На российских стримингах вышел новый фильм Алисы Хазановой по сценарию Романа Волобуева «Белый список». В главной роли — Алексей Серебряков. Это криминальная драма о серии подростковых самоубийств в Подольске. В основе сюжета — истории «групп смерти», самая известная из которых — полумифический «Синий кит». Ольга Шакина поговорила с Хазановой о фильме как с режиссером и как с матерью — о пропасти между поколениями и трудностями воспитания.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
После «Белого списка» выяснилось, что вы можете быть отличным режиссером жанрового кино. Вы это в себе подозревали?
— История диктует форму. Такую историю, как «Белый список», снимать вне жанра — это затянуть зрителей в мрачное болото, через которое невозможно построить диалог.
Я стараюсь дать истории то, чего она заслуживает. И, конечно, это нагло с моей стороны прозвучит, но я хотела бы стилистически разные вещи делать как режиссер.
Вот первый мой фильм, «Осколки» (нелинейно рассказанная история о расстающихся супругах и уловках памяти, вольный ремейк киносновидения Алена Рене «В прошлом году в Мариенбаде». — Прим. «Холода»), был абсолютно другим, там история была в духе «что-то кому-то привиделось»: что из эфира поймали — то и сняли.
Ну да, было бы странно «Прошлым летом в Мариенбаде» делать детективом со скримерами.
— Не поверишь, были такие предложения от продюсеров: снять как детектив. Я сидела, смотрела тупо в одну точку, потому что осознавала, что это будет совсем неприлично. При этом с продюсерской точки зрения понимала, почему мне люди такое говорят. Мы в итоге «Осколки» с другими продюсерами сняли.
То есть в случае с «Белым списком» форма детектива или полицейского процедурала — это чтобы людям было понятнее?
— Это попытка построить диалог на важную тему. При этом мы все равно понимаем, что это «фильм не для всех»: много диалогов, много вопросов, на которые не даются ответы, так сказать, невеселая атмосфера. То есть обычный набор для «а что вы такое грустное кино сняли?».
Сама тема [подростковых самоубийств] уже требует от зрителей большой внутренней работы. Рома (сценарист фильма Роман Волобуев. — Прим. «Холода») говорит, что я идеалист. Но я еще и родитель, и мне, правда, кажется важным проговорить какие-то вещи так, чтобы у человека вопросы возникли к себе, к отношениям, пардон, с собственными детьми.
У вас самой есть дочки. А в фильме — речь о девичьих самоубийствах. Там есть что-то из ваших страхов?
— Тут надо с докторами разговаривать (смеется). Я действительно много консультировалась с психологами, с психиатрами. На этапе подросткового взросления психика максимально подвижна и очень много давления по поводу всего, что связано с внешностью. Все проблемы, о которых женщины сегодня особенно громко говорят, начинаются тогда, когда эти женщины — еще дети.
Что вы имеете в виду?
— Стереотипы. Когда женщинам диктуют, как им выглядеть, как себя вести, какое место занимать в обществе. Ну, весь набор. И девочке-подростку довольно сложно бывает понять, что на нее эта система координат тоже уже распространяется. А вокруг при этом — столько равнодушия. Именно оно, как мы знаем, и убивает.
И вот настал момент, когда мы с Романом Олеговичем поняли… можно нецензурно?
Нужно!
— Поняли, что пиздец, как важно об этом написать и снять. Такое было четкое ощущение.
Мы реально первое поколение родителей, которые вообще столкнулись с тем, что у наших детей — новые, другие мозги, другие пристройки. Они в интернете живут в отличие от нас олдскульных. Мы не догоняем, что с ними происходит, и у нас нет инструментов, чтобы понять. Никакой методички нам никто не выдал, и все делают большие глаза и начинают говорить какие-то банальные вещи. А это не помогает, не может помочь.
Тут же всегда важно понять логику того, что с ребенком, с человеком происходит. И ты понимаешь, что абсолютно бессилен: все твои навыки не подходят. И что таких людей, как ты, много. А у твоих детей одноклассники еще попадают в какие-то там ситуации, и все это [описанное в статьях про «Синих китов»] — оно же в воздухе.
Девочкам в вашем фильме по 14–15 лет. Вы можете сравнить с ними себя в их возрасте? Помню, вы рассказывали, как учились в балетной школе, сидели там на диете из грейпфрутов и сигарет.
— Да, я занималась балетом, я этим жила. Это закрытая система: ты каждый день думаешь только о том, как сделать себя лучше. То есть, конечно, у нас тоже все было сложно, но это было по-другому.
Сегодня важным фактором является просто количество информации, которая детям попадает в голову. Я сейчас не про то, что интернет — это зло, но это то, с чем надо было человеческой психике справиться. А наши дети были первыми, на кого это свалилось, без всякой адаптации. Никто же им ничего не объяснял. Просто — вот, пожалуйста, пользуйтесь чем хотите, вот вам то, се, пятое, десятое. И просто чисто физически, мне кажется, мозг человека не очень был к этому приспособлен.
Поэтому да: у нас было сложно, но это было совершенно по-другому. И со своей колокольни говорить: «Подумаешь, какие у них сложности,» — нельзя. Потому что это совершенно разного порядка сложности. Они же просто в эксперимент попали: вообще было непонятно, справится человеческая психика с таким объемом информации или нет. Приводить статистику про то, как количество депрессивных эпизодов выросло за последние 10 лет, я даже не буду — для этого есть другие организации.
Господи, даже взрослый человек не может со всеми этими триггерами справиться, постоянно же все в телефонах. Слишком много вокруг всего — и у мира сегодня воспаленные мозги, мне кажется, от этого.
Представьте, что у вас в этом закрытом балетном училище был бы айфон. Вам было бы проще жить или сложнее?
— Не могу вообще представить.
Ну вот вы внутри закрытой жесткой системы, однако в ней есть что-то вроде окна в огромный мир, где живут люди с такими же проблемами. И через это окно можно узнать, что существуют расстройства пищевого поведения, булимия. То есть в том, что ты считаешь себя чудовищем, не похудев на полкило, виновата не ты, а те, кто заставляет тебя так о себе думать.
— Ну да, наверное, интернет может дать больше осознанности по поводу того, что мир не замыкается в четырех стенах. Но, честно, в балетном училище на это все физически нет времени. Ты все время занят, а когда не занят — то очень устал, и единственное, чего хочешь — это поесть и поспать (ну, если тебе не надо пуанты штопать). Но надо ребят спросить, которые сегодня учатся. Вот это было бы интересно.
У вас же три дочери, верно? То есть вы могли проследить, так сказать, за разными этапами диджитализации голов.
— У меня две дочери. Есть еще старшая, падчерица. Она тоже мой ребенок, но я ей больше, наверное, как старшая сестра. Мне повезло с детьми, они такие какие-то очень хорошие.
Вы можете сформулировать какие-то правила, как с ними поступать вообще?
— Дать инструкцию? Я так не умею, мне неловко. Единственное, что мне помогает — ресурс безграничной любви, который ты в себе открываешь и открываешь и который в любом человеке точно есть. Еще важно понимать, что дети, конечно, у нас родились, но они отдельные люди, а не наша рука или нога. А то я смотрю на дико странные отношения в семьях и иногда думаю: господи, зачем вам дети-то вообще.
Возвращаясь к жанровому кино. Вам уже все сказали, что вы — русскоязычный Дэвид Финчер?
— Конечно! И еще корейский режиссер, потому что кроме «Зодиака» всем в голову, конечно, приходят «Воспоминания об убийстве» Пон Чжун Хо. Просто, как мы уже как-то рассказывали с Романом Олеговичем [Волобуевым], ты можешь насколько угодно оригинальную историю выдумать, но потом приходишь к продюсерам — и тебе нужны референсы. Без них трудно донести, что ты имеешь в виду, потому что это же внутри твоей головы сидит. А людям надо обрисовать, на что они подписываются. И вот тогда возникают финчеры, корейцы, первый сезон «Настоящего детектива». В общем, список из пяти позиций уже в интернете висит. А я человек такой — я не буду спорить. Так — значит, так.
Где вы будете делать следующий фильм? Не в России, видимо?
— Нет, там я снимать, конечно, не готова. Как мне это сделать — на удаленке, что ли? Попробую снять на другой территории — в конце концов, свой первый фильм я в Нью-Йорке снимала.
Знаете, какое главное балетное качество? Терпение. Ты терпишь, терпишь, терпишь, такой уже стал терпеливый, что пора с этим заканчивать — а терпение все не кончается. И вот это качество и для кинематографиста очень ценное.
И что вы будете снимать дальше?
— Я уже придумала кое-что свое, пока не скажу что.
Не похожее на первые два ваших фильма?
— Совсем другое. Но если мне завтра предложат снять хорошее жанровое кино, я скажу: «Конечно, да, спасибо вам большое, давайте поработаю с вашим материалом».
А могли бы вы снять комедию?
— Конечно, почему нет? У меня же, так сказать, наследственность (отец Алисы — один из главных советских юмористов, Геннадий Хазанов. — Прим. «Холода»). Например, Роман Олегович считает, что я и в «Белом списке» комедийные сцены сняла.
Говорят, что комики в жизни, как правило, довольно мрачные люди. Вы же об этом, наверное, из личного опыта знаете.
— Это серьезная и тяжелая, мрачная работа — делать смешное. Самому тебе при этом вообще не смешно. Мироощущение [комика] не может не быть безрадостным — ведь он работает с несовершенствами мира. И от этого возникает момент какой-то тоски.
