Журналисты, политологи и инсайдеры сходятся в прогнозах: в 2024 году Владимир Путин пойдет на пятый президентский срок. Уничтожая демократические институты и принимая по несколько репрессивных законов каждый месяц, российская власть отчего-то до сих пор верит в выборы как важную процедуру своей легитимизации. Но зачем Путину выборы, особенно во время войны? Разве не проще и дешевле было бы отменить их или хотя бы перенести? С помощью политической науки объясняем, зачем лидерам, не зависящим от народа, народное одобрение.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Согласно сообщению РБК, Кремль начал подготовку к следующим президентским выборам еще в 2021 году. В качестве базового сценария рассматривалось выдвижение Владимира Путина на уже пятый срок. В марте 2023 года стало известно о проведении в администрации президента семинара, где была названа задача избирательной кампании — обеспечить более высокую явку и долю голосов за действующего лидера, чем в 2018 году (тогда явка составила 67,5%, «путинский» процент — 76,7%).
Кажется, что российские власти могли бы обойтись и без таких формальностей. Самые видные критики путинского режима находятся в тюрьме или за рубежом. Думские партии соревнуются друг с другом в признании мудрости верховного главнокомандующего; пропагандисты величают Путина «начальником», чиновники — ласковым словом «папа», а опросы ВЦИОМ говорят о высочайшем уровне доверия президенту.
Казалось бы, почему не провозгласить Владимира Путина кем-то вроде «национального лидера» и законодательно не закрепить за ним право на пожизненное правление? В действительности это почти фантастический сценарий. Авторитарные лидеры любят и чтут институт выборов, который может значительно продлевать срок их правления, разрешать внутриэлитные конфликты и даже снабжать относительно надежной информацией о качестве работы подчиненных. Сейчас объясним это подробнее.
Выборы в авторитарных системах
Подавляющее большинство современных автократий проводят многопартийные выборы как минимум в законодательные органы власти. Да и немногие сохранившиеся до наших дней «закрытые авторитарные режимы», которым это не свойственно, не полностью отвергают электоральные институты. К примеру, Саудовская Аравия, которой правят короли, получающие власть по наследству, в 2005 году инициировала выборы на муниципальном уровне. Правда, в последний раз они состоялись в 2015 году и никогда не отличались хотя бы умеренной конкурентностью.
Другой пример — Лаос, небольшая страна в Юго-Восточной Азии, где разрешена деятельность только коммунистической Народно-революционной партии. Ее представители участвуют в выборах в парламент, не будучи обремененными конкуренцией со стороны других политических сил.
То есть даже самые несвободные авторитарные режимы стремятся хотя бы имитировать процедуры народного волеизъявления. Зачем? Значению выборов в авторитарных системах посвящены сотни статей и диссертаций. Раскроем их основные идеи.
Автократы действительно верят в свою популярность
Хроническая болезнь большинства недемократических режимов — отсутствие доступа к объективной информации. Авторитарные лидеры по понятным причинам заинтересованы в том, чтобы уничтожить или загнать в подполье независимые медиа: никому не нравится, когда любой телезритель может узнать о коррупции и прочих неприглядных поступках власть имущих. В лучшем случае режим может использовать независимые медиа как инструмент внутриэлитной борьбы, сливая туда информацию о своих соперниках в борьбе за власть и ресурсы. В российской публицистике это обычно называют «войной кремлевских башен».
Альтернативным источником данных о происходящем в стране могут стать отчеты подчиненных. Но здесь диктаторы сталкиваются с другой проблемой: приближенные не имеют достаточных стимулов для того, чтобы честно рассказывать о проблемах, находящихся в их зоне ответственности. Представьте, что вы управленец, который отвечает за ликвидацию последствий стихийных бедствий. В стране бушуют лесные пожары — тысячи людей остались без жилья, десятки погибли, в нескольких регионах заморожена экономическая жизнь. Будете ли вы готовы зайти в кабинет к президенту и как на духу выложить правдивый отчет о ситуации? Если да, то вам наверняка зададут вполне справедливые вопросы о том, почему до сих пор не налажена система раннего обнаружения пожаров, почему не удалось своевременно вывести людей из зоны стихийного бедствия и так далее. Честный отчет будет равносилен росписи в собственной некомпетентности. Поэтому вы будете склонны приукрасить ситуацию и занизить число жертв. Президент не узнает о масштабах стихийного бедствия и не примет решений о выделении дополнительных ресурсов. Деревья и люди продолжат гибнуть.
В демократических режимах эта проблема решается за счет, во-первых, работы независимых СМИ, во-вторых, дозволенности политической борьбы в публичном поле. Оппозиционные партии не упустят случая набрать очки, критикуя просчеты действующего правительства. Авторитарным режимам такие черты не свойственны. В наиболее гиперболизированном виде проблема «информационного вакуума» в автократиях может быть проиллюстрирована случаем португальского диктатора Антониу Салазара. К 1968 году престарелый лидер испытывал множество проблем со здоровьем, что заставило элиты сместить его с поста премьер-министра. Согласно ряду источников, Салазар не узнал об отставке до самой смерти: подчиненные ежедневно печатали для него газету в единственном экземпляре и всячески убеждали, что он все еще у руля. Теоретически современные нам автократы, не пользующиеся интернетом и получающие отчеты о медийной повестке в бумажных папочках, имеют все шансы закончить карьеру таким же образом.
Выборы помогают автократам получать информацию
Нельзя сказать, что авторитарные лидеры совсем не догадываются об описанных выше ограничениях. Именно нехваткой объективной информации можно объяснить создание многочисленных «Управлений по борьбе с коррупцией в Управлении по борьбе с коррупцией» и прочих органов надзора над чиновниками. Выборы тоже могут быть представлены как попытка автократа разобраться в том, что на самом деле происходит в стране.
Известно, что еще недавно вероятность сохранения российскими губернаторами своих постов напрямую зависела от того, какие результаты в подотчетных им регионах показывает «Единая Россия». Высокий процент за «партию власти» сигнализировал авторитарному режиму о том, что губернатор либо умело принуждает избирателей голосовать за нужных кандидатов, либо искусно фальсифицирует выборы, либо добился в регионе настолько сказочного процветания, что граждане сами с радостью поддерживают «Единую Россию», связывая с ней свое благополучие. Все три сценария в той или иной степени устраивают режим. Благодаря выборам администраторы российской внутренней политики узнают, кто из местных управленцев заслуживает доверия, а кого следует отправить в отставку. То, что Кремль до сих пор оценивает эффективность региональных администраций по такому KPI, не является большим секретом.
Примерно ту же роль выборы играют и в отношениях «власть — оппозиция».
Голосование позволяет автократам выяснить, кто из политических оппонентов представляет реальную угрозу и где сконцентрированы их сторонники. В 2013 году российские власти очень хотели провести «настоящие» выборы мэра Москвы, чтобы доказать наличие реальной поддержки в столице: в роли основного конкурента Сергея Собянина выступал Алексей Навальный. Режим отменил арест политика по делу «Кировлеса» и даже помог команде кандидата собрать подписи муниципальных депутатов, необходимые для выдвижения. Собянин набрал около 51%, Навальный — 27%. Получи действующий мэр менее 50% голосов (всего на 32 000 меньше), избирательная комиссия была бы вынуждена назначить второй тур. Ряд независимых наблюдателей и сам Алексей Навальный сочли результаты голосования сфальсифицированными. Несмотря на риски, режим удостоверился, что Навальный способен проводить полноценные избирательные кампании и эффективно мобилизовать электорат: после 2013 года власти старались держать его команду как можно дальше от избирательных участков.
Наконец, еще одно преимущество недемократических выборов — получение информации о географическом распределении сторонников оппозиции. Представьте, что допущенная до не самых свободных выборов оппозиционная партия получила 10% голосов на национальном уровне, при этом 80% из них пришлось всего на два региона. Значит, делают выводы чиновники, именно здесь проживает основная часть недовольных режимом. Чтобы решить эту проблему, протестные регионы можно либо залить деньгами, чтобы граждане имели к властям как можно меньше претензий, либо, напротив, «наказать» сокращением финансирования из федерального бюджета, чтобы они поняли, чем заканчивается свободомыслие. Обе стратегии теоретически могут привести к снижению поддержки оппозиции уже на следующих выборах.
Логичный вопрос: автократы тоже получают объективную информацию, но с помощью других инструментов?
Есть множество случаев, которые опровергают это предположение. Правительство КНР (да и все человечество) значительно раньше узнало бы об опасности COVID-19, если бы мелкие китайские чиновники не попытались заткнуть первых алармистов, предупреждавших о новом смертельном вирусе. Можно вспомнить и обращение Владимира Путина от 25 февраля 2022 года, в котором он призвал ВСУ «брать власть в свои руки» и «договариваться» с Россией. Как и многое другое, этот призыв продемонстрировал не лучшую осведомленность российских властей об общественных настроениях в Украине. И надзорные органы, и выборы — это костыли, а не волшебные пилюли. Автократы боятся свободного и быстрого обращения правдивой информации, что порой играет с ними злую шутку.
Голосование как механизм естественного отбора элит и разрешения конфликтов
Выборы в авторитарных режимах часто ошибочно воспринимают как полностью фальсифицируемые. Однако на самом деле вбросы бюллетеней или переписывание протоколов избирательных комиссий — это крайняя мера, на которую идут не от хорошей жизни. Более удачливые диктаторы выигрывают голосование еще до открытия избирательных участков. Например, запрещая или предельно осложняя участие всех кандидатов, которые могут составить им и их партиям реальную конкуренцию; создавая правила распределения мест в законодательных органах власти, которые занижают представительство оппозиционных сил и многое другое. Конечно, не стоит забывать и о том, что многие авторитарные лидеры обладают реальной популярностью. Часто это происходит в странах, которым довелось столкнуться с затяжными периодами нестабильности и разрухи в прошлом (вспоминаем о «травме 1990-х» в России).
Российский режим не брезгует грубыми фальсификациями. Об этом неоднократно заявляли как независимые наблюдатели, так и ученые, обнаруживающие статистические аномалии в результатах выборов. Но, пожалуй, наиболее широко используемый инструмент электоральных манипуляций в России — административная мобилизация избирателей. Он сводится к тому, что сотрудников близкого к властям бизнеса или работников бюджетной сферы угрозами или, напротив, щедрыми посулами заманивают на избирательные участки и заставляют сделать выбор в пользу нужного кандидата или партии.
Следовательно, перед авторитарным режимом встает непростая задача — найти достаточное количество территориальных менеджеров, которые будут иметь рычаги воздействия на избирателей. Прекрасный способ сделать это — проверить, насколько хорошо они сумеют мобилизовать электорат для своей собственной победы. Выборы в авторитарных режимах, особенно местного уровня, могут быть поняты как состязание между локальными лидерами, которые борются за право получить власть, одновременно доказывая авторитарному лидеру, что лучше других умеют «находить общий язык» с избирателями. Выживают (читай: получают депутатский мандат) сильнейшие, которые затем помогают добиваться столь же впечатляющих результатов Владимиру Путину или «Единой России», а также просто поддерживают на подотчетной территории терпимое отношение к властям.
Близко к этой логике лежит аргумент об авторитарных выборах как о площадке разрешения противоречий между элитами. Представим, что на одно и то же место в парламенте или губернаторский пост претендуют несколько влиятельных представителей истеблишмента. Если вышестоящие чиновники примут решение о поддержке одного из них, отношения со вторым будут безвозвратно испорчены: возможно, он начнет поддерживать радикальных оппозиционеров или вставлять палки в колеса другими способами. Гораздо проще предложить оппонентам разобраться «по-честному», то бишь провести по-настоящему конкурентные выборы. Примерно такой случай был показан в занятной российской комедии «День выборов — 2». Два чиновника администрации президента, не получившие четкого сигнала о том, кого из кандидатов следует поддержать административными методами, решают судьбу выборов в следующем диалоге:
— Конкретно что предлагаешь?
— Демократические выборы.
— У нас все выборы демократические.
— Не, ну я имею в виду в прямом смысле…
(Мхатовская пауза.)
— Это кто больше голосов набрал, тот и выиграл?
— Ну да.
— Неожиданно. Смело. Даже дерзко! Но интересно.
Если режим самоустранится из борьбы двух отдельно взятых «уважаемых людей», проигравший будет понимать, что не получил мандат исключительно из-за своих просчетов, и не будет выдвигать системе значительных претензий. Совсем без выборов подобные конфликты элит из-за власти решались бы куда менее цивилизованными способами, что наверняка подрывало бы авторитарную стабильность.
Гарантии вертикальной мобильности и кооптация
После 24 февраля у членов «Молодой гвардии» «Единой России» появилось много новых забот: выстраиваться в форме букв Z, V и О; выходить на проезжую часть и наклеивать на автомобили «патриотические» наклейки; писать письма российским военнослужащим вместе со школьниками и многое-многое другое. Что мотивирует тысячи молодых и порой неглупых россиян на такую активную общественную жизнь? Вероятно, кто-то делает это из искренних побуждений, а кому-то просто нужно «закрыть» зачет в вузе, но многие из них воспринимают свое участие в акциях как необходимый шаг на пути к получению депутатского мандата, влияния и автомобиля с личным водителем в отдаленном будущем.
Выборы в автократиях — простой и понятный механизм, который гарантирует, что низовые провластные активисты и чиновники со временем получат шанс занять место ближе к вершине «пищевой цепочки». Если режим обеспечивает вертикальную мобильность, они будут иметь больше стимулов поддерживать исправную работу системы здесь и сейчас.
В самом широком смысле выборы играют ключевую роль в авторитарной кооптации элит. Так политологи называют процесс, в ходе которого режим связывает с собой наиболее влиятельных в государстве людей. Получая депутатские мандаты, элиты обретают доступ к власти, ресурсам, лоббистские возможности и частичные гарантии неприкосновенности (ЛДПР, к примеру, печально известна продажей мест в Госдуме нечистым на руку предпринимателям, обеспокоенным возможным уголовным преследованием). В обмен новоявленные «народные избранники» гарантируют режиму собственную лояльность и поддержку на местах.
Деньги любят демократию
Международные инвесторы более склонны вкладывать деньги в те развивающиеся страны, которые проводят хотя бы подобие демократических выборов. Естественно, они руководствуются не столько этическими соображениями, сколько надеждами на то, что представительство граждан и групп интересов во власти позволит лучше защитить право собственности.
Именно желанием улучшить свой имидж среди бизнесменов и зарубежных политических лидеров можно объяснить уже упоминавшееся появление муниципальных выборов в Саудовской Аравии. Часто медиа выдают желаемое за действительное и уверенно говорят о начале демократизации после каждого мало-мальски либерального решения авторитарного режима. Чтобы не дать себя обмануть, следует каждый раз думать о том, как искусственно созданная «оттепель» укрепляет позиции автократов. Нынешний саудовский наследный принц Мухаммед ибн Салман вызвал бурю восторгов в зарубежной прессе, когда разрешил женщинам водить автомобиль. Это не помешало королевской семье совершать военные преступления в соседнем Йемене, жестко расправляться с политическими оппонентами и приговаривать к смертной казни через отсечение головы представителей религиозных меньшинств — пускай формально обвиненных в терроризме, — проживающих в Саудовской Аравии. Порой «туман либеральных уступок» предназначен лишь для того, чтобы снизить давление международного сообщества на недемократические режимы.
Легитимность и «кто, если не они»
Вероятно, в 2024 году российский режим получит много полезной информации об эффективности работы «территориальных менеджеров» и некоторые другие из упомянутых выше бонусов. Но все же в наибольшей степени Путин заинтересован в поддержании представления о легитимности своей власти. Владимир Путин не является монархом, его господство не обеспечено религиозными нормами или идеологией; ключевой источник легитимности для электоральных автократий, к числу которых относится и Россия, — воля народа.
Демократические правительства обосновывают свое право на власть схожим образом. Отличие состоит в том, что там граждане имеют возможность выбора из по-настоящему альтернативных сил, которые вовлечены в активную политическую борьбу друг с другом, а само голосование проводится по строго установленным правилам, нарушение которых преследуется по закону.
Согласно недавнему опросу Russian Field, 41% россиян готов проголосовать в 2024 году за Владимира Путина, 45% — «за достойного и близкого по взглядам человека». То есть если бы действующий президент принял участие в свободных и конкурентных выборах, с высокой долей вероятности ему бы не удалось получить более 50% голосов в первом туре. Однако сейчас такой сценарий кажется почти фантастическим. Скорее всего, кампания 2024 года пройдет так же, как и все предыдущие: с недопуском до бюллетеней независимых кандидатов, предельным контролем над допущенными «спарринг-партнерами», административной мобилизацией электората и грубыми нарушениями при подсчете голосов.
Очевидно, что «легитимность» Владимира Путина конструируется искусственно. Несмотря на это, она продолжает выполнять ряд полезных для режима функций. Во-первых, часть граждан убеждена, что большинство их соотечественников действительно поддерживают президента. Это снижает желание присоединяться к оппозиционным движениям и тем более выходить на протесты: никто не хочет оставаться с «маргинальным» меньшинством. Во-вторых, элиты тоже осознают, что Владимир Путин — единственный гарант их привилегированного положения, который дает истеблишменту возможность обогащаться и процветать за счет собственной «популярности» среди избирателей. Пытаться оспаривать его власть в таких условиях не лучшая идея. Мало ли что произойдет при другом лидере. В-третьих, после 24 февраля в это уравнение следует добавить и международных наблюдателей. Если зарубежные правительства и избиратели будут верить, что действия России в Украине всецело поддерживаются ее населением (а они склонны к таким умозаключениям), вера в скорое завершение конфликта, а значит, и объемы помощи Украине будут сокращаться.
Напоследок отметим, что вероятность достижения таких целей будет возрастать вместе с процентом, который автократ получит на выборах. Одно дело победить с 55% голосов, совсем другое — обеспечить триумф в виде 85% (к чему-то похожему, судя по всему, и готовится российская администрация президента). В таком случае львиная доля элит, граждан и внешних сил не допустит даже сомнения в том, кто настоящий «хозяин» в России.
То есть выборы однозначно полезны для автократий?
Статистически — да. Авторитарные режимы, проводящие многопартийные выборы, имеют больше шансов на продолжительное существование. Однако это закономерность, а не строгий закон. Даже несмотря на очевидное административное преимущество, диктаторы могут терять свой пост в результате голосования. Чилийский генерал Пиночет попросту переоценил уровень народной поддержки и с треском проиграл плебисцит, на который выносился вопрос о возможности продления его полномочий еще на восемь лет. Но гораздо чаще авторитарные лидеры теряют устойчивость не при подсчете бюллетеней, а в результате последующих событий, которые в политологии называют «электоральными революциями». Если подтасовки в пользу властей были слишком масштабными, режим рискует столкнуться с неконтролируемым протестом. Избиратели, объединенные мыслью «мы их не выбирали», требуют восстановления справедливости.
Об этом могли бы рассказать Александр Лукашенко или Николас Мадуро. Первый из них, обладая реальным рейтингом в районе 20%, проиграл Светлане Тихановской, в панике переписал результаты голосования и столкнулся с самыми масштабными протестами в истории Беларуси; второй заблаговременно посадил многих видных оппозиционеров, объявил о своей победе после не заслуживающего доверия подсчета бюллетеней и поплатился появлением в Венесуэле де-факто альтернативного правительства. Мадуро и Лукашенко сумели пережить эти кризисы, но были на грани провала.
Вряд ли что-то похожее может в ближайшее время произойти в России. В Чили Пиночета была разрешена агитация оппозиционных сил, относительно честно считались голоса, а среди элит можно было обнаружить множество противников диктатора. В Беларуси и Венесуэле независимые политические силы выдвигали на выборах своих кандидатов, вокруг которых сплачивались оппозиционно настроенные граждане, в дальнейшем ставшие главной силой протеста. Не похоже, что российский режим допустит аналогичные ошибки. Впрочем, свой главный стратегический просчет он совершил задолго до президентских выборов.
