«Страдающее Средневековье» — один из самых популярных российских просветительски-развлекательных проектов. После 24 февраля его создатели — Юрий Сапрыкин и Константин Мефтахудинов — не стали молчать о войне. Но говорят они с подписчиками, как и прежде, мемами на основе средневековых миниатюр. Фарида Курбангалеева поговорила с ними о том, чем жизнь сейчас похожа на Средние века, как устроен современный эзопов язык, и о том, когда наступит эпоха Возрождения в России.
В начале марта в вашем инстаграме появился пост: «Надо признать, что название нашего проекта актуально, как никогда». Что вы имели в виду?
Константин: Наше название актуально всегда. Но мы поняли, что для описания происходящего сейчас «страдающее средневековье» — просто идеальная метафора.
Юрий: У нас было много шуток про наше название еще во время пандемии. А когда началась война, оно вообще оправдало себя полностью. Слово «средневековье» часто звучит в российской новостной повестке в негативном ключе. Например, так могут высказаться о несправедливом приговоре — в том смысле, что это похоже не на современное право, а на средневековое. А слово «страдающее» добавляет эмоциональной оттенок. Мне вообще кажется, слова «Россия» и «страдать» — это синонимы. Страдание свойственно русскому человеку, это отзывается у всех.
А что типично средневекового вы видите в современной России?
К: Мне иногда думается, что люди со Средних веков не сильно поменялись. Не в том смысле, что все такие же грязные и неотесанные, а в том, что нам легко узнать себя в средневековых людях, когда мы читаем про их повседневную жизнь. Про их мысли и воззрения, о которых мы можем узнать из расследований инквизиторов — которые не были такими уж ужасными, как нам часто представляется.
С другой стороны, когда зимой 2021 года интернет облетели фотографии из спецприемника «Сахарово», где оказалось слишком много задержанных и им приходилось ютиться в маленьких камерах, Ольга Тогоева, одна из наших учителей-медиевистов, опубликовала у себя в фейсбуке пост. Там были цитаты из ее монографии о средневековом правосудии. Ольга Игоревна цитировала описание королевской тюрьмы Шатле в Париже, и это, к сожалению, звучало так, как будто описывали «Сахарово». Да и что историки через 1000 лет узнают о России 2022 года из протоколов допросов и судебных решений? Наверное, лучше не знать.
Ю: Средневековье — это культура насилия. Мне кажется, что культура насилия — это одна из главных причин любых войн. В России за последние лет 10 культура насилия стала нормой. Дома, на митингах, в школах, в ПНИ. Ну а подпитывает насилие ненависть — главное оружие российских федеральных каналов. Насилие и жестокость — это зло. Насилие — порождает войны. В общем, это то, куда мы пришли. Средневековое и некрасивое.
Как для вас началась война?
К: 24 февраля, когда я проснулся, в моем телефоне была куча сообщений. Первое, которое я открыл, было от Юры. Это было одно слово — «пиздец», и я все понял.
Ю: У нас в те дни еще безумный случай произошел. Мы вечером с женой говорили о том, какая тяжелая обстановка и как может быть опасно что-то публиковать. И тут раздается мощнейший стук в дверь. Я подхожу к глазку и вижу, что там стоит полицейский. У меня был дикий мандраж, я пишу: «Костя!».
К: А я в этот момент как раз ушел в чайную, решил не брать телефон в руки два часа и почитать книжку. Получилось после такого сообщения не очень.
Ю: Прошло минут 15, полицейский начинает ломится в соседнюю дверь. Я пишу соседке: «Вы не знаете, чего хочет этот человек?». А она отвечает, что он пришел в какую-то квартиру, потому что там прописаны украинцы. У меня были безумные чувства: с одной стороны, «фух, не ко мне», но с другой — «господи, это же просто ужас».
У вас не возникло мысли закрыть свой проект? Тем более, что у вас юмористический контент и, казалось бы, это было не совсем уместно.
К: В самом начале войны мы не постили ничего. Потом стали выкладывать какие-то короткие посты. Нам стали писать подписчики — здорово, что вы не молчите, продолжайте это делать.
Мы выложили скрины с постом [политолога Екатерины] Шульман — это была публикация в духе «как жить дальше». Этот пост собрал безумное количество лайков и просмотров, привел к нам кучу подписчиков в инстаграме.
Ю: Наш инстаграм тогда превратился в маленькое медиа, которое уже было не только про средневековье. Когда у тебя есть большая аудитория, очень важно с ней делиться такими вещами. Пост Шульман все шерили, он был спасительным и психотерапевтическим. Потом у нас довольно много контента стало выходить, а потом появился закон о фейках.
Вам теперь наверняка приходится быть осторожнее. Стало ли тяжелее работать, используя эзопов язык?
Ю: Мы понимаем, что ходим по краю, но все-таки хочется думать, что есть какой-то предел абсурда. Хотя понятно, что его нет. И все-таки, если ты можешь что-то делать, надо делать. А эзопов язык — это стиль нашего сообщества, который у нас был всегда. Кроме вечных мемов про маршрутку, у нас есть тематический юмор на злобу дня. Назовем это современной карикатурой. Только мы не рисуем, а просто добавляем текст на средневековую живопись. Иногда к этому процессу присоединяется аудитория. Мы кого-то вдохновляем своей шуткой, и люди присылают нам в ответ свое творчество — так мы обсуждаем проблему. Сейчас таким же способом можно говорить о войне.
Важно, чтобы подписчик видел, что мы не согласны с происходящим, и чувствовал, что он не один. Человек понимает: убивать людей — это немыслимо. Он пишет нам: «Вы тоже считаете, что людей убивать немыслимо? Спасибо, и я так считаю». Это работает как некая психотерапия.
К: У нас был случай, когда мы закрыли комментарии во «Вконтакте», потому что там было много хейта, и в какой-то момент стало невозможно читать комменты о войне из серии «все правильно, так и надо». Мы написали: если вы считаете, что мы не правы, просто отпишитесь от нас. В итоге у нас личка была завалена сообщениями в духе «ребята, все клево, пожалуйста, продолжайте свою работу, здорово, что вы высказываете свою позицию и выступаете против войны». Было много слов поддержки от украинцев. И мне кажется, это довольно важный показатель, почему нужно продолжать делать то, что мы делаем.
Ю: Я во «Вконтакте» получал сообщения: «Сколько тебе, мразь, заплатили?». Тогда я нашел для этих людей специальный стикер — привидение с открытым ртом и с пачкой попкорна. Я его отправляю тем, кто приходит и пишет, что я проплачен. Но людей здравомыслящих все же намного больше.
После начала войны кинокритик Антон Долин заявил, что суть происходящего в России наиболее полно отражает гравюра Альбрехта Дюрера «Четыре всадника Апокалипсиса»: Война, Смерть, Чума и Голод. А какой вы можете привести пример, опираясь на произведения средневекового искусства?
Ю: У меня всегда Босх перед глазами. Любая из его картин, где происходит что-то необъяснимое и безумное.
К: Картина Босха, которая называется «Извлечение камня глупости». Там человеку вскрывают череп скальпелем, и этот камень глупости вываливается. Все это происходит в странном антураже. Извлечение камня явно не помешало бы кое-кому. Да, Босх — художник на все времена.
Почему гравюра Дюрера про всадников так актуальна? Это все связано еще и с пандемийным годом. И все непроизвольно сравнивают это время с Откровением Иоанна Богослова и Апокалипсисом. В самом начале пандемии со мной резонировала картина Брейгеля «Триумф смерти» — там буквально все умирают: скелеты тащат людей, люди пытаются от них защищаться, но не получается, скелет везет телегу, набитую трупами… У нас тогда подпись была: «Пиздец, какая-то нездоровая атмосфера». Я тогда не думал об этом в контексте войны, но эта картинка и сейчас очень актуальна.
Ю: Хотя «Триумф смерти», где горы трупов и орды скелетов — позитивная картина, на самом деле. Она о том, что все умрут: и князь, и герцог, и папа, и король. И это хорошее напоминание. Некоторым людям надо помнить о смерти.
Один из ваших самых растиражированных мемов — мужчина, показывающий член — тоже невольно стал поддерживать антивоенную повестку, как бы говоря «хуй войне».
Ю: Его зовут Коля. Когда у нас появляется популярный персонаж, мы спрашиваем у подписчиков, какое ему дать имя. Этого героя в комментариях большинство назвало Колей.
К: В одном из наших проектов — «Высокое Средневековье» — мы делали разбор странных картинок, где, в том числе, рассказывали про Колю. Это не просто какой-то эксгибиционист, это чувак, который болеет элефантиазом, когда мошонка сильно увеличивается в размерах. Это миниатюра из медицинского трактата ΧΙΙΙ века, который был переведен с арабского языка, то есть это учебник для средневековых медиков. Для нас выглядит странным, что у чувака большие яйца и он их показывает. Но на самом деле это прием у врача и ничего такого.
Ю: При этом сам персонаж находился в инициале — в первой заглавной букве текста, он был спрятан у нее внутри. Когда картинка с Колей появилась, нам показалось, что это полный бред, никакого остроумия. Но людям понравилось.
Всегда было интересно — как рождаются ваши мемы?
К: Чисто технически нам очень помогло распространение интернета, потому что 20 лет назад «Страдающего средневековья» бы не было, потому что не было оцифровано такое количество миниатюр. А сейчас можно зайти в фейсбук, твиттер, во «Вконтакте» и найти тонны картинок, которые выкладывают ученые. Мы берем изображения и делаем из них мемы.
Ю: Содержательно это напоминает онлайн-стендап. Только стендаперы высказываются на сцене, а мы в интернете. Средневековые миниатюры очень «мемоемкие», они понятны современному человеку по выражению эмоций. Ты можешь легко при их помощи что-то описать. Просто надо иметь чувство юмора, понимание, над чем ты смеешься, и какое-то пересечение в восприятии мира со своими подписчиками.
А с чего вообще начался ваш проект?
К: У нас по этому поводу разнятся версии. Мне кажется, это произошло, когда мы учились на втором курсе «Вышки». Перед семинаром по истории средних веков в четыре часа утра кто-то прислал в студенческий чат картину «Распятие» Джотто ди Бондоне — там, где ангел рвет на себе рубаху, — и написал: «Смотрите, это мы». То есть не спим, готовимся, страдаем. Кто-то пошутил, что это «страдающее средневековье». У нас до этого были семинары «Динамичное средневековье», «Символическое средневековье», и определение «страдающее» хорошо продолжало этот ряд, но в шутливой манере. Я нажал кнопку «создать паблик» во «Вконтакте», и так все завертелось.
Ю: У меня версия, что это словосочетание возникло на паре, и его произнес наш преподаватель Михаил Бойцов. В течение двух лет был очень маленький паблик во «Вконтакте», который шутил над преподами, обсуждал вещи, связанные с учебными процессом, делился классными картинками. В какой-то момент я придумал шутку про баранку. По-моему, она была абсолютно дурацкая, просто я писал очередную работу, и мне стало очень скучно. Я опубликовал ее у ребят в паблике, потом стал делать такие вещи регулярно, потому что это отвлекало от учебы. В Вышке очень тяжело учиться, а это меня успокаивало и расслабляло.
То есть нельзя сказать, что история Средних веков была у вас любимым предметом?
Ю: В «Вышке» были очень сильные медиевисты — мне кажется, самые сильные в России. Не заинтересоваться и не увлечься было невозможно. Они умели так круто рассказать, что ты просто с открытым ртом сидел. Если бы можно было найти человека с установкой «мне Средние века по барабану» и познакомить его с медиевистами «Вышки», он бы поменял мнение.
К: Да, у нас были очень харизматичные преподы. Хотя с ними приходилось страдать. Но это был классный опыт общения с людьми, которые любят и влюбляют в свое дело. Без любви нельзя заниматься такой скучной штукой, как наука.
Много ли у вас подписчиков из Украины? И как они сейчас реагируют на ваше творчество?
Ю: Довольно много украинцев в Фейсбуке: процентов 15-20 — это конкретно Киев.
К: Я думаю, даже ближе к 30%.
Ю: В начале войны многие из них благодарили нас за поддержку, но были и те, кто говорил: «Поднимите свои жопы и идите на улицы». Россияне писали им: «Простите нас», а в ответ получали: «Вы лучше сделайте что-нибудь». Я понимаю, чем вызваны эмоции украинцев. Человек фактически перед смертью просит тебя помочь ему, а ты пишешь ему: «Прости».
Потом до украинцев, видимо, дошла информация о том, что в России появились новые законы, и везде, где люди выходили на улицы, их очень жестко разгоняли. Хотя и по последним годам было понятно, что общество не готово к тому, чтобы протестовать. Ты выйдешь, получишь дубинкой по голове и сядешь на 15 суток. Немногие готовы на этот риск.
То, что вы реально можете делать сейчас для противодействия войне, приносит вам удовлетворение?
К: Об удовлетворенности в этой ситуации вообще нельзя говорить. Мы что-то делаем. Но понять, достаточно ли это полезно, мы не можем. Социология в стране сломана, и мы не знаем, что думает наше общество. Я надеюсь, что какими-то картинками, эзоповым языком и рассказом о том, что Средние века вернулись, мы можем кому-то в голову заложить мысль, что так быть не должно. Нам нужна другая Россия. И я надеюсь, что по чуть-чуть — все-таки вода камень точит — мы тоже приближаем лучшее будущее для нас и наших детей.
Ю: Мы, безусловно, капля в море. При этом в России есть огромное количество знаменитых людей, которые молчат. По сути, все, кто хотел, высказались в перый день. Иван Ургант, Максим Галкин честно обозначили свою позицию. Не хочется накидывать белое пальто и говорить о том, что рэперы с гигантской аудиторией тоже обязаны высказаться [против войны]. Но в моем мире это так. Когда, если не сейчас? Хотя, опять же, надо делать поправку, что у человека могут быть обстоятельства, при которых он не может этого сделать. Мы все немного в заложниках. И вероятность того, что в тебя не ткнут пальцем, с каждым днем все меньше.
Один из последних ваших мемов — мальчик с картины Брейгеля, несущий плакат «Сейчас не вывозить — это нормально». Что вы делаете, чтобы вывозить?
Ю: Меня спасает ребенок, ему четыре года. Это очень удачный возраст — он не в школе, пока не очень понимает, что происходит, но уже в здравом уме. С ним можно разговаривать, куда-то ходить, читать, смотреть мультфильмы. Еще прямо сейчас спасает новый сезон сериала «Очень странные дела». Читать у меня вообще не получается, а вот сериалы смотреть — да.
К: У меня нет ни семьи, ни ребенка. Но если подумать, то в плане «отвлечься», Москва — лучший город. Мем «А что случилось?» просто воплощен в этом городе. Я вчера оказался у Театра Российской армии, ожидал, что там будет хотя бы растяжка с буквой Z, но ничего такого не было. Реально ничего не говорит о том, что где-то идут боевые действия. И если просто закрыть ноутбук и отписаться от телеграм-каналов, будет полное ощущение, что все в порядке — как в начале февраля. Это не то что помогает отвлечься, скорее, вызывает диссонанс: блин, вы новости вообще видели?
Ю: Я хочу добавить, что считаю очень важным не отписываться ни от чего. Мы находимся в стадии, когда война становится рутиной. Но надо постоянно говорить себе, что это ненормально. Ты можешь не высказываться об этом вслух, но, глядя в зеркало, ты должен об этом помнить. Сейчас чрезвычайно важный исторический отрезок, и надо сохранить четкую память о нем. Это непросто сделать, потому что российские каналы всеми силами пытаются исказить картину. Но важно знать, что происходит, и напоминать об этом другим. Даты типа «100 дней войны» не дают забыть о происходящем.
К: Я полностью согласен с Юрой. Мы должны каждый день внутренне или внешне орать — кому как удобно, — что происходит какая-то дичь, если говорить цензурно. Вообще, мне не кажется, что я вывожу. Я смотрю на все это и до конца не верю, что это реальность, а не очень плохой сон. Немного отвлечься помогают, наверное, бытовые дела.
Ю: Проблема еще в том, что все застопорилось. Когда запретили Meta (материнская организация Facebook, Instagram, WhatsApp, признана в России экстремистской организацией. — Прим. «Холода»), это стало огромным ударом для людей, которые творили в инстаграме. Кто-то установил VPN, и это тоже может быть жестом политического волеизъявления. Но то, что сделали [российские власти], все равно страшно бьет по любому творчеству и малому бизнесу. Соцсети — это то, где мы продвигаем все, что мы делаем. Мы делали это последние 8 лет. И в один день это заблокировали.
Это полная фигня по сравнению с происходящим в Украине. Но это тоже последствие [войны], и оно важное, потому что сейчас мало кто выпускает новые альбомы, мало у кого есть желание писать, снимать кино, все люди находятся в творческом ступоре. У нас тоже остался только порыв говорить иносказаниями. Больше никаких творческих порывов нет. Это некая деградация, и я не знаю, когда мы продолжим заниматься творчеством без пристального взгляда на новостную ленту.
После Средних веков наступил Ренессанс. При каких условиях вы сможете сказать, что в России началась эпоха Возрождения?
Ю: Для меня это будет момент, когда уйдет фраза «я вне политики». Сейчас шутки над ней многих подписчиков приводят в ярость. Если мы делаем актуальную политическую шутку, люди реально отписываются сотнями — они не готовы терпеть это в своих лентах. И мне кажется это пренебрежение к любому разговору о политике привело в итоге к тому, что даже война стала нормой. Власть сконцентрировалась в руках у одного человека и это привело к катастрофе для всех, особенно для следующих поколений.
Надо еще признать, что многим несогласным просто закрыли рот. Ты не согласен с убийством людей — просто вали из страны. Ты такой: «Окей, я уеду». Спустя день — «ты предатель!». Пацифизм и любое словесное несогласие стали поводом для уголовных дел. И поэтому возможность просто говорить о происходящем для меня будет вторым признаком ренессанса.
К: Когда будет общественный запрос на то, чтобы в России наступила демократизация. Я говорю это, как человек, прочитавший в ночи книгу «Неудобное прошлое» Николая Эппле. В России должен быть запрос на то, чтобы говорить о преступлениях прошлого и настоящего. О преступлениях, которые имели место в советский период. Возможно, наше общество и готово говорить, но, к сожалению, у нас есть репрессивные законы, у нас фактически нет парламента и не так много площадок, где люди могут дискутировать. Когда этот процесс начнется, у нас действительно наступит Ренессанс — с гуманизмом и всем прочим.
Но если мы говорим о средневековье как о метафоре современной России, надо понимать, что Средние века длились целое тысячелетие и были очень разными. Их нельзя описать одним эпитетом. И в Средних веках ученые выделяют много разных, локальных и не очень, возрождений. Так что можно сказать, что в каждом Средневековье уже заложен Ренессанс, а значит, и в нынешней России есть, как минимум, ростки будущего Возрождения. Просто мы их сейчас не видим за страшной трагедией, которая происходит в Украине.
То есть и в Средневековье было что-то хорошее?
К: Конечно, было! Огромный период истории человечества не может быть сплошной тьмой, даже если кажется, что света нет и не будет. Были научные изыскания, которые, кстати, поддерживались церковью, до тех пор, пока не начинались совсем еретические теории. Было великое искусство величественных соборов. Были смешные миниатюры на полях рукописей, в конце концов. Люди всегда жили и всегда находили что-то хорошее в этой жизни. Отчасти поэтому мы вдохновляемся Средними веками в наши дни.
Ю: Главная вещь, которая меня привлекает в Средневековье — это искусство в любых его проявлениях. Мне нравится то Средневековье, которое сохранилось в музеях. В реальности я бы не хотел оказаться в том времени, там мало хорошего. Но если бы я оказался в каком-то французском средневековом городе, я бы сходил с утра на ярмарку и до вечера залипал бы у фонтана. Как в телефон, только в фонтан.
Когда вернется «рыбов день», который все с большим нетерпением ждали по четвергам?
Ю: С «рыбовым днем», конечно, невероятная история, потому что изначально этот мем был создан не нами, а другим классным пабликом во «Вконтакте». Но он на удивление гармонично пересекся с нашим стилем, просто идеально подошел. Он понравился и мне, и Косте, и мы просто оторвались на этой теме.
К: У нас и сейчас бывают рыбы. На днях были довольно всратые. Но официальный рыбов день будет тогда, когда наступит Ренессанс.
