспиративной Армии Крайовой, участник организации «Жегота» — специальной структуры подпольного государства, занимавшейся помощью евреям. Он не мог отказаться от участия в конкурсе, но предупредил об этом конспиративные структуры и представил заказчикам пьесу о борьбе с тифом в польской деревне. В ней не было еврейских персонажей и даже намека на антисемитизм. Организаторы конкурса из Управления пропаганды оценили формальные достоинства пьесы и присудили Воловскому вторую премию (также 2500 злотых), хотя эта пьеса не решала поставленные пропагандистами задачи. В период оккупации пьеса так и не появилась на сцене.
Прошло не так много времени, и двум лауреатам конкурса пришлось фигурировать уже совсем в другой хронике (прочие участники конкурса фактически были забыты, тем более что сами представленные работы не сохранились).
После падения оккупационного режима в Польше настало время дать оценку поступкам тех, кто сотрудничал с немецкими властями. В 1949 году лауреаты конкурса пьес об опасности сыпного тифа предстали перед Варшавским окружным судом. Рапацка к тому времени покинула Польшу и жила в Лондоне, поэтому ее осудили заочно на 10 лет заключения — на ее жизни в Лондоне это никак не отразилось.
Воловского также осудили, несмотря на многочисленных свидетелей защиты, в том числе укрываемых им евреев, а также показания членов подполья, что его участие в конкурсе было санкционировано. Суд проигнорировал показания защиты и присудил Воловскому пять лет тюрьмы с конфискацией имущества. Впрочем, это не превратило артиста и режиссера в парию. Апелляционный суд достаточно быстро сократил срок до трех лет, а затем Воловского помиловал коммунистический диктатор Польши тех лет Болеслав Берут. Он вернулся к постановкам (правда, работал не в Варшаве, а в Лодзи, Люблине и других провинциальных городах).
Некоторые артисты, работавшие в легальных театрах (особенно те, чьи имена до войны были известны), предстали перед «судами чести» польского актерского сообщества — в частности, упомянутые выше комики Адольф Дымша и Антоний Фертнер. Однако речь шла не о полной «отмене» испортившего себе репутацию актера, а об определении меры наказания для оступившегося. Таким наказанием (как в случае Дымши и Фертнера) был временный запрет на выступления в варшавских театрах или публикации имени актера на театральных афишах (несколько лет фамилию крайне популярного до войны Дымши обозначали в афишах тремя звездочками). Одной из форм наказания была и обязанность перечислять процент заработка в пользу дома ветеранов сцены. Однако эти актеры остались в числе звезд польского театра, и со временем их проступки были забыты.
