34-летнюю украинку Валентину Тагирову из Донецка обвинили в подготовке теракта. В феврале 2022 года она вместе с дочерью оказалась в числе беженцев, которых вывезли из Донбасса, а в мае 2023 года — стала фигурантом уголовного дела, возникшего в результате провокации от анонима из телеграма. Тагирова связывает действия провокатора с ФСБ — только там могли знать о ней и ее семье столько, чтобы манипулировать ею. После задержания дочь Тагировой оказалась в детском доме, и с тех пор они не виделись. «Холод» пообщался с Валентиной Тагировой и рассказывает ее историю.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
В 2014 году, когда начались военные действия, у меня были мысли о переезде из Донецка. Но тогда моя дочь была совсем младенцем, и я побоялась переезжать. В 2015 году умерла моя мама: неожиданно и очень быстро. Ей было всего 49 лет. Инсульт, кома, реанимация. На девятые сутки ее сердце остановилось. Для меня ее потеря стала самым ужасным горем — но не для моего отца, который через пять месяцев после смерти мамы женился на другой женщине. Я этого не поняла, и мы перестали общаться.
Мы жили с дочкой вдвоем, и нам было очень хорошо. С 2016 года начали ездить за границу: летали в Турцию, Египет, Польшу. Мы занимались каждая тем, что нам нравилось: я работала парикмахером в собственном салоне красоты, который открыла в Донецке еще до начала всех военных действий. Дочь помимо школы ходила в бассейн, занималась английским, теннисом и музыкой. Каждый день у нас был расписан: я доставляла дочь в школу, работала, занималась в спортзале, отвозила ее на занятия. Вечером мы приходили домой уставшие, но счастливые — от того, что занимаемся тем, что нам нравится.
В 2021 году я получила российское гражданство. Тогда подходил к концу срок действия моего украинского паспорта, а чтобы сделать новый, нужно было ехать на территорию Украины. Это заняло бы много сил и времени. Поэтому я тогда решила, что проще получить российское гражданство и российский загран. Политикой я тогда не интересовалась. Сейчас я об этом очень жалею: прекрасно я жила без российского паспорта, а как только получила его, в моей жизни начались проблемы.
В феврале 2022 года я никуда не собиралась уезжать из Донецка. Но 22 февраля мне предложили выехать в Ростовскую область за «путинскими» выплатами. Сказали, что это займет максимум два дня. Я согласилась. 23 февраля нас отвезли на автобусе до Таганрога, а там, ничего не объясняя, посадили в поезд. Проводница сообщила, что мы едем в Тольятти. Я была в шоке: какой еще Тольятти, где он вообще находится, сколько туда ехать? У меня был миллион вопросов, но на них никто не отвечал. У нас с дочкой даже запасных трусов с собой не было, ведь мы ехали всего на один день и ожидали, что скоро вернемся домой.
В Тольятти мы приехали ночью 25 февраля. Вышли из поезда и увидели, что вокруг стоит толпа журналистов. Нас подвели к какому-то автобусу и опять, ничего не объясняя, повезли — на сей раз до Самары. Утром нас доставили на турбазу, где, как я поняла позже, организовали пункт временного размещения (ПВР). Только там я узнала, что произошло 24 февраля. Все время в дороге у меня не было интернета. Мягко говоря, меня обманули.
Угрозы от «Платона»
Я не планировала оставаться в Самаре, но друзья, которые остались в Донецке, советовали не возвращаться, потому что там было опасно. Через полтора месяца я съездила домой и забрала парикмахерские инструменты. После 12 лет работы в своем собственном салоне пришлось устроиться в чужую парикмахерскую обычным мастером. А мой салон стоит закрытым в Донецке уже два с половиной года.
Условия жизни в ПВР были ужасными, если рассматривать это как долгосрочное жилье. Помимо того, что там гостиничные номера, а не квартиры, сама турбаза находится далеко от остановки общественного транспорта, а такси в лес не приезжало. Чтобы работать, приходилось ходить пешком до остановки утром и вечером возвращаться назад. Стало полегче лишь через полгода, когда я забрала свою машину из Донецка.
Самара, которая изначально меня оттолкнула из-за климата и огромного количества снега зимой, спустя какое-то время начала мне нравиться. Я задумывалась о том, чтобы купить там квартиру в ипотеку. Дочка ходила в школу, у меня была работа, машина. Казалось, что жизнь как-то устаканилась.
Но 9 февраля 2023 года мне в телеграм написал некий Platon. Он знал обо мне все: кто я такая, кто мои родственники и где они живут, где находимся мы с дочкой. Я не понимала, откуда он все это знает. Platon начал уговаривать меня, чтобы я фотографировала какие-то объекты, а потом предложил купить предметы, необходимые для поджога, и оставить их в условленном месте — якобы позже он заберет их и совершит поджог. Я отказывалась, но он начал угрожать: мол, если я хочу, чтобы мои близкие были живы и здоровы, надо делать то, что он говорит. Мне было страшно. Я думала, что если действовать по его инструкциям, то все закончится.
9 марта в ПВР приехал сотрудник ФСБ и сотрудник полиции. Под предлогом того, что якобы у кого-то в ПВР пропал телефон, они начали спрашивать меня, как я провела 8 марта, попросили у меня телефоны (у меня было два). Один сотрудник отвлекал, задавая вопросы, а второй за моей спиной что-то делал с телефонами.
Как только они ушли, Platon написал мне: «Валентина, все ли у вас нормально? Чувствуется какое-то напряжение, что у вас случилось?» Я еще задавалась вопросом: как человек, который вообще не знает меня, может по переписке понять, что у меня какое-то напряжение? Только после задержания я сопоставила факты и поняла, откуда у него была вся информация обо мне, семье и о моем состоянии в тот день. Весь год, что я прожила в ПВР, туда регулярно приезжали сотрудники ФСБ, которые много раз допрашивали нас и смотрели наши телефоны. Конечно, они знали обо мне все. Поэтому и Platon знал.
18 апреля 2023 года я пошла ставить купленный по инструкции Platon’a ацетон в условленном месте (по версии обвинения, этот ацетон Platon должен был забрать и позже устроить теракт. — Прим. «Холода»). Именно там, куда Platon сказал прийти, меня задержали. Задерживал меня тот самый сотрудник ФСБ, который месяцем ранее приезжал в ПВР, допрашивал меня и смотрел мой телефон.
В момент задержания я думала, что правоохранительные органы во всем разберутся и меня, конечно, отпустят, ведь я не сделала ничего криминального. Не посадят же меня в тюрьму за покупку ацетона, думала я. Однако реальность оказалась иной.
После задержания в моей комнате в ПВР провели обыск, а затем меня несколько часов допрашивали. Мне не разъяснили мои права, первое время у меня не было адвоката, я ничего не понимала. Оперативники и следователь очень давили на меня и говорили, что я буду сидеть в любом случае, но если подпишу явку с повинной, то срок будет меньше. Задержали меня в 10 утра, а адвокат, которого мне предоставили от государства, приехал только в час ночи, когда я уже подписала признание в том, что я якобы готовила теракт.
Для дочери я исчезла в никуда
В день, когда меня задержали, органы опеки забрали мою дочь в детский дом. Мне страшно представить, в каком она была состоянии. Для нее я просто исчезла в никуда. Следователь не разрешил мне позвонить ей ни в день задержания, ни после: до сих пор, уже полтора года, я ни разу не слышала ее голос. Несколько месяцев я вообще не знала, что с ней происходит, где и как она живет после моего задержания.
Первые полгода после ареста я сидела в камере одна: у меня не было ни писем с воли, ни посылок, ни какой-либо информации о том, что происходит снаружи. Я ела баланду, у меня не было ни геля для душа, ни средств гигиены, ни шампуня. Волосы вылазили, я думала, что полысею. Единственное, что я могла делать там — это брать книги в библиотеке. Читала, занималась спортом в своей камере и много думала. Мечтала о том, что все это скоро закончится и я снова буду рядом со своей дочкой.
Лишь в августе, спустя четыре месяца после ареста, я получила письмо от дочери и узнала, что мой отец смог забрать ее из детского дома в мае. Она пробыла там полтора месяца. Лето она провела с крестной в Донецке, а потом ее бабушка оформила опекунство и перевезла ее в Польшу. Там они сейчас и живут. Мой отец не написал мне ни одного письма за все это время, хотя я отправляла ему и электронные, и бумажные письма.
В сентябре я познакомилась с Полиной Евтушенко, которую обвиняют в госизмене и по другим уголовным статьям. Мы пересеклись с ней во время флюорографии в СИЗО. Полина через письма сообщила обо мне волонтерам и правозащитным организациям, и с октября мне начали помогать. Я стала получать письма со словами поддержки от незнакомых людей и посылки. Это очень меня поддерживает. Чужие люди пишут мне со всего света, а родные и знакомые — нет. С октября меня перевели в камеру к Полине, и с тех времен сидеть в СИЗО стало не так грустно.
Второе письмо от дочери я получила только в январе этого года — через пять месяцев после предыдущего. С тех пор я получаю от нее одно-два письма в месяц. Из-за того, что она живет в Польше, мы не можем созваниваться — из заключения нельзя звонить в «недружественную» страну.
С февраля начались судебные заседания. Адвокат, которого назначило государство, ни разу не приехал ко мне в СИЗО, чтобы обсудить тактику защиты или объяснить мне, как правильнее себя вести на суде. Я написала ходатайство об отказе от него. В апреле у меня появились новые адвокаты, сейчас судебные заседания проходят повторно. В моем деле шесть свидетелей обвинения, но ни один из них не может сказать обо мне ничего плохого, кроме фсбшника, который приезжал в ПВР и смотрел мой телефон.
Я до сих пор в шоке от того, что я нахожусь в тюрьме. Я не понимаю: за что? Оказалось, что в России очень легко на ровном месте сделать из обычного человека «преступника» и упрятать его за решетку. Я намерена бороться за свою свободу до последнего. Рано или поздно я добьюсь того, что сидеть будут те, кто замешан в моем деле. Не важно, сколько лет у меня это займет, — я не оставлю этого просто так. Каждый должен отвечать за свои поступки.
Как только я окажусь на свободе, сразу же поеду к своей дочке. Очень скучаю по ней и хочу быть рядом.
