Обсуждение вопроса, делать или не делать прививку, сейчас часто превращается в политико-мировоззренческий спор. А учитывая уровень доверия к вакцинам в нашей стране, Россия вообще оказывается одним из бастионов антипрививочников в мире. Многие склонны объяснять особенности российского общества сложным прошлым страны, однако недоверие к прививкам вряд ли можно объяснить историческими перипетиями. Историк Станислав Кувалдин специально для «Холода» рассказывает о первых прививочных кампаниях и истории вакцинации в России, которая в предыдущие столетия развивалась достаточно успешно, имела своих героев и была тесно связана с различными событиями в истории Европы и мира.
Прививка, то есть введение в тело человека или животного препарата, который позволит сделать его невосприимчивым к какой-то болезни, появилась в арсенале европейской медицины около трех веков назад. С той же поры само использование этого метода и появление новых прививок вызывало острые общественные, научные и религиозные споры, требовало от властей принятия принципиальных решений и находило отражение в культуре эпохи. В этом смысле споры вокруг вакцинации от COVID-19 лишь продолжают эту длинную историю.
Первым средством, дающим пожизненную защиту от одной из опаснейших болезней в истории человечества, в Европе оказалась прививка от черной оспы. Ее стали делать с 1718 года в Англии, а последующее распространение прививки в разных странах было одним из важных сюжетов эпохи Просвещения — примером того, как новая рациональная мера внедряется, несмотря на культурные, религиозные, политические и чисто организационные препятствия. Одним из центральных эпизодов этого сюжета стала прививка оспы, сделанная Екатерине II и наследнику российского престола Павлу Петровичу в 1768 году. Российская императрица устроила из этого важнейшее событие и удачно использовала его и во внешне-, и во внутриполитических целях. Впрочем, прежде чем говорить о том, какие задачи решала российская императрица, прививая себе оспу, необходимо понять контекст, в котором она принимала это решение.
Эпидемия и просвещение
Есть разные мнения о том, когда человечество впервые столкнулось с оспой. Согласно некоторым из них, болезнь появилась в Северной Африке еще в доисторическое время и затем распространилась по странам древнего мира (следы оспы, вероятно, приведшей к смерти, были найдены на мумии египетского фараона Рамзеса V, правившего в XII веке до н.э.). Некоторые знаменитые эпидемии античной эпохи, например, опустошившая Римскую Империю «антонинова чума», которая во II веке н. э. выкосила почти треть населения в ряде римских провинций, возможно, были вызваны оспой. Но именно к XVIII веку она превратилась в настоящее бедствие европейской цивилизации.
Предположительно, вызывающий оспу вирус в это время мутировал, стал распространятся особенно быстро и часто приводить к смертельному исходу — в среднем умирало до 30% заразившихся больных. В некоторые годы доля смертности была выше, а среди зараженных детей она доходила до 80%. Эпидемии повторялись регулярно. Считается, что в Европе в XVIII веке от оспы умирало в среднем около 400 тысяч человек в год.
Обезображенное оспинами лицо было наиболее легким последствием перенесенной оспы для выживших. В некоторых случаях оспа приводила к слепоте. Бедствие было почти невозможно ограничить санитарными мерами (особенно учитывая общее состояние санитарии в Европе XVIII века), и своих жертв болезнь находила во всех слоях общества, включая самые высшие.
Эпидемии оспы, о которых мы говорим, прокатывались по Европе эпохи просвещенного абсолютизма, где уже существовали сильные централизованные государства. Их развитый государственный аппарат имел возможность проводить сложную политику по управлению обществом, а правители так или иначе вынуждены были заниматься благосостоянием народа. Между прочим, именно такую систему, когда государственные власти занимаются различными социальными вопросами, а не просто собирают налоги и ведут войны, тогда было принято называть «полицейским государством». (Термин «полиция» был более широким и означал любую государственную деятельность, направленную на решение стоящих перед обществом вопросов: строительство школ, учреждение больниц, осушение болот и прочее, чем в Средние века занимались самоуправляемые группы или церковь. В этом смысле борьба с эпидемиями также относились к сфере «полиции».)
Вера в то, что разум и наука способны залечить общественные язвы, была основой мировоззрения просвещенческой эпохи. Взойдя на трон в результате дворцового переворота в 1762 году, Екатерина II настойчиво подчеркивала свою роль просвещенного монарха, желающего приобщить Россию к лучшим достижениям европейской мысли, не используя для этого жестоких методов Петра Великого.
К тому времени, когда Екатерина II стала Императрицей Всероссийской, оспопрививание уже было важной частью просветительской повестки. Парадоксально, но прививка от оспы в том виде, в каком она начала применяться в Европе, не была изобретена на европейском континенте. Век разума, скорее, стандартизировал и ввел в обиход научной медицины народные практики других стран. Понять на опыте, что оспой не болеют дважды и что перенесенная болезнь гарантирует защиту от последующих эпидемий, было достаточно просто. Поэтому во многих регионах, где давно присутствовала оспа, жители выработали различные техники примитивной прививки: здоровому человеку нужно было ввести внутрь или дать соприкоснуться с кусочком телесного материала от больного оспой — обычно с корочкой на подсыхающей язве или с язвенной жидкостью. В Китае порошок из язвенной корки вдували в нос. В Османской империи делали надрез на коже и помещали в него корку или жидкость. Где-то язвенные корки настаивали с разными другими жидкостями для сбраживания, мешали с медом и давали выпить. В большинстве случаев привитый подобным образом человек после легкой лихорадки получал пожизненную защиту от оспы. Впрочем, риск, что выпивший настой оспенных корок всерьез заболеет и умрет, тоже был. В научной терминологии этот способ прививания оспы от человека к человеку получил название вариоляции (от variola — латинского названия оспы).
В народной практике вокруг вариоляции возникли определенные ритуалы — в частности, во многих регионах за получение от больного оспенной корки следовало «платить» — оставлять сладость или монетку. Это похоже на ритуал «продажи» за монетку опасных подарков вроде ножей.
Как это делают ланцетом
Описанные выше операции (кроме китайских), как правило, были вне сферы научной медицины того времени и проводились различного рода целителями и знахарями. Принципиальное изменение в отношении к практике вариоляции удалось произвести жене английского посланника в Османской империи леди Марии (Мэри) Монтегю. Потеряв во время эпидемии оспы младшего брата и затем переболев оспой сама в 26 лет (и утратив свою общепризнанно выдающуюся красоту, что, очевидно, было для нее серьезным ударом), леди Мария узнала о практике вариоляции в Константинополе и захотела во что бы то ни стало привить своего единственного сына. Однако, не доверяя знахаркам, она настояла, чтобы процедуру провел английский хирург, используя ланцет и соблюдая необходимые санитарные нормы. Это произошло в 1718 году.
Влияния леди Марии (которая была достаточна популярна в высшем обществе и как литератор) было достаточно, чтобы вариоляция — теперь проводимая английскими врачами — начала распространяться. Как и ко всякой новой процедуре, к ней в обществе отнеслись неоднозначно. Возражения части медиков и религиозных проповедников, да и общие сомнения в том, что английских детей (которым прежде всего делалась вариоляция) стоит лечить приемами, заимствованными у знахарей в мусульманской Турции, казались тогда весомыми доводами «против». Однако религиозная свобода и достаточно широкие права английских врачей в выборе методов лечения способствовали распространению этого вида прививок.
Другая судьба постигла вариоляцию во Франции, где не отделенная от государства Католическая церковь и консервативный медицинский факультет Сорбонны долго запрещали эту процедуру. Противоположное отношение к прививке оспы в Англии и Франции обеспечило острую полемику вокруг вариоляции. Французские просветители-философы, пользовавшиеся колоссальным авторитетом во всей Европе и с рациональных позиций критиковавшие сложившиеся в стране порядки, влияние церкви и преобладающие предрассудки, стали выступать в поддержку прививок. Особенно горячо выражал свои взгляды Вольтер. В своих философских письмах, посвященных английским обычаям и нововведениям, он пишет от имени англичан: «Все европейцы, кроме нас, — трусы и извращенцы; трусы они потому, что боятся причинить малейшую боль своим детям, извращенцы же потому, что дают им в один прекрасный день умереть от оспы».
У Вольтера были сложные отношения с королевской властью и Католической церковью, но при этом он был независимым и непререкаемым авторитетом для всех желающих приобщиться к идеям Просвещения. Екатерина II, переписывавшаяся с Вольтером и другими просветителями, использовала этот обмен мнениями (сопровождавшийся материальной поддержкой с ее стороны) для того, чтобы создать себе репутацию просвещенной монархини и «Звезды Севера» среди европейских лидеров мнений. Зная о взглядах Вольтера на вариоляцию, Екатерина II после сделанной в 1768 году прививки написала Вольтеру, что таким образом она хотела выразить ему «признательность каким-нибудь деянием, которое ему понравится».
Царские игры со смертью
Впрочем, обмен любезностями с Вольтером вряд ли мог сам по себе стать причиной, заставившей властительницу громадной державы решиться на такой рискованный шаг. Царственные фамилии Европы к тому времени уже были знакомы с вариоляцией. Под влиянием леди Монтегю принцесса Уэльская Каролина, супруга наследника престола и будущего короля Георга II, сделала прививку своим детям — Амелии, Каролине и Фредерику (Вольтер отреагировал на это восторженным письмом в адрес принцессы и посвятил ее поступку много строк в своих работах и письмах). Однако действующему правителю или правительнице прививку еще не делали.
Решаясь на процедуру, Екатерина, очевидно, взвесила риски: оспа распространялась во всех слоях общества, не минуя и правящие монархические дома. С 1694 по 1741 год от нее скончались 5 правящих монархов Европы, включая малолетнего русского императора Петра II в 1730 году, а также испанского короля Людовика I и шведскую королеву Ульрику. Среди жертв болезни, по-видимому, был и дядя Екатерины Карл-Август, который когда-то должен был вступить в брак с одной из дочерей Петра I, будущей императрицей Елизаветой Петровной. Он умер в России, буквально накануне венчания.
В 1767 году на глазах у всей Европы разыгралась драма: Йозефа, жена наследника австрийского престола и соправителя Австрии Иосифа II — подхватила оспу и заразила императрицу Марию-Терезию. 50-летняя императрица выжила — и после выздоровления велела снять все зеркала в венском дворце, чтобы не видеть своего поврежденного оспой лица. В том же году от оспы скончались две дочери Марии-Терезии — Мария-Йозефа и Мария-Иоанна. У Марии-Терезии было 16 детей (четверо из которых умерли от оспы) и взрослый наследник и соправитель. А у Екатерины II единственным законным ребенком был Павел Петрович, и при таком распространении оспы судьба правящей династии висела на волоске. Екатерина так рисковать не могла.
Впрочем, принять решение было мало, сложнее было его реализовать. Ведь на теле императрицы и ее наследника надо было провести процедуру, которая не была безопасной.
Прививочная дипломатия
Из-за громкого эффекта, который произвела прививка Екатерины II от оспы, часто считают, что именно она проложила дорогу вариоляции в России. Но, строго говоря, это не совсем так. Огромная и неоднородная территория Российской империи и существование «окон в Европу» предоставляли возможность новым западным веяниям появляться здесь и без прямой санкции монарха.
Первые подробные описания методов предохранения от оспы, включая английский метод оспопрививания, были опубликованы в России в 1755 году в научно-популярном журнале «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие», издававшемся Академией наук. Сложно сказать, привлекла ли публикация большое внимание. Однако со второй половины 1750-х гг. во входящей в состав Российской империи Лифляндии (ныне территория южной Эстонии и Северной Латвии) доктор Август Шулинус, приехавший из Германии, начал делать прививки от оспы и за несколько лет привил чуть больше 1000 детей. Присоединенная к России после войны со Швецией, Лифляндия пользовалась правами внутреннего самоуправления, которое было сосредоточено в руках проживавших в регионе немцев. Немецкий университет в Дерпте (ныне Тарту) был важным научным центром, в том числе в области медицины.
Впрочем «отдельность» Лифляндии, которая в середине XVIII века жила, как маленькая немецкая страна, по недоразумению оказавшаяся в составе большого чужого государства, не позволяла экстраполировать данный опыт на всю Россию. Там же в Лифляндии пастор и протестантский богослов Иоанн Георг Эйзен фон Шварценберг (тоже прибывший туда из Германии), заинтересовавшись вариоляцией, стал обучать крестьянских матерей методу, разработанному итальянским врачом Анжело Гатти: вместо разреза хирургическим ланцетом можно было обойтись несколькими легкими уколами швейной иголкой. Фон Шварценберг дал прививке возможность распространяться в народной среде, так как этот метод не обременял семьи привитых расходами на врача. Но это нововведение также не вышло за пределы Лифляндии. Однако в 1767 году во время работы Уложенной комиссии (общероссийского всесословного собрания, созванного Екатериной для работы над российским законодательством), входивший в ее состав петербургский доктор Григорий Аш описывал опыты Шулинуса и Шварценберга, призывая начать прививки на всей территории России.
В столице империи также можно было найти возможность предохраниться от болезни. В 1760-е гг. прививку от оспы проводили для желающих доктора Иван Захарович Кельхен и Андрей Гаврилович Бахерахт (первый — немец из Риги, второй — уроженец голландской семьи, проживавшей в Петербурге). Впрочем, эти услуги обоих докторов большим спросом не пользовались. Известно, что Бахерахт получал гораздо больше дохода, излечивая зубную боль при помощи магнита (в 1765 году он получил выговор от Медицинской коллегии за то, что «оными магнитами торговал, продавая их чрезвычайною ценою»).
Все это казалось недостаточно надежным для того, чтобы подвергнуть прививке императрицу и ее наследника, поэтому в России решили воспользоваться услугами врачей с родины вариоляции — то есть из Англии. После дискуссий и консультаций в Петербурге остановили свой выбор на докторе Томасе Димсдейле, выпустившем в 1767 году книгу, посвященную методам вариоляции. Однако, когда российский посланник в Англии довел предложение до Димсдейла, тот отказался — вероятно, опасаясь последствий возможной неудачи. Конфиденциально желание императрицы вакцинироваться было доведено до английского двора — и также вызвало беспокойство. Никто не мог просчитать последствия для Британской империи неудачного исхода прививки, то есть смерти русской монархини по вине английского врача. Впрочем, опасаться последствий приходилось и в том случае, если бы Екатерине II отказали в ее просьбе. В итоге, учитывая заинтересованность Англии в хороших отношениях с Россией, Димсдейлу рекомендовали согласиться.
Прибыв в Петербург, Димсдейл не решился немедленно прививать императрицу, предпочтя сделать опытные прививания на воспитанниках кадетских корпусов. Тем временем английский посланник в Петербурге лорд Кэткарт с тревогой ждал вариоляции Екатерины и ее наследника, делясь в своих записках опасениями, что неудача «погрузит империю в замешательства, окончания которых увидеть крайне сложно».
В октябре 1768 года, взяв из госпиталя для больных оспой (оспенного дома, заведовать которым определили вызванного из Лифляндии Шулениуса) мальчика Александра Маркова, Димсдейл отвез ребенка во дворец и произвел прививку императрице. Александр Марков был сыном отставного вахмистра, зачисленным воспитанником в кадетский корпус. Возможно, это повлияло на выбор, т. к. за благополучие кадетов отвечало государство, а значит, могло использовать их по своему усмотрению, например, для забора оспенного материала. Впрочем, позже в Петербурге появились слухи, что настоящим отцом мальчика был фаворит Екатерины Григорий Орлов, который определил ребенка в надежную семью.
Как известно, прививка была удачной. Екатерина широко оповестила общественность о проведенном оспопрививании, а ребенку, чей оспенный материал был взят для прививки, было пожаловано дворянство с присвоением фамилии Оспенный. Позже оспа была привита и наследнику Павлу Петровичу.
Все это стало поводом для громкой кампании, которую Екатерина провела для внутренней и внешней «целевой аудитории». Для лидеров европейского общественного мнения, с которыми у Екатерины сложились прекрасные отношения, прививка «Северной Семирамиды» стала поступком, подтверждающим репутацию Екатерины как просвещенной монархини, дающей пример своим еще не вполне просвещенным подданным. Поскольку во Франции власти по-прежнему смотрели на прививку с подозрением, Вольтер в письме Екатерине говорил с восхищением, что русская царица дает поразительный пример легкомысленным французам и шарлатанам из Сорбонны. Позже, когда в 1774 году от оспы умер, заразившись от новой любовницы, король Франции Людовик XV, Екатерина заявила в одном из своих писем, что в XVIII столетии французскому монарху умереть от оспы должно быть стыдно.
Про уродов и детей
Обезопасив себя и наследника от возможных политических неурядиц, которые могла принести внезапная смерть монарха от оспы, Екатерина всерьез задумалась о том, чтобы распространить оспопрививание среди жителей империи. Это было далеко не капризом.
По распространенным оценкам, к концу правления Екатерины на территории Российской империи проживало около 40 миллионов человек. Однако в 1760-е годы, с учетом того, что к империи еще не были присоединены польские земли, эта цифра была заметно меньше. Многие территории оставались малонаселенными (именно при Екатерине начинается широкая программа привлечения в Россию, в частности, на земли Поволжья, европейских переселенцев). Эпидемии оспы в среднем уносили более 100 тысяч человек в год. Прививка от оспы была способом остановить опасные потери населения — тем более, что немалую часть этого населения составляли крестьяне, которые буквально «прикреплялись» к дворянским земельным наделам и были частью дворянской собственности, а значит, и доходов.
Однако, несмотря на пример царицы и ясно высказанное ей пожелание, замысел еще надо было воплотить в жизнь. Это было нелегкой задачей — во второй половине XVIII века какая-либо медицинская помощь крестьянам в России отсутствовала (если ее вдруг не заводили филантропы-помещики), да и для остальных классов населения доступ к медицине был затруднен. Врачи состояли, главным образом, при армии и флоте. Многие врачи были иностранцами, т. к. образование, которое давали в русских госпитальных школах, не всегда было достаточным (до 1764 года их выпускникам не присваивалось звание доктора медицины). Михаил Ломоносов в трактате 1761 года «О сохранении и размножении российского народа» (в котором он предлагал меры, как исправить демографическую ситуацию, представлявшуюся ему удручающей) писал: «К сему требуется по всем городам довольное число докторов, лекарей и аптек, удовольствованных лекарствами, хотя б только по нашему климату пристойными, чего не токмо нет и сотой доли, но и войско российское весьма не довольно снабжено медиками, так что лекари не успевают перевязывать и раненых, не токмо чтобы всякого осмотреть, выспросить обстоятельства, дать лекарства и тем страждущих успокоить».
В подобных условиях, чтобы привить оспу жителям России, прежде всего нужно было открыть центры, где можно было бы делать такие прививки. Ими стали оспенные дома — учреждения, предназначенные для изоляции больных оспой, где находились врачи и было достаточно материала для прививок. Такие дома были открыты вокруг Петербурга, в Киеве, в Иркутске и других городах. В столице, где врачей было больше, чем в других частях империи, открывались также заведения, предназначенные лишь для прививок, где за государственный счет можно было оставить ребенка, которого несколько дней после вариоляции могло лихорадить, до его выздоровления. Соглашающихся на прививку поощряли деньгами, выдавая родителям серебряный рубль за каждого привитого ребенка. Однако прививать своих детей родители были готовы далеко не всегда. Поэтому главными поставщиками кандидатов для прививок стали учебные и социальные заведения, где за детей отвечало государство. В воспитательных домах для сирот и подкидышей, кадетских корпусах, Академии художеств, Обществе благородных девиц — во всех этих учреждениях детей можно было прививать, не спрашивая родителей, т. к. все они находились под опекой государства.
Вскоре, впрочем, вариоляцию заменили более безопасной и практичной процедурой. В конце XVIII века английский врач Эдвард Дженнер обратил внимание, что доярки, заболевшие подхваченной от животных коровьей оспой, получают защиту и от человеческой, черной оспы. Привив коровью оспу сыну своего садовника Джеймсу Фиппсу в 1796 году и убедившись после трех попыток заразить его черной оспой, что мальчик получил иммунитет (Джеймс фактически выступил в роли лабораторного живого существа), он открыл принципиально новое средство защиты человека от этой болезни, без рисков, связанных с прививкой от больного черной оспой. Именно это средство получило название «вакцина» (от vacca — одного из названий коровы на латыни).
Вакцинации (тогда это слово означало способ предохранения именно от оспы) стали проводиться в Англии с 1798 года и достаточно быстро дошли до России. Первые образцы вакцины — лимфа привитых коровьей оспой на специальных нитях и палочках из слоновой кости (лимфу забирали у вакцинированных в то время, когда их организм реагировал на прививку, и она позволяла «заразить» следующего пациента для выработки иммунитета) — были присланы в Россию в 1801 году. Случайно или нет, это совпало с коронацией Александра I и восстановлением сильно испорченных при его отце Павле I отношений с Англией. Вакцины были переданы императрице Марии Федоровне — матери Александра и вдове убитого во время переворота Павла I, которая в это время была попечительницей императорских воспитательных домов.
Первую вакцину привили одному из воспитанников московского воспитательного дома Антону Петрову. Помня историю Маркова-Оспенного, ему также пожаловали дворянство и дали фамилию Вакцинов и пожизненную пенсию.
Джеймс Фиппс — первый человек в истории, ставший живым доказательством эффективности противооспенной вакцины, — таких почестей не удостоился. Долгие годы он, как и его отец, работал садовником у Дженнера, причем доктор для демонстрации пожизненной защиты, которую дает его вакцина, вновь и вновь пытался заразить его оспой, чтобы разубедить сомневающихся. Фиппс жил в бедности, пока разбогатевший и добившийся всемирной славы Дженнер не решил за собственные средства выстроить и предоставить ему в пожизненное пользование коттедж неподалеку от собственного дома, за садом которого много лет присматривал Фиппс.
Распространение нового способа предохранения от оспы было связано с трудностями. Материал для вариоляции поставляли заболевшие черной оспой, для вакцины же были нужны коровы, заболевшие коровьей оспой. А они были в наличии далеко не всегда — особенно в городах. Поэтому наиболее удобным способом передачи вакцины оказалась передача «от руки к руке»: из высыпаний, появляющихся у вакцинированных, брали лимфу, которую вводили следующему человеку (либо сохраняли на уже упоминавшихся нитях и палочках из слоновой кости, а позже и на других носителях). Подобный подход требовал запаса вакцинного материала, резервуаром которого оказались воспитательные дома.
Сироты, вакцинированные государством, становились носителями вакцинной лимфы, за которой предлагали обращаться в воспитательные дома. Выдавали ее бесплатно (правда, с рекомендацией внести посильные пожертвования). С 1820-х гг. обязанность по распространению вакцины в России взяло на себя Вольное экономическое общество (добившись особого сбора с купцов и мещан на финансирование этой деятельности). Оно занималось обучением добровольцев методике вакцинации, распространяло стеклышки с оспенной материей, но брать первичный материал могло, лишь «выкачивая» его у сирот из воспитательных домов. Постоянное медицинское вмешательство, не всегда производившееся с соблюдением должных гигиенических правил, приводило к распространению других болезней, и часто воспитанники заражались рожей. Но дело вакцинации шло.
Популяризовать новые процедуры пытались и с помощью рекламных кампаний. Для распространения среди крестьян издавались лубки, содержание которых сейчас вызвало бы оторопь: родителей пугали, что их переболевшие дети справедливо станут изгоями. Например, на одном из лубков были изображены две крестьянки. Одна здоровая и красивая с тремя нарядными детьми. Другая — обезображенная оспой, с меченными той же болезнью сыновьями. Рисунок сопровождался надписью:
Какой позор рябым, уродливым мальчишкам,
Смотрите, как они хорошим ребятишкам
Дурными кажутся и как от них бегут,
Товарищами их в игрушку не зовут,
С уродами играть как будто все боятся
И так спешат от них, скорее, прочь убраться.
Вторая вакцина
Долгое время вакцина оставалась единственным в своем роде средством, а оспа — единственной болезнью, от которой можно было спастись, делая прививки. Собирательное значение этому слову придал французский микробиолог Луи Пастер, установивший связь между заболеваниями и бациллами, а также определивший, что метод прививок работает и с другими болезнями. Пастер, ставший одним из основоположников микробиологии, проводил эксперименты по ослаблению и усилению культур различных заболеваний и, собственно, создал научное представление о вакцинации. Пастер и его соратники понимали, с чем именно они работают и какой механизм хотят запустить, вводя различные культуры бацилл в подопытные организмы — это было серьезным шагом вперед по сравнению с сельской эмпирикой Дженнера, решившего узнать, что получится, если вскрыть нарыв коровьей оспы на руке доярки и привить жидкость сыну бедного садовника.
Впрочем, триумф методов вакцинации Пастера был связан не с этим, а с обнаружением им в 1870-е гг. методов защиты от куриной холеры и сибирской язвы — т. е. заболеваний, угрожающих благополучию крестьянских хозяйств, а не жизни людей. Это уязвляло самолюбие Пастера, а когда его многолетний соперник, немецкий микробиолог Роберт Кох язвительно сравнил Пастера с Дженнером, заметив, что английский врач спасал людей, а не овец, — это заставило Пастера обратиться к поискам вакцины от болезни, которая угрожает людям. Так французский ученый начал работу над вакциной от бешенства. После многочисленных и тяжелых экспериментов, когда Пастеру и его помощникам пришлось заразить бешенством в устроенном при лаборатории виварии громадное число собак, он объявил об открытии средства предохранения от бешенства и в 1885 году провел курс прививок девятилетнему эльзасскому мальчику Йозефу Майстеру, покусанному, как предполагалось, бешеной собакой. Позже боготворивший своего спасителя Майстер перебрался из входившего тогда в состав Германии Эльзаса во Францию и до конца своих дней работал сначала лаборантом, а затем привратником в Институте Пастера (во Франции его звали Жозеф Мейстер).
Спасение Майстера произвело мировую сенсацию. А открытие добавило лаборатории Луи Пастера, которая была одним из важнейших мировых исследовательских центров микробиологии, где работали известные ученые и врачи, особую функцию — теперь в ней оказывали помощь тем, кого укусили бешеные животные.
Пастеровская вакцина от бешенства (антирабическая вакцина) стала вторым препаратом после противооспенной вакцины Дженнера, который успешно защищал человека от смертельно опасной болезни. Российским ученым удалось сыграть определенную роль в распространении вакцины. И этот сюжет показывает, как изменился мир, российское общество, мировая и российская наука по сравнению с временами Екатерины.
Все хотят лечиться
Появление вакцины от бешенства — пример того, как новое открытие благодаря громкой реакции общества может помочь прогрессу науки и в не связанных с этим открытием сегментах. Лаборатория Пастера, входившая в состав парижской Ecole Normale, как уже было сказано, была важным центром микробиологии еще до создания антирабической вакцины. Сама микробиология, изучавшая возбудителей болезней и возможные методы воздействия на них, была молодой наукой, без устоявшихся школ, хотя уже со своими звездами вроде Пастера. В том числе из-за молодости этой науки связанные с нею центры и лаборатории появлялись в самых разных местах (разумеется, в таких местах, где уровень развития науки позволял заниматься подобными вопросами) и делали неожиданные успехи.
В России такой центр возник в Одессе, где молодой доцент Новороссийского университета Илья Мечников, открыв один из механизмов иммунитета (т. н. фагоцитоз), занялся изучением различных возбудителей инфекций. В этой деятельности ему помогал один из его учеников — Николай Гамалея, работавший врачом в Одесской нервной клинике. К середине 1880-х гг. у Мечникова фактически был статус независимого ученого — у него не сложились отношения с Новороссийским университетом, и свои лабораторные опыты он проводил самостоятельно, с помощью учеников.
Идею открыть в Одессе центр по проведению бактериологических исследований в 1880-е гг. выдвигали различные представители городской общественности — в том числе из-за того, что бактериология считалась передовым краем науки. Практический интерес к созданию такого центра проявили сельские земства — их интересовали прежде всего методы защиты скота в причерноморских степях. Вопрос о финансировании подобной лаборатории, хотя и весьма скромном, рассматривался властями Одессы. Открытие Пастером защиты от бешенства внесло в этот сложный расклад свою коррективу. Бессарабский помещик Строеско, узнав об открытии и, как многие, испытавший энтузиазм, связанный в те годы с ожиданиями плодов научного прогресса, пожелал выделить целевое пожертвование на отправку в Париж русского врача и обучение его пастеровскому методу. Одновременно из России, как и из многих других стран, в Париж начали отправляться укушенные бешеными зверями больные (об открытии Пастера много писали в газетах). Такие поездки часто оплачивались благотворителями, которые с помощью земских деятелей находили и отправляли во Францию жертв бешеных животных. После совещания Общество одесских врачей решило отправить в Париж Николая Гамалею для сопровождения покусанного бешеной собакой мальчика и его матери и одновременно сообщило Пастеру, что русский врач хочет ознакомиться с его методом предотвращения бешенства.
Одесса была не единственным российским городом, откуда к Пастеру направлялись специалисты с желанием овладеть методом производства вакцины. Принц Александр Петрович Ольденбургский — русский аристократ, интересовавшийся вопросами медицины и покровительствовавший нескольким медицинским учреждениям в Петербурге — вскоре после совершенного Пастером открытия направил в Париж гвардейского офицера, которого искусала собственная взбесившаяся собака. Офицера сопровождал лейб-медик Николай Круглевский, который также хотел выяснить метод производства вакцины. Однако делиться вакцинным материалом Пастер не стал.
Помощь стране бешеных волков
Гамалею, о чьем интересе к изучению прививки от бешенства Пастеру сообщили заранее, приняли в его лаборатории любезно, однако также не стали знакомить с тонкостями приготовления вакцины — Пастер на тот момент хотел полностью держать спасение людей от бешенства в своих руках.
На эту позицию влияли практические соображения и, видимо, самолюбие Пастера. Открытие способа спасти человека от бешенства принесло Пастеру славу. Однако опасность бешенства сложно сравнивать с оспой. Жертвами бешенства во Франции к моменту появления вакцины становилось лишь несколько десятков человек в год. При этом укус бешеной собаки (или любого другого зверя) не означал, что укушенный обязательно заболеет. Сам Пастер подсчитывал, что в среднем лишь каждый шестой, укушенный бешеной собакой, заболевал бешенством. Однако, проявившись, болезнь неизбежно заканчивалась мучительной смертью, лечения от нее не существовало (как фактически не существует и до сих пор). Инкубационный период бешенства достаточно долог и в среднем продолжается несколько недель. В течение этого времени укушенный человек должен был нервно ждать, появятся ли у него первые признаки бешенства. Все это объясняло тот страх, который испытывали перед этой болезнью люди.
За избавлением от этого страха люди и ринулись к Пастеру, причем в первые же месяцы к нему стало стекаться количество пациентов, которое превосходило все ожидания, основанные на данных о распространении бешенства. Люди отправлялись в Париж в сомнительных случаях, просто чтобы не мучиться от страха, что покусавшая их собака могла быть бешеной.
Пастеру казалось, что длительное развитие болезни позволит ему принимать и спасать всех, кто после укуса поедет в Париж (для пациентов со всех концов света Пастер выкупил номера в одной из парижских гостиниц и старался уменьшить их расходы на проживание). Передавать имеющиеся знания в чужие руки представлялось ему ненужным. Кроме того, сама вакцина, применявшаяся Пастером, была, если говорить современным языком, запущена в производство без окончания цикла испытаний, причем понимали это и коллеги Пастера. Прививая своего первого пациента, Пастер знал лишь то, что заранее вакцинированные собаки не заболевают бешенством, но еще не проверил, помогает ли вакцина тем, кто уже был укушен. Пьер Поль Эмиль Ру, например — врач, бактериолог и один из соратников Пастера, — категорически отказался участвовать в неоправданном, как ему казалось, эксперименте на людях и устранился от всей затеи с прививками людей от бешенства.
Приступая к лечению Мейстера, Пастер к тому же изменил методику вакцинации — оценив серьезность ран мальчика, он внес коррективы в курс прививок. Вакцина от бешенства представляла собой препарат, готовящийся из спинного мозга заболевшего бешенством кролика. Мозг сушили на воздухе разное количество времени для того, чтобы корректировать вирулентность — и для вакцинирования препараты должны были применяться последовательно, повышая степень вирулентности. Однако частоту введения, а также выбор срока сушения спинного мозга для первого и последующих препаратов можно было варьировать. Именно это и сделал Пастер, переходя от собак к человеку. Выбор оказался верным, однако это не отменяет того факта, что фактически французский ученый поставил на мальчике эксперимент. Возможно, риск был оправдан, учитывая, что Майстер был очень сильно покусан, а значит, с большой вероятностью заболел бы бешенством без прививки. Но доподлинно установить, была ли больна бешенством покусавшая Майстера собака, не удалось — сразу после нападения ее застрелил полицейский. Вывод, что она была больна бешенством, был сделан на основании того, что после вскрытия в желудке убитой собаки было найдено сено и деревянные щепки — а взбесившиеся животные действительно заглатывают несъедобные предметы. Однако делать такой вывод на основании лишь одного признака часть специалистов считает и считали недостаточным. Так что спор о том, нуждался ли в вакцине первый пациент Пастера, продолжается до сих пор. Учитывая эти и другие сложные обстоятельства, процедуру вакцинации против бешенства осуществляли не ведущие ученые и врачи, а сотрудники лаборатории второго эшелона.
Тем не менее, особенности России и присутствие в Париже русского врача помогли изменить позицию Пастера: в России, по крайней мере в деревнях, люди часто становились жертвами не собак, а бешеных волков. Раны, наносимые волком, гораздо глубже, поэтому заражение бешенством происходит легче и болезнь развивается быстрее. Процент гибели от бешенства при таких укусах также оказывался намного выше. История о том, как в апреле 1886 года в Париж прибыли 19 смоленских крестьян, которых покусал бешеный волк, — хрестоматийный «экзотический» эпизод первых лет антирабической вакцинации. Многих из этих крестьян удалось спасти, однако трое из девятнадцати, несмотря на прививки, умерли от бешенства. Гамалея вместе с прибывшей из Россией студенткой Софией Каплан ухаживал за несчастными заболевшими в Hotel-Dieu.
Укушенные волками прибывали из России и позже, и каждый раз результат вакцинации оказывался не столь убедительным, как в случае других пациентов Пастера, которые в подавляющем большинстве были жертвами укуса собаки. Из семи покусанных волком в Орловской губернии, добравшихся до Парижа, скончалась одна пациентка. Девять человек приехали к Пастеру из Владимирщины, трое из них скончалось.
Гамалея, занимавшийся русскими пациентами, в итоге сблизился с Пастером, которого крайне беспокоили портящие статистику показатели смертности русских, укушенных волками. Сам будучи микробиологом, Гамалея высказывал свои мысли о причинах происходящего и в конце концов убедил Пастера в том, что в отдаленных странах, где много диких зверей, нужно открывать отдельные станции, так как в случае с волками прививки надо делать раньше — пациенты не успевают вовремя добраться до Франции. В итоге станция, открытая в Одессе в июне 1886 года, стала первым учреждением вне Парижа, где стали делать прививки от бешенства. Пастер снабдил ее необходимыми биологическими материалами, а Гамалея обучился технике изготовления антирабической вакцины.
Вскоре станции вакцинации против бешенства начали открываться и в других городах России — в частности, в Самаре и Петербурге. Этому способствовало и пожертвование в 100 тысяч франков, сделанное от имени России, на строительство задуманного Пастером в Париже микробиологического института (деньги на который после открытия метода вакцинации от бешенства собирались по подписке со всего мира). Стоит заметить, что русское правительство официально передало Пастеру просьбу ознакомить русских врачей с техникой изготовления вакцины. На что французский ученый ответил вежливым отказом, но упомянул о планах создания института и отсутствии средств на его строительство, добавив, что «почел бы себя счастливым принять в этот институт и врачей вашего обширного отечества, которые всегда вызывают у меня сильное сочувствие». После чего, по-видимому, и было принято решение о столь существенном пожертвовании.
О непротивлении злу прививками
Прививки от бешенства вскоре стали одной из привычных деталей повседневности. Однако в России был по крайней мере один антипрививочник, обладавший непререкаемым авторитетом и влиянием в разных слоях общества: вакцинацию совершенно не признавал Лев Толстой. Великий писатель и знаток душ под конец жизни пережил духовное озарение, после чего резко изменил свою жизнь, отказался от алкоголя и табака, стал вегетарианцем и начал проповедовать собственный вариант христианского учения. Медицину он считал бесполезной наукой, лишь внешне и случайно облегчающей некоторые страдания тяжело больного мира.
Издевательское отношение к врачам проскальзывает во многих произведениях Толстого, особенно в «Войне и мире», где, в частности, он писал, что доктора не могли понять болезнь Наташи Ростовой, поскольку «каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную, свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь. Не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанную в медицине, но болезнь, состоящую из бесчисленных соединений страданий этих органов». Естественно, Толстой не только не поддерживал прививки, но и решительно высказывался против вакцинации. Душан Маковицкий — семейный врач Толстого, работавший в Ясной Поляне, в своих дневниках за январь 1905 года рассказывает, как Толстой описывал известные ему случаи укусов бешеными животными и решительно сказал, что не верит в прививку Пастера.
«Одна яснополянская крестьянка рассказывала мне, что, когда ее корову искусала бешеная собака, она боялась, что заразилась от этой коровы бешенством, и решила ехать в Москву на освидетельствование врачей. Л. Н. сказал ей: “Напрасно ты едешь. Меня бы хоть три собаки укусили, я бы не поехал”», — замечает Маковицкий. «Все они (Вера Александровна, Софья Андреевна) боятся оспы, — записал Маковицкий 2 марта 1905 года. — Спрашивали меня, не сделать ли прививку оспы. Л. Н. решительно отсоветовал, сказав: “Глупости”».
Валентин Булгаков, последний секретарь Толстого, описывает, как в 1910 году в усадьбе Толстого делали прививки от оспы, т. к. заболела дочь одного из работников. Толстой вновь решительно отказался.
«— Нечего стараться избавиться от смерти, все равно умрешь.
— Да не все хотят умирать, — возразили ему.
— И напрасно».
Взгляды Толстого на медицину расстраивали Антона Чехова, который, впрочем, относился к ним как к какой-то неизбежности. Рассказывая в письме издателю Суворину о мерах, принимаемых против холеры во время эпидемии 1892 года (Чехов тогда работал участковым врачом в Мелихове) он, в частности, писал: «Теперь все работают, люто работают. В Нижнем на ярмарке делают чудеса, которые могут заставить даже Толстого относиться уважительно к медицине и вообще к вмешательству культурных людей в жизнь». Восторженно отзываясь о «Крейцеровой сонате» Толстого, Чехов не мог не отметить: «В ней есть еще одно, чего не хочется простить ее автору, а именно — смелость, с какою Толстой трактует о том, чего он не знает и чего из упрямства не хочет понять. Так, его суждения о сифилисе, воспитательных домах, об отвращении женщин к совокуплению и проч. не только могут быть оспариваемы, но и прямо изобличают человека невежественного, не потрудившегося в продолжение своей долгой жизни прочесть две-три книжки, написанные специалистами».
В XX веке вакцинация постепенно вошла в привычный инструментарий врачей. Успехи микробиологов привели к появлению новых препаратов против эпидемических болезней (таких, как холера, чума или тиф), которые стали серьезным подспорьем в годы мировых войн, эпидемий и гражданских бедствий, которыми оказалось богато XX столетие. Николай Гамалея (именем которого теперь назван институт, где была создана вакцина «Спутник V») был одним из ученых, которым пришлось включиться в борьбу с катастрофическими последствиями Гражданской войны и разрухи для общественного здоровья в советской России. Он занимался вакцинацией от оспы и работал над вакциной от сыпного тифа и смог довольно успешно встроиться в советскую реальность (при создании всеобщей государственной медицины в первые годы после революции, советская власть уделяла большое внимание массовым и относительно недорогим профилактическим мероприятиям, поэтому вакцинация была у нее в приоритете).
Позже, когда жизнь стала спокойнее, вакцинация стала скучной и обязательной рутиной, не вызывая особенного сопротивления, — ее просто принимали как один из законов советской жизни. Однако это требует уже другого рассказа.
