«Чувствуешь себя слегка недочеловеком»

За первую половину 2022 года Россию, по данным Росстата, покинули 419 тысяч человек. После объявления мобилизации уехали еще около 260 тысяч мужчин. Часть из этих людей работает удаленно. Однако для некоторых профессий, например, врачей и юристов, такой вариант затруднителен, а за границей российские дипломы почти не котируются. Кто-то из эмигрировавших не хочет бросать профессию и готов переучиваться в другой стране, а кому-то пришлось насовсем отказаться от прошлой карьеры. «Холод» узнал истории нескольких врачей и юристов, покинувших Россию.

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.

Я работаю онкологом 10 лет. В Москве у меня довольно успешно складывалась карьера: я защитилась, получила ученую степень кандидата наук, и в сентябре 2021 года меня пригласили заведовать отделением в Российский научный центр хирургии имени Петровского, где тогда открывалось отделение химиотерапии.

Незадолго до войны мы с коллегами планировали организовать выставку проекта «Химия была, но мы расстались»: для него делают художественные фотографии людей, преимущественно женщин, которые победили рак. Под фотографией есть qr-код, отсканировав который, можно прочитать вдохновляющую историю выздоровления. В январе-феврале мы стали договариваться с создателями проекта о том, что организуем в нашем отделении выставку: распечатаем в типографии портреты, закажем кейтеринг, пригласим журналистов и пациентов. С руководством это было согласовано, все было прекрасно. 

Но после начала войны меня вызвало начальство на разговор по «политическим мотивам». Меня спросили: «А вы знаете, что вы спонсируете иноагентов?». А я понять не могла сразу, что произошло, в чем причина. Оказалось, что одна из амбассадоров проекта — гендиректор «Дождя» Наталья Синдеева. А я перевела проекту 60 тысяч за использование фотографий. Тут же всплыло, что я пару лет назад участвовала в программе «Эхо Москвы» «Трансформаторы», которая была посвящена всяким вопросам здоровья. 

Мне сказали, что никакой выставки не будет. Мне было очень обидно, потому что я тратила собственные деньги на организацию. Я предложила убрать фото Синдеевой, если это настолько принципиально, но мне сказали, что сейчас такие времена: вообще, «вы знаете, какие у нас кураторы в учреждении, не дай бог, кто-то узнает, и у нас будут проблемы».

Но на этом все не закончилось, потому что у нас в принципе довольно патриотично настроенное руководство. Со мной работала медсестра: она русская, но родители жили в Украине и она родилась в Одессе. После войны начальство стало регулярно вызывать ее к себе и спрашивать про местонахождение ее родственников и родителей. В какой-то момент ее снова вызвали на разговор, но вместо начальника в кабинете сидел некий мужчина в гражданском, представившийся сотрудником службы безопасности. Мы знаем всех своих сотрудников, и это не был сотрудник нашей службы безопасности. Он посмотрел ее телеграм, инстаграм, переписал ники в соцсетях и заставил ее подписать некое соглашение о неразглашении. Он сказал ей: «Мы с вами теперь будут встречаться регулярно, узнайте у своих знакомых в Украине, пожалуйста, сколько людей укрывается в детских садах, сколько людей укрывается в школах, что там вообще происходит». Как в кино про шпионов.

В общем, обстановка в клинике складывалась очень неоднозначная, тревожная. И как только появилась возможность уехать, мы с мужем приняли решение, что нам не жалко ни карьеры, ни дома для того, чтобы ребенок жил в спокойной обстановке и чтобы ему не замусоривали мозг этой всей пропагандой.

Я заранее начала готовить соломку: подала заявку на магистерскую программу по медицинским биотехнологиям за границей. Понятно, что российский медицинский диплом подтвердить в другой стране нереально. Но у меня довольно большой научный бэкграунд, и я подумала, что, может, мне перезачтут хотя бы бакалавриат, и тогда я попробую податься на магистерскую программу. Мы долго бодались с кипрским университетом по этому поводу: они просили то одни документы, то другие, то рекомендательные письма, но в конце мая мне пришло письмо, подтверждающее, что я зачислена в вуз в городе Фамагуста на стипендию, то есть мне покрывают стоимость обучения. 

Я оформила себе учебную визу и студенческий ВНЖ, и семья со мной приехала прицепом. 

Для того чтобы уехать и иметь при себе подушку безопасности, нам пришлось продать нашу дачу в Подмосковье. Понятно, что, когда жизнь идет размеренно, никто не откладывает на какую-то эмиграцию. Но мы как-то удачно успели продать дом и вывести деньги.

Конечно, пациентов, которые остались в России, я все еще консультирую — на безвозмездной основе — по всем вопросам, которые у них возникают, перенаправляю, переключаю на других докторов, если это требуется. Ведь пациенты (это совершенно точно касается онкологических) прикипают к своему врачу. В течение химиотерапии, когда ты видишь пациента регулярно раз в две-три недели, конечно, вы успеваете сродниться.

В июле почти сразу после переезда я засела за [сервисы поиска работы] HeadHunter, LinkedIn и Glassdoor. Почему-то мне казалось, что я такая классная и меня хотя бы в клинические исследования уж совершенно точно возьмут. И все будет благополучно: работу я себе найду довольно быстро, пусть не с пациентами, не с практикой, но хотя бы в индустрии. К тому же у меня хороший английский, который позволяет рассматривать варианты не только в России. Но оказалось, что все не так уж и радостно. Я где-то 400 заявок с конца июля по настоящее время отправила, и в русские компании на удаленке, и в американские, и в компании в ЕС, Турции и на Кипре. И мне кажется, что 99% заявок просто остаются без ответа. Ты чувствуешь себя максимально потерянным человеком, даже слегка недочеловеком. 

Я изучала вопрос подтверждения дипломов в разных странах: насколько я знаю, наиболее приемлемый вариант для врача, у которого большой стаж и есть ученая степень, — в Эмиратах. У них довольно прозрачный и понятный процесс. Что касается Кипра, то здесь он совершенно непонятен и информацию об этом нужно собирать по крупицам. Конечно, я не считаю, что у меня самая печальная история эмиграции. Но непонятно, куда все это меня выведет: чем мы здесь будем заниматься, чем зарабатывать на жизнь. Мы с мужем приехали сюда, два таких классных специалиста: юрист и врач — а ни тот, ни другой со своим русским дипломом пойти работать здесь не может.

Когда мы жили в Москве, то особо не считали деньги — потратили и потратили. Здесь на следующий же день после того, как приехали, мы завели себе отдельную тетрадочку, стали туда записывать все наши ежедневные траты, даже минимальные, чтобы понять, на сколько нам хватит того, что мы с собой привезли. В принципе, Северный Кипр не самая дорогая страна с точки зрения аренды жилья, продуктов, даже школ. Мы считаем, что, если сильно не увеличивать аппетиты, помнить про то, что мы безработные мигранты, нам хватит нашей подушки на полтора-два года. Но мы очень сильно надеемся, что к тому моменту, как у нас закончится подушка, что-то либо прояснится дома, либо мы уже вольемся в местное сообщество и начнем зарабатывать. 

Муж не брезглив, и у него нет снобизма, как у меня. Он, как глава семьи, понимает, что в отличие от меня ему не до самокопаний, не до рефлексии типа «а кем я буду, когда вырасту». Ему предложили пойти менеджером по продажам в открывающееся агентство недвижимости. Он ждет оффера, и если все сложится хорошо, то один из нас уже будет пристроен на работу. Хотя психологически ему было сложнее, чем мне, осознать ситуацию с войной и эмиграцией. Его отпустило только неделю назад: я почувствовала, что он как-то выдохнул и хотя бы немного принял эту ситуацию. 

Я всю жизнь работала офтальмологом, в основном в государственных учреждениях. А буквально в 2020 году мы с партнером по работе создали маленькую клинику по подбору и изготовлению жестких контактных линз — это единственная подобного рода клиника в Петербурге. 

В первую неделю после начала войны у меня был шок от того, что сломали жизни людей, сломали будущее. Я почти 20 лет работала на двух работах, а когда я более-менее начала жить спокойно, чего-то добилась, сломали все.

Как только началась война, мой гражданский муж начал выходить на митинги, его задерживали, и он отсидел по административке. У него еще в прошлом году были суды по митингам за Навального. Когда его задержали в последний pаз, адвокаты из «ОВД-Инфо» предупредили, что против него уже могут возбудить уголовное дело. Так что в мае мы уехали, но мои дети и их супруги пока остаются в России. Сначала мы думали ехать на машине через Эстонию, но мой гражданский муж прочитал, что если мы хотим подаваться на беженство, то нужно делать это в первой же стране ЕС, в которую ты приехал. Поэтому мы решили ехать во Францию. Выбрали ее, потому что мы с мужем познакомились во Французском институте в Санкт-Петербурге пять лет назад: я учила там французский язык, а он работал экскурсоводом на немецком и французском языках. 

Врачу устроиться в Европе, и во Франции в частности, очень сложно. Потому что российский врачебный диплом не признается практически нигде в Европе: почти везде нужно сдавать экзамен на подтверждение своих врачебных умений, и этот экзамен во Франции очень сложный. Сейчас мы уже два месяца ждем решения о получении беженства — в августе мы прошли интервью в консульстве. Работать мы, как просители убежища, пока не можем. Но на самом деле у меня давно сделан профиль в LinkedIn, где висит объявление о том, что я ищу работу во Франции, и мне периодически присылают предложения. 

Я выяснила, что через шесть месяцев после того, как сделан запрос на беженство — ответ на запрос можно ждать и год, и полтора, как нам сказали, — мы в принципе имеем право получить разрешение на работу: либо мы находим работодателя, который готов запросить в префектуре разрешение на наше трудоустройство, либо мой муж, который здесь может работать репетитором или экскурсоводом, тоже через полгода может оформиться как самозанятый. Поэтому каждый раз, когда мне пишут рекрутеры и зовут на работу, я им отвечаю, что жду статус беженца. Мне говорят: «Как только получите, сразу пишите, и мы сразу вас возьмем». 

У нас была совсем небольшая подушка безопасности: мы продали одну машину и все деньги от продажи поменяли на евро. Но она почти закончилась, так что сейчас живем на небольшое пособие. Летом мы фактически жили у друзей, теперь нам дали комнату в общежитии. Выдали что-то [из бытовых принадлежностей], потому что мы, когда уезжали, ни посуды, ничего такого с собой не брали. Раз в неделю выдают продукты: какие-то консервы, овощи, фрукты, и это очень помогает. Пособие, конечно, уходит раньше [следующей выплаты], но выживаем благодаря тому, что еще есть небольшая сумма накоплений.

Я человек не придирчивый, потому что я 15 лет проработала врачом неотложной глазной помощи. Это дежурства в стесненных условиях, когда ты спишь на кушетке или почти не спишь ночью. Поэтому я не могу сказать, что нынешние бытовые условия меня удручают. Мужа тоже: когда мы приехали и нам сказали, что нам дадут жилье, но оно будет не очень комфортным, он ответил: «Это в любом случае лучше, чем в тюрьме сидеть». Могу сказать, что во Франции мы встретили только друзей, все люди здесь очень доброжелательны. Так что в такой ситуации на бытовые условия ты не обращаешь внимание. Важнее именно твой круг общения и моральный дух, мне кажется.

Меня очень тяготил мой бизнес в Петербурге, потому что деловой партнер, который у меня на тот момент был, вообще ничего не делал и вся работа была на мне. Но в итоге я оставила доверенности на очень хорошего юриста, и мне удалось сменить делового партнера. И благодаря этому клиника продолжает работать: через день я созваниваюсь с сотрудниками, мне до сих пор пишут и звонят мои пациенты, потому что они все ждут меня обратно. Некоторых моих пациентов из других городов ведет мой партнер, а я его консультирую. Так что у меня остался этот кусочек работы, и для меня это очень важно. Конечно, я никаких денег не получаю: моей задачей было именно сохранить бизнес. 

Конечно, мне тяжело психологически, что мои дети остаются в России. В августе у меня были мысли, что если нам откажут в убежище, то я просто вернусь в Питер и буду работать в своей клинике. Другой вопрос, что я не скрывала своей [антивоенной] позиции, и я такой врач, который очень долго беседует со своими пациентами. У меня даже в первые дни вышел спор с пациенткой, она говорила: «Да все хорошо, наши уже там». А я говорю: «Подождите, кто ваши, вы за Россию, а я-то за Украину!». 

Как человек, который прожил всю жизнь в Петербурге, я скучаю по городу. Меня и сейчас не покидает желание плюнуть на весь этот ужас и просто вернуться — ходить по набережным, по любимой Коломне. Ведь я совсем не знаю, получится ли мне интегрироваться здесь, в эту местную жизнь. 

До этого года я работала юристом в учреждении, связанном со здравоохранением. Но из-за войны я переехала в Тбилиси с мужем и кошкой. Мы еще 24 февраля приняли решение, что уедем, хотя понимали, что будет достаточно непросто в эмиграции. Тем более если ты юрист и твоя специальность, кроме страны, где ты практиковал, больше нигде не нужна. 

До работы в сфере здравоохранения я работала в IT: была бизнес-консультантом для крупных компаний в России не только как юрист, а как человек, который понимает бизнес-процессы, связанные с договорной работой. В принципе, я могла бы устроиться на работу удаленно. Но мне не хочется быть связанной с российскими компаниями никаким образом. Я поняла это 24 февраля и решила разорвать абсолютно все связи и начать жизнь в 39 лет с нуля. По этой же причине я не стала искать какую-то иностранную компанию. Если для работы с ними нужно было российское право, то они в любом случае были бы связаны с Россией. 

Весь февраль у нас была паника. Но где-то в начале марта мы поняли, что у нас есть какой-то запас времени. Сразу же 24 февраля вызвали ветеринара, чтобы чипировать кошку. Потом я дождалась плановой операции в марте по удалению миомы. После нее я усердно тренировалась, чтобы поднимать тяжести. И когда я, восстановившись, смогла поднимать чемодан, мы уехали. 

Незадолго до этого, в апреле, я увидела пост [благотворительной организации] Emigration for Action, которая помогает беженцам в Тбилиси. И мы приняли решение, что поедем в Грузию, потому что мы хотели не просто эмигрировать, но и внести вклад в помощь Украине. В первый же день пошли в Emigration for Action и предложили свою помощь. Вова, мой муж, сейчас работает в медиаотделе, а я с другими ребятами принимаю заказы на медикаменты от беженцев. Государственная поддержка для них закончилась, а многие болеют: у людей ПТСР, они пережили ад и болеть стали от этого чаще. 

До отъезда мы успели продать квартиру, и это очень сильно нам помогло: осталась достаточно большая сумма, которая позволит и мне, и мужу — а он тоже юрист — найти себя в другой специальности.

Муж до последнего времени руководил юридическим издательством «Закон.ру» и практиковал. Ему нельзя просто так бросить редакцию: коллектив уже вместе 12 лет, и он очень тяжело переживает этот уход. Две или три недели назад он перестал быть директором, но пока еще остается в редакции, будет помогать новому руководству войти в курс дела. Он тоже будет перепрофилироваться — думаю, уйдет в IT. Пока мы оба без работы. Но мой муж общался со своими друзьями и коллегами о возможностях написании статей, и это тоже позволит нам какое-то время чувствовать себя безопасно.

А я решила учиться производству керамики. Когда 15 февраля мы начали ремонт в квартире, я искала керамическую плитку. До этого я несколько раз ходила на занятия по керамике, и мне очень нравилась работа с глиной. Когда мы готовились к ремонту, я поняла, что хочу заниматься производством плитки. Конечно, не таким способом я хотела к этому прийти, но когда мы уже приняли решение уехать, я начала искать обучение где-нибудь за границей. В Грузии достаточно быстро получилось найти подходящий вариант: хозяйка квартиры, которую мы снимаем, галеристка и занимается искусством. Вот однажды к ней пришла жена завкафедрой по керамике местной академии художеств, и он подобрал мне преподавателя. У него я и занимаюсь с июня. 

Я хочу открыть свое производство плитки, которую буду экспортировать в Европу или в США, потому что обычные керамические студии мне не интересны. Думаю, обучение займет год-полтора, а потом уже надо будет искать инвесторов или начинать здесь сотрудничать с теми, у кого есть свои производства. Я уже познакомилась с керамистами, которые готовы мне предоставить бесплатно печи для создания плитки. 

Сейчас многие мои коллеги-юристы переехали и находятся в подвешенном состоянии: не понимают, как действовать дальше. Работать юристом за границей очень сложно. Учиться в Германии, например, нужно шесть лет, а для коллег моего возраста это тяжело. Кто-то планирует поехать в Гаагу, чтобы готовиться к трибуналу — на полном серьезе, таких много. Но туда тоже сложно попасть. Кто-то изначально работал на зарубежные компании и остался там — им проще, но эти компании так или иначе связаны с Россией, и их тоже это сильно беспокоит. 

Может, это самозащита, и я потом все осознаю, но мне до сих пор не тяжело из-за решения эмигрировать. Мне тяжело от того, что происходит сейчас со страной, которая вдруг решила сойти с ума. А остальное — это просто способ спасти себя и дать шанс своей семье жить нормально где-то в другом месте. Если для этого я не буду заниматься юриспруденцией — это меньшее из зол, которое можно было выбрать.