«Все, что происходило у нас, рано или поздно произойдет в России»

В России мобилизация была объявлена 21 сентября. В самопровозглашенной ДНР она началась еще 19 февраля, за пять дней до полномасштабного вторжения России в Украину. Главы самопровозглашенных ДНР и ЛНР объявили, что все мужчины призывного возраста должны явиться в военкоматы и рассказывали про очереди из добровольцев. Однако многие мужчины не захотели воевать и месяцами не выходят из дома. Читатель «Холода», который все это время успешно прячется от призыва, рассказывает, что происходит в Донецке и как не попасть на глаза военным комиссарам.

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.

Я всю жизнь жил в Донецке, никуда не уезжал и застал все события после 2014 года. Видел, как военные [российские] заезжают, как проходят протесты (речь о протестах против смены власти в Киеве. — Прим. «Холода»), потом война.

Сперва у этого всего был флер какого-то ребячества, пиратства. Но к середине года началась более активная фаза [войны], и многие поняли, что их ничего не ждет хорошего. У меня знакомые тоже пошли туда, а когда война перешла в активную фазу — пропали или оказались на фронте. С тех пор многие лежат где-то на местных кладбищах. Нескольких своих одноклассников я похоронил. Потом перестал ходить на похороны, потому что их стало слишком много.

Последние годы активных боевых действий не было: изредка обстреливали окраины [Донецка], в каких-то районах продолжались бои, но очень вяло. В основном было спокойно, город жил активной жизнью: бульвар в центре был полон людей, которые были дорого одеты, девушки ходили красивые, накрашенные. Многие мотались в Россию — в магазины за вещами.

Все эти восемь лет у нас, конечно, были сложности. Комендантский час — с 23:00 до 08:00, техническая составляющая вообще никак не развивалась: ни банковской системы, ни доставки. Со временем мы начали понемногу идти вперед, но, как видим, [это продолжалось] недолго.

«Начали специально разводить панику»

У нас все началось не 24 февраля, а 18-го. Тогда впервые объявили эвакуацию женщин, детей и людей пожилого возраста. Я в тот момент был в районе, где раньше была военная активность, но даже там не было слышно выстрелов. В городе начали специально разводить панику: выли сирены, специально поджигали пустые машины. Это был разгон чистой воды. Никто не видел никаких объективных причин для эвакуации. Людей просто вывозили. Многие боялись, что, когда автобусы будут ехать в Россию, их специально обстреляют, чтобы сказать, что это [сделала] Украина.

На следующий день была объявлена мобилизация. Вначале никто не придал [этому] значения, и все просто спокойно ходили по улицам и перешептывались. Как я понимаю, сейчас то же самое происходит в Москве и Петербурге. Но [потом] людей начали снимать с автобусов, а на предприятиях появились списки призывников. По центру города ездил автобус с мегафоном и в течение всего дня скандировал, что надо идти защищать родину. Его было слышно даже с закрытыми окнами, и это очень сильно давило на мозг. По городу начали развешивать патриотические плакаты. В местах большого скопления людей ходила военная комендатура и забирала в военкомат всех подряд — без вопросов о военном билете. Позже некоторых комиссовали по здоровью. Если сейчас человек захочет получить документы [для отсрочки] по здоровью, то с этим могут быть проблемы, но если документы были получены еще при Украине, тогда вопросов, скорее всего, не будет. К тому же часто [в военкоматах] возмущаются, кроют матом и злятся, что «родину защищать не хочешь». 

У меня военника нет. Я закончил университет в 2014 году и должен был получать его по негодности, но не стал из-за всех событий. Сейчас мне 30, и все должно быть нормально [потому что у меня по-прежнему проблемы со здоровьем], но я не думаю, что здесь это кого-то остановит. Был забавный случай (тут уже немного искаженное чувство юмора): у знакомой брата забрали в армию, а у него зрение очень плохое. В военкомате никто не стал разбираться, поэтому парня определили в снайперы.

«Люди просто хотят спокойствия»

Мы шутили, что город превратился в «женскую народную республику». Все действия производили именно женщины или старики, если нужно было выйти на улицу: например, забрать детей или сходить за покупками. Все мужчины прятались, закрывали шторы, старались не шуметь, чтобы не слышали соседи. Все были сосредоточены на своей безопасности.

На предприятиях начали выдавать бронь на важные секторы. Сначала они были бессрочные, потом сделали лимит на год. Ходят слухи, что с нашим новым статусом сюда зайдут новые военные, и все эти брони просто снимутся. 

На «Первом канале» был ролик [еще до мобилизации в России] о том, что в интернете распространяют видео, где показана мобилизация в ЛНР. Там военный бежал за человеком, сбивал его с ног и тащил в автобус. Все тогда смеялись и думали, что это неправда. Это правда.

Что касается референдумов, из тех людей, которых я знаю, никто даже близко туда не подходил. Все ожидали обстрелов в тот день, да и вообще город пустой, — я не знаю, откуда они набрали избирателей (по данным ЦИКа ДНР, явка за три дня составила больше 77%. — Прим. «Холода»). Сомнительные, мягко говоря, результаты. 

Бесспорно, есть большая прослойка, которая все это поддерживает, но у них другая мотивация. Люди просто устали. С учетом того, что сейчас обстрелы раз в 10 сильнее, чем в 2014 году, люди просто хотят спокойствия. Они кричат: «Россия, защити!» — и просто не хотят умирать. Никто из тех, кого я знаю, ничего хорошего от этого соединения не ждет. Думаю, с учетом мобилизации сюда заедет много военных и здесь снова будет беспредел. В 2014 году пьяные ополченцы гранаты взрывали, колени простреливали…

«С февраля по май я не выходил из квартиры вообще»

На меня бронь не действуют. Я пишу статьи для сайта издательства, поэтому сижу дома и не хочу афишировать себя никаким образом. За деньги можно договориться с человеком, который может помочь: ему можно позвонить в случае, если ты встретил комендатуру. Но даже этим вариантом я не хочу пользоваться, потому что не хочу светиться. Может, это [слишком] сильная паника, но тем не менее она позволила мне находиться до этого момента в квартире, а не где-нибудь под Авдеевкой.

С февраля по май я не выходил из квартиры вообще. Из-за этого мы вынужденно жили вместе с родителями. В мае я понял, что дальше так продолжаться не может. Февральские события наложились на клиническую депрессию, и я понял, что надо как-то выезжать, чтобы не сидеть все время в квартире. Поехал к другу в гости, лежал на заднем сидении автомобиля, было страшно. Сейчас рейды военного комиссариата носят хаотичный характер. Долго никто не приходит, а потом внезапно налет по разным точкам — и забирают людей. У многих уже появилась чуйка какая-то: все заседают в квартирах на чемоданах, но никто на улицы не выходит. Сейчас большинство живет не по прописке, а кадров, чтобы ходить по квартирам, не особо хватает, потому что они нужны в другом месте. Повестки раздают только на улицах, поэтому кто отсиживается, тот не попадает [на войну]. Мы называем это [события в ДНР] «тестовый полигон», потому что все, что происходило у нас, рано или поздно произойдет в России. Сначала у нас пропали магазины и перестала нормально функционировать банковская система, а теперь у вас. У нас началась мобилизация, теперь у вас. Есть вероятность, что и это [облавы на призывников] повторится. Будущее видится мрачным, потому что, скорее всего, усилятся боевые действия, а с ними и мобилизация. Как мне кажется, ничего хорошего нас не ждет.