Теперь я поняла, почему россияне не сопротивляются

39-летняя Мария Голубева во время оккупации принципиально не хотела уезжать из Херсона. Она настаивала на том, что это ее дом и ее земля. Из города Голубева выехала только один раз в апреле — вывезти 17-летнего сына из Украины, — а затем вернулась и все месяцы провела в оккупации, помогая своим пожилым родственникам. Но после того как российские войска покинули Херсон, а в город вошли солдаты ВСУ, Голубева все же уехала. Она рассказала «Холоду», почему она это сделала.

Имя и фамилия героини изменены по ее просьбе.

Я почувствовала счастье, когда поняла, что наши в городе

Это был последний рабочий день, пятница, 11 ноября 2022 года. Прибегает коллега, молодой парень, и взволнованно говорит: «Мария Алексеевна, я только что видел военных с флагом!». Я замерла и спросила, каких военных. А он ответил, что наших. Я прослезилась.

После работы поехала мимо проспекта Ушакова (центральная улица, где в Херсоне проходили демонстрации против оккупации. — Прим. «Холода») и увидела, что на городском совете стоит военный и поднимает украинский флаг. Я начала сигналить, потекли слезы. Военный услышал меня и начал махать рукой в ответ.

Потом я забрала родственников, чтобы вместе поехать на центральную площадь. Они пожилые — все время плакали и не могли поверить, что дождались наших. Потом мы вместе с толпой пошли на набережную и увидели, как едет фура АТБ (сеть супермаркетов в Украине. — Прим. «Холода»). Все начали хлопать, а водитель фуры сигналил нам. Мы шутили, что эта фура, как машина кока-колы в рекламе «Праздник к нам приходит». Наконец-то в Херсон привезли продукты из Украины: их восемь месяцев не доставляли из-за оккупации.

Электричества в городе не было (из-за того что 6 ноября повредили высоковольтную линию электропередач, Херсон и другие населенные пункты в регионе остались обесточенными. Украинская сторона говорит, что это сделала Россия, Россия же утверждает, что это был теракт. — Прим. «Холода»), холодно, но куча людей до самого вечера была на площади в центре города. После шести наступила беспросветная тьма, городские фонари не работали. Люди включали фары в машинах, включали музыку, наш гимн, все плясали, обнимались, поздравляли друг друга. 11 ноября у нас, наверное, будет теперь самым главным праздником, самым святым днем. Я чувствовала такое счастье, такую всепоглощающую любовь, когда поняла, что наши в городе. Это сложно передать словами.

На следующий день мы тоже ходили на площадь, людей было еще больше. А 15-16 ноября россияне стали обстреливать город: сначала по окраинам, потом — везде. Например, обстреляли роддом, больницу, попадали в жилые дома. Они восемь месяцев пробыли в этом городе — знают, куда стреляют.

Поняла, как я устала

Электричества и воды в городе после деоккупации не было три недели, а потом наши все починили. Правда, из-за обстрелов мы все равно порой оставались без света то на три дня, то на неделю. Отопление дали в начале декабря, когда наши смогли возобновить работу ТЭЦ.

Приходилось вспоминать детство: когда в 1990-х тоже отключали свет и воду, мы набирали баклажки воды, грели ее в кастрюлях и мылись в тазиках. Ночами дома было холодно. Кто-то набирал теплую воду в бутылки и обкладывался ими, но мне этот вариант не понравился: вода остывает и приходится ночью эти бутылки из-под себя доставать — это неприятно. Я укутывалась в три одеяла и так спала. Только во время войны я поняла, что ковры, которые раньше вешали на стену, очень хорошо утепляют квартиру. Но у меня был только один небольшой коврик, я его на плитку в кухне постелила. С одной стороны, было очень спокойно и радостно, ведь вокруг — наши, но с другой, из-за обстрелов было очень тяжело.

Все месяцы оккупации я говорила, что никуда не поеду из своего дома, что это они должны уходить, а не я. Когда женщина одна, она держится и старается быть сильной. А когда появляется мужчина, она может позволить себе стать слабой. Так произошло со мной. Когда в Херсон вошли украинские войска, я почувствовала, что в мой дом вернулись защитники, и смогла расслабиться. Только тогда я поняла, как я устала.

Люди, которые рассказывали, что приехали меня освобождать, теперь меня же и обстреливают. Я все время думаю, как это умещается у них в голове? Чего стоили эти билборды, которые висели во всем Херсоне, про братские народы?

Из-за постоянных обстрелов, которые были и днем, и ночью, у меня начались проблемы с давлением и сердцем: была тахикардия, а в какой-то момент случился гипертонический криз. Я поняла, что больше так не могу, и поехала к родственникам: к сестре и племянникам в центральную часть Украины, где более или менее спокойно. Здесь я попала в больницу — мне делали капельницы и укрепляли сосуды. Сейчас я восстанавливаюсь.

Страх теперь со мной навсегда

Через три дня после того, как я выехала, я звонила родителям. Они сейчас живут на другом от Херсона берегу Днепра на даче: та территория все еще контролируется российской армией. Во время разговора с мамой я услышала звук запуска ракеты где-то рядом. Когда мы договорили, мне сразу же позвонила соседка из моего дома в Херсоне и сказала, что «прилет» был у нас во дворе. Разбило гараж в нескольких метрах от дома.

Выехать могут не все: не у всех есть деньги. Да и свободные квартиры в центральной Украине сложно найти. Если бы мне не было у кого пожить, я не уверена, что уехала бы из Херсона. Очень сложно психологически на такое решиться.

Сейчас я не хочу возвращаться в город: мне страшно. Только теперь я поняла, почему россияне себя так ведут, не сопротивляются [режиму], — это все из-за страха.

Я теперь боюсь громкоговорителей. В Херсоне машины оккупантов с громкоговорителями все время ездили по городу: и ночью, и утром. Сейчас, если я где-то встречаю громкоговоритель, меня внутри всю пробирает. Или когда я слышу звук самолета, мне становится очень страшно. Сестра говорит: «Не бойся, это наши». А у меня такое ощущение, словно это ракета летит и сейчас где-то будет взрыв. Думаю, что этот страх со мной навсегда.

Сын очень злится, а родители в плену

Родители уехали на дачу на другой берег Днепра еще осенью: они боялись, что Херсон будут сильно обстреливать во время деоккупации. А теперь их там держат в заложниках. Российские военные определили в дачном кооперативе небольшой район, где жителям можно жить и передвигаться, в остальных — нельзя. Родителей выселили из их дома, чтобы они не могли видеть [российских военных] и передавать сведения ВСУ, и им приходится жить у соседей. В сторону Херсона никого не выпускают: если что-то не устраивает, предлагают ехать в Крым.

К счастью, у родителей есть запасы еды: они закупили на всю зиму мясо, муку, какие-то другие продукты. Два месяца они живут без электричества: наши не могут добраться на тот берег и починить сети. Родители топят печь дровами, так и греются, и готовят. Мама жарит пирожки, как-то справляются. Не знаю, где они умудряются телефоны заряжать, но мы созваниваемся.

Очень надеюсь, что их отпустят, когда [российская армия] начнет отходить из Херсонской области. Жду, когда будет возможность забрать родителей.

Сын с весны жил в Германии, но сейчас вернулся в Украину. Сказал, что лучше Украины ничего нет, что он потерял год жизни. Очень злится на меня за то, что я его вывезла весной, а я ведь хотела его защитить. За время войны ему исполнилось 18 лет. В прошлом году он учился в Киеве, но из-за войны оставил учебу и сейчас работает онлайн. Его, как и всех, могут призвать в армию.

Хочу жить под своим флагом

С планами на будущее сейчас очень сложно. Я хочу съездить на один день в Херсон, решить проблемы на работе. А потом ненадолго съездить к сыну в Киев. Что делать дальше, я не знаю.

В моем доме в Херсоне остаются соседи. Они живут вдвоем: муж и жена, а я живу одна, меня никто не обогреет, не поддержит. Ехать туда и жить в одиночестве и страхе я не хочу. Лучше я буду с племянниками: с ними я чувствую, что я не одна. Если в Херсон вновь придут русские, я туда не вернусь. Я готова пожертвовать всем, лишь бы жить под своим флагом.

Мне есть с чем сравнить: свобода, которую мне давала моя страна, и свобода, которую принес «русский мир». Когда для меня этот «русский мир» закончился, пришло понимание, что ко мне относились пренебрежительно: за то, что я живу хорошо, за то, что я не хочу подчиняться чужим правилам. Я хочу жить в своем мире, пусть он и покалечен войной.

Моя работа не предполагает удаленный формат, поэтому мне придется ее забыть. Я готова мыть унитазы или работать на кассе, и мне не стыдно. Только сейчас я поняла, как богато мы жили. У нас было все: квартиры, машины, айфоны, путешествия — все, что хочешь. Но оккупация показала, что мне много не надо. Я могу жить на «Мивине» (лапша быстрого приготовления. — Прим. «Холода») и майонезе.

Больших целей у меня сейчас нет, но я записала себе в листе желаний маленькие: хочу рюкзак и оранжевый спортивный костюм — чтобы он был насыщенного цвета как апельсин.