Статус «иноагента» теперь может получить практически каждый

В списках «иноагентов» уже более 340 организаций и физических лиц, а с 1 декабря список причин, по которым человек может быть признан «иноагентом», значительно расширяется. Кроме того, увеличивается число запретов и ограничений для людей с этим статусом. «Холод» поговорил об этом с писательницей и художницей Дарьей Апахончич, которую признали СМИ-«иноагентом» почти два года назад, — сейчас она живет в Грузии, рисует отчеты для Минюста в виде комиксов и пытается заниматься тем же, что и в России.

Шоковая терапия для семьи

Чем вы занимались до признания «иностранной агенткой»?

— Меня чаще всего знают как художницу и писательницу, но всю жизнь я работаю учительницей русского языка и литературы. В последние годы я преподавала русский язык беженкам и мигранткам, а также их детям в петербургском Красном Кресте. Кроме того, я создала волонтерский проект «Русский как простой» — там я занималась тем же самым. В свободное время я издавала феминистские книжки для девочек, устраивала перформансы, делала стрит-арт. В основном меня интересовали феминистские проблемы, но с 2014 года были также и антивоенные акции. За все это меня и признали «иностранной агенткой».

С одной стороны, это было совершенно неожиданно. Я очень расстроилась и поняла, что больше не смогу заниматься в России тем, чем занималась. С другой стороны, это все укладывалось в логику действия властей. Например, в августе 2020 года меня задержали, когда я шла на работу в Красный Крест. По сути, это было похищение: меня затолкали в машину и отвезли в участок. Потом был суд, из-за которого Красный Крест прекратил сотрудничество со мной. Уже в конце декабря 2020 года меня признали «иностранной агенткой». Через месяц, в конце января, у меня дома устроили многочасовой обыск, изъяли всю технику, меня отвезли на допрос в Следственный комитет. Тогда я решила уехать из России. Вот уже почти два года мы с детьми живем в Грузии.

То есть вы точно знаете, за что были признаны «иноагенткой»?

— Да, мы с адвокатами оспаривали этот статус в суде и получили документы, где решение Минюста было объяснено. Зарплата в Красном Кресте и во французском колледже, где я работала, и отдельные переводы через PayPal посчитали иностранным финансированием. Распространением информации Минюст счел мои посты, репосты и одну публикацию обо мне в СМИ (поводом для включения в реестр СМИ-«иноагентов» может стать любой репост в соцсетях вне зависимости от темы и источника, если его автор получает финансирование из-за границы. — Прим. «Холода»).

На ваше решение уехать из России повлиял обыск или «иноагентство»?

— Повлиял ряд событий. Это как желтые карточки в футболе, тебе как бы говорят: «Успокойся уже, остановись». Но обыск стал последней каплей. Он, к слову, с «иноагентством» не связан. Формальной причиной для него стало дело о «перекрытии дорог» во время митингов за свободу Алексея Навального: меня спрашивали об этом на допросе в Следственном комитете. Но мы знаем, как это делается в России: находится удобный повод, благодаря которому силовики смотрят, что у тебя хранится на компьютере.

Когда к нам пришли с обыском, было раннее утро — сын еще спал. Ворвавшимся силовикам я сказала строгим учительским шепотом, что в комнате спит ребенок и чтобы они вели себя потише. Они даже какое-то время слушались. Но сын все равно увидел в квартире толпу полицейских и очень испугался. Силовики комментировали вещи в комнате дочки — это было унизительно.

После этого я поняла, что не смогу пережить это еще раз, а такой риск есть у каждого «иноагента». И нет столько денег, чтобы еще раз все восстанавливать: после обыска пришлось покупать компьютеры и телефоны себе и детям. Сначала мы с детьми уехали отдыхать, а потом решили не возвращаться в Россию.

Как вы объясняли детям, почему вас признали «иностранной агенткой», провели обыск, а потом и то, что вам пришлось покинуть Россию?

— Моей дочери в 2020 году было 16 лет — она уже прекрасно все понимала. Сыну сейчас восемь лет, и он воспринимает это как приключение из «Звездных войн»: словно мы — повстанцы, а они — имперцы. Но это сейчас ему восемь, а летом 2020 года, когда его однажды задержали с моим бывшим мужем из-за протестной акции, ему было пять лет, и он очень испугался.

После обыска, как мне кажется, у детей было посттравматическое стрессовое расстройство. На любой стук в дверь или неожиданный визит сын кричал «За нами пришли». А когда мы уже улетели в Грузию и ехали по городу в автобусе, сын увидел из окна полицейских и молча залез под сидение.

Все, что с нами произошло, стало такой шоковой терапией для нашей семьи, но это дало четкое понимание, почему мы уехали и почему не можем вернуться домой. Это даже не про статус «иностранного агента», а про физическую безопасность.

Глупая бюрократия

Что самое сложное в выполнении требований, которые Минюст предъявляет «иноагентам»? Каждые три месяца сдавать отчеты о поступлениях и тратах?

— Сложнее всего, если «иноагент» остается в России и старается выполнять все требования: это большая трата времени и сил на глупую бюрократию. Например, если я провожу поэтический вечер, мне нужно написать про него в отчете Минюсту: был ли там бюджет, откуда я получила финансирование, какую работу я выполнила, какие цели преследовала. Так я должна описать все, что я делаю (примеры таких отчетов можно посмотреть здесь: отчитываться приходиться даже за покупку геркулесовой каши из «Пятерочки» за 100 рублей 79 копеек. — Прим. «Холода»). Даже если человек хотя бы раз перевел мне деньги — например за урок русского языка, — я должна отправить его данные в Минюст.

Также в отчете есть пункт: интересы каких стран эти люди представляют? Ну, интересы каких стран могут представлять люди на поэтическом вечере? Если делать отчеты по-серьезному, надо собирать чеки, составлять полный финансовый отчет о каждой своей трате и заработанном рубле. Это унизительно.

Самой ужасной историей для меня была необходимость открыть юридическое лицо, от которого я должна тоже отправлять отчеты. Это все долго и дорого. Мне повезло, что меня приняли в юридическое лицо, которое создали товарищи по несчастью. Но с наличием юридического лица риски за невыполнение закона увеличиваются, ведь и «требований» становится больше. Государство обязывает меня делать всю эту бумажную работу вместо того, чтобы я занималась тем, что мне интересно.

Вы пробовали выполнять требования Минюста и отправлять им отчеты по всем правилам?

— В первых своих отчетах я писала что-то вроде: «В течение этих трех месяцев мне перевели 30 тысяч рублей. Кто перевел? Мои поклонники, любовники и любовницы, чьи имена я не буду называть, потому что дорожу их частной жизнью. И вообще, это противоречит нашей Конституции». 

Примерно первые полгода Минюст не давал никакой обратной связи вообще. А потом они, видимо, наконец-то открыли один из моих отчетов и обнаружили, что там нет фамилий людей, которые мне отправляли деньги. Тогда мне написали, что наложат штраф, если я не исправлю отчет. Я сформулировала текст по-другому, но все еще не упоминала фамилии — и отправила отчет повторно. У Минюста и так есть доступ ко всей нашей банковской истории, иначе как бы они признали меня «иноагенткой»? Вписывать своей рукой, что мне кто-то давал 100 рублей, я не хочу. Пока Минюст больше ничего не присылал.

Отчеты как площадка для высказывания

Почему вы решили делать вместо отчетов в Минюст комиксы?

— Государство, назначив меня «иностранной агенткой», хотело, чтобы я перестала говорить. Делать акции или рисовать стрит-арт на улицах Петербурга, как раньше, я не могу. Или могу, но это будет последний раз, а потом меня сразу посадят в тюрьму.

Я сделала свой выбор — это эмиграция. И решила превратить отчеты в Минюст в площадку, где я могу высказываться.

Я делаю эти комиксы с удовольствием. Несмотря на то что инстаграм и фейсбук в России заблокированы, люди делают репосты. Это оказалось понятной площадкой для высказывания.

Вас штрафуют за то, что вы не делаете отчеты, а рисуете комиксы?

— Я не знаю. Может быть, если бы я была в России, то увидела бы бумажные письма в почтовом ящике, но я не в России, поэтому мне ничего не известно.

Мне кажется, что Минюст не справляется с таким большим объемом бумаг. Это же надо открывать каждый отчет, читать, считать с калькулятором, сходятся ли цифры. Думаю, что этим никто не занимается.

Буквальное поражение в правах

Вы понимаете, почему Минюст не штрафует каждого?

— Закон об «иностранных агентах» непрозрачный, каждое решение принимается в индивидуальном порядке. Есть случаи, когда штрафуют «иноагентов», которые находятся не в России. Например, Артема Важенкова оштрафовали за то, что он опубликовал фотографию и не поставил «плашку». Есть «иноагенты», которые ничего не делают и у них нет штрафов.

У меня есть ощущение, что власти сами еще не решили, как использовать «иноагентство». Скорее всего, закон создан про запас: если кто-то начнет выпендриваться, то они смогут начислить любое количество штрафов. А может быть, они сейчас не так активно следят за «иноагентами» из-за войны с Украиной, приоритеты сменились. Сейчас есть более простые способы остановить человека — обвинить его по закону о «фейках» или о «дискредитации армии». Но главное, как мне кажется, — то, что закон об «иностранных агентах» направлен на уничтожение гражданского общества.

Почему?

— Все люди, которых включают в списки «иноагентов», — журналисты, активисты, общественные деятели, которые занимались распространением информации в нашей стране, создавали сообщества, гражданские институции, независимые медиа, НКО. Государство поставило себе задачу: зачистить поле, чтобы ничего не осталось. «Иноагентами», похоже, целенаправленно назначали людей из самых разных сфер, разных регионов: чтобы никто не чувствовал себя в безопасности.

Что нового вам запретят в России с первого декабря? 

— Мне теперь нельзя преподавать, заниматься просветительской деятельностью (в госорганизациях и среди несовершеннолетних. — Прим. «Холода»), издавать детские книжки, организовывать мероприятия. Всем этим я занимаюсь. Еще меня лишают права страховать вклады. Это буквальное поражение в правах.

А еще в открытом доступе могут быть опубликованы личные данные «иноагентов». Вы понимаете, что это значит? 

— Я ничего не понимаю. Думаю, Минюст был бы рад ставить на нас номера как клеймо, но поскольку у них нет доступа к нашим телам, они решили сделать такую позорную стену. Мол, посмотрите, «иностранная агентка» номер такой-то. Хоть 100 раз меня назови «иноагенткой», я все равно от этого ей не стану. Наверное, будут публиковать наши адреса, данные о семье. Какие еще личные данные могут быть?

Очень мало контроля над своей жизнью

До признания «иноагенткой» вы были преподавательницей русского языка, писательницей, художницей. А потом государство навесило на вас этот статус, и все начали маркировать вас только через «иноагентство». Как это ощущается?

— Это сильно сузило мою идентичность. Я не имею никакого отношения к этому статусу, я не «ино», я не «агент». Мне хочется рассказывать о своем опыте работы с мигрантами, педагогических вещах, о творчестве, книжки свои показывать.

Мне понятно, почему медиа акцентируют внимание именно на «иноагентстве»: им хочется привлечь внимание к проблеме. Я отношусь к этому как к необходимому элементу и благодарна СМИ. Но мне хочется представляться так, чтобы это было связано со мной. А этот закон со мной никак не связан.

Как вы относитесь к тому, что большинству людей в России все равно на то, что существует такой дискриминационный закон?

— Мне кажется, что россияне очень мало контролируют свои жизни. Есть персональная депрессия, а у нас в России, как мне кажется, социальная депрессия. Ты не можешь изменить район проживания, потому что на это нет денег, не можешь изменить стиль общения в поликлинике, потому что во всех государственных учреждениях тебе хамят. Ты не можешь менять муниципальную власть, не можешь менять президента, ничего не можешь. Крайняя нищета, крайняя зависимость от всего этого жуткого, токсичного и злого силового аппарата. И в целом очень агрессивная среда.

Когда тебе плохо, сложно испытывать эмпатию. Чтобы кого-то пожалеть, нужны силы. Когда люди в таком подавленном состоянии, а им говорят: «Смотрите, вот “иностранные агенты”, их права ущемляют», то большинство просто не может на это отреагировать, потому что у них нет ресурса.

Я не могу ненавидеть россиян. Не похоже на то, что все дружно носили Путина на руках. Скорее, просто не интересовались политикой, потому что занимались выживанием. Думаю, основная масса людей в России вообще не знает, что существует закон об «иностранных агентах».

Теперь «иноагентом» могут признать кого угодно. Опасаетесь ли вы за своих близких?

— Я за всех опасаюсь. За тех, кто в России, за тех, кто вне России, кто на границе с Россией. Россия — это государство-террорист. Оно может сделать все, что угодно. Оно транслирует: «Бойтесь нас, сейчас мы вас всех съедим».

В какой-то момент я думала, что если бы «иностранных агентов» было больше, то больше людей узнало бы, какой это несправедливый закон. Сейчас у меня пропали иллюзии, потому что я вижу, в каком апатичном состоянии находится общество. Даже если завтра пять тысяч людей признают «иностранными агентами» и потенциально будет риск для их родственников и друзей, все равно ничего не изменится.

В России только что призвали по мобилизации несколько сотен тысяч человек. Какие-то изменения в обществе после этого, наверное, есть, но они идут очень медленно. У меня больше нет ощущения, что, если список «иноагентов» увеличится, это повлияет на гражданское общество. Это просто подпортит жизнь конкретным людям: нам, нашим детям, нашим близким.

Обмена статуса на возможность вернуться 

Некоторые люди публично высказывают недовольство, что в очередную пятницу их вновь не признали «иноагентами». Несмотря на то что это дискриминационный закон, кто-то пишет, мол, опять признали не его. Как вы к этому относитесь?

— Я понимаю это как действие в знак солидарности. Если сравнивать со временами, когда евреям нужно было нашивать на одежду желтую звезду, то тогда тоже были добровольцы, которые нашивали эти звезды. Я благодарна солидарным людям, но в целом закон об «иноагентах» — это дискриминация, способ борьбы с теми, кто занимается общественной деятельностью. Я бы с радостью поменяла этот статус на возможность продолжать заниматься активизмом в России и быть при этом в безопасности. Это не орден славы и не медаль — это токсичный опасный унизительный статус, который портит жизнь.

Я не знаю ни одного человека оппозиционных взглядов, активиста или журналиста, который стремился бы жить за границей. Активизм — это история именно про то, чтобы заниматься изменениями в своей стране. Но нам пришлось уехать как политическим противникам режима. Мы не планировали свою активистскую работу для того, чтобы потом с гордостью сказать: «Я — “иностранный агент”».

Чем вы занимаетесь сейчас в эмиграции?

— Сейчас я занимаюсь ровно тем же, чем и раньше, но не в России. Пять дней в неделю я преподаю взрослым русский язык, это оффлайн занятия. Учу студентов по обмену. Раз в неделю веду мастерскую для детей из Украины, Беларуси, России, Грузии и других стран. Делаю воркшопы по созданию сказок с детьми: мы рисуем, сочиняем и сами делаем персонажей. В марте я начала проводить занятия в независимом книжном магазине.

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.