В 2023 году 16-летний школьник оставил комментарий под одним из постов с призывом выйти на акцию протеста в поддержку Алексея Навального. После этого в его квартире провели обыск, а затем вызвали на воспитательную беседу сотрудники ФСБ. «Холод» рассказывает его историю.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Имя и фамилия, как и некоторые детали, не существенные для истории, скрыты по просьбе героя в целях безопасности. Документы, подтверждающие факт обыска, есть в распоряжении «Холода».
В раннем подростковом возрасте мне нравился Путин.
Политикой я начал интересоваться где-то в средней школе: мама постоянно смотрела государственные новости по телевизору или вечернее шоу Владимира Соловьева, и я иногда слушал их вместе с ней. Я не любил оппозицию и поддерживал то, что поддерживала мама.
Но потом случилось отравление Алексея Навального — у события был такой масштаб, что это обсуждали и по телевизору. Меня заинтересовала его фигура, и я пошел в интернет, чтобы лучше узнать, кто это такой и за что его так ненавидят. Мне понравились его ролики на ютубе, и постепенно я стал относиться к нему лучше, чем к действующей власти.
К тому моменту, как я перешел в старшие классы школы, Навальный уже сидел в тюрьме и началась война в Украине. Я уже перестал верить в то, что мирный протест работает, и под одним из постов с призывом выходить на акцию протеста написал, что изменения в стране возможны только радикальными методами.
Лучше кого-то побить, чем комментарии писать
Месяца через два или даже почти три рано утром в дверь нашей с мамой квартиры постучали. На пороге стояли полицейские с документом о проведении оперативно-розыскных мероприятий — проще говоря, они пришли с обыском.
В тот день у меня в 13:00 должен был быть экзамен в школе, и я все еще спал — мама не успела меня разбудить, и я проснулся от того, что полицейские сказали: «Вставай». Я был настолько сонный, что не успел испугаться.
Оперативники осмотрели в комнате все: залезли в компьютер, пытались посмотреть историю браузера, но я ее регулярно чищу. Переворачивали все, но вещи осматривали избирательно: например, у меня в комнате стоит высокий шкаф, там сантиметров 30–40 до потолка, и на нем — модель управляемого самолета в коробке. Ее не трогали, даже коробку не открывали. А вот рулон ватмана примерно 120 сантиметров высотой, который долго стоял без дела, зачем-то попросили развернуть.
Повезло, что незадолго до этого я потерял телефон, которым пользовался как основным: нас с другом к нему в гости подвозила моя мама, по пути у нас была небольшая остановка. Я вышел из машины, встал на колено, чтобы завязать шнурок, а телефон положил рядом с собой на асфальт. Когда я сел обратно в машину, то просто забыл про него. Потом его кто-то нашел: по картам я в итоге отследил его, но позже сигнал пропал — то есть из-за этой случайности они не смогли залезть в этот телефон.
Пытались залезть в телеграм на другом телефоне, но не смогли пройти двухфакторную аутентификацию — и забили. Они спросили пароль, но я сказал, что не помню его.
Пока обыск продолжался, один из оперативников показал мне переписку с кем-то в каком-то мессенджере — уже внутри был скриншот моего комментария: он показал буквально на секунду, и я не запомнил, о чем речь.
Затем другой сотрудник, видимо, старше по званию, отвел меня на кухню, чтобы поговорить. Он не угрожал мне, не пытался запугать. Но сказал что-то вроде: «Лучше пойти кого-нибудь побить, чем таким заниматься. Срок меньше будет».
Обыск длился часа три — примерно до 12:00. В конце мне предложили подписать протокол и бланк с описью всего того, что у меня изъяли.
Забрали прежде всего носители информации — то есть всю технику: компьютеры, телефон, из квадрокоптеров (у меня их два) вытащили флешки — хотя с того момента, как мне подарили их на день рождения, я ими не пользовался.
Я раз пять перечитал эту бумагу, прежде чем подписывать, так как испугался, что что-нибудь они там допишут за меня. Дело все в том, что мне нужно было бежать на экзамен, и они сказали, что изымут все, что хотят, но оставшуюся часть изъятого допишут сами, чтобы не приезжать второй раз после моего экзамена, — так мне в руки дали пустые листы на подпись. Я подписал и их, но потом долго переживал, что поступил неправильно.
Уже после экзамена все-таки приехал один сотрудник с пакетом из алкогольного магазина «Винлаб», в котором лежала та часть изъятых вещей, которую нужно было вписать. Он зашел к нам домой, чтобы я ознакомился со списком, который дописывали уже без моего ведома. Кажется, этого товарища я задолбал, потому что я очень долго перечитывал список: мама постоянно меня поторапливала и говорила, что я «задерживаю человека».
Технику, которая была в пакете, тоже увезли. Сказали, что вернут все, как только изучат, — якобы это должно было занять две недели. Но мы начали получать отписки: сначала еще две недели, потом неделю, потом еще — в итоге это заняло месяца полтора.
Дали понять, что в следующий раз так легко не отделаюсь
В конце концов они позвонили маме и сказали, что нужно приехать за техникой в отдел ФСБ. Я думал, мама сможет забрать сама, но они настояли, чтобы и я тоже приехал, потому что они хотят со мной побеседовать. Это меня смутило очень сильно.
Прежде чем ехать, я подготовил текст, в котором рассказал суть своего дела, и скинул его своему другу, чтобы он, если что-то пойдет не так, отправил его в ОВД-Инфо. То есть если стало бы очевидно, что я у них там остаюсь, то он бы отправил им записку. Я боялся, что они что-то в технике нашли и со мной что-то будет.
В итоге мы приехали туда, прошли через пропускной пункт и поднялись на второй этаж. Там был кабинет, в котором сидели двое сотрудников ФСБ; при этом изнутри дверь закрывалась также решеткой. Мы зашли туда вместе с мамой.
Здесь с нами общались довольно резко и агрессивно. Говорили преимущественно со мной, а не с мамой. Иногда ей задавали про меня уточняющие вопросы общего характера, и она негативно комментировала мои поступки — например, что я оставил такой комментарий в телеграме. В целом она была скорее спокойна. Если я отвечал на их вопросы уклончиво или использовал в речи «наверное», «вроде», то они говорили: «Так не у нас отвечать будешь». При этом из разговора стало понятно, что они обо мне ничего не знают, например, на какие каналы я был подписан. Но, видимо, из-за того, что я призывал к радикальным мерам, они решили, что я могу быть связан с партизанским движением. Начали меня расспрашивать, что я знаю о партизанах времен Великой Отечественной войны.
Они четко дали понять, что обыск у нас дома проводили молодые и мягкие сотрудники — а у них и звание выше, и они старше и злее. Мне показалось, что они пытались меня запугать и донести, что в следующий раз я так легко не отделаюсь, говорили, что, если повторится, будет совсем-совсем плохо.
Все это длилось, наверное, часа два — два с половиной. В итоге они отдали технику, но вернули не все — например, квадрокоптеры они не вернули и даже не упомянули: один такой стоит тыщи четыре, и они были по сути нерабочими — зачем они им? А еще оставили себе флешки.
Когда вижу мигалки, сразу пытаюсь понять, не за мной ли это
После обыска мама начала ругаться, мол, теперь весь подъезд знает, какой я плохой человек, но потом успокоилась. Сейчас о случившемся она вспоминает, только когда мы заговариваем о политике: напоминает про мой комментарий, про мою политическую позицию и чем это может обернуться.
Мы с ней расходимся во взглядах — она все еще смотрит и Соловьева, и пропаганду в целом и поддерживает «СВО», — но в остальном она понимающая, и отношения у нас ровные.
Первое время после обыска я вел себя осторожнее — месяца два не подписывался, по-моему, вообще ни на какие оппозиционные телеграм-каналы. Потом завел себе новый аккаунт и подписался с него, уже на другом телефоне.
Напрямую с полицией я больше не сталкивался. Но когда умер Алексей Навальный, в нашу школу приехали участковый и какая-то непонятная женщина. Они предупреждали, чтобы мы даже не думали выходить на митинги. Я подумал, что это все из-за меня, потому что до этого такого не было.
По улице я сейчас хожу относительно спокойно, но когда вижу синие отблески на домах, вижу мигалки, машины полицейские, правительственные или даже похожие на правительственные — сразу пытаюсь понять, не за мной ли это и насколько близко ко мне едут. А еще напрягаюсь, когда прохожу мимо больших черных машин, потому что смотрел видео задержаний, где сразу 10 человек выскакивают из микроавтобуса.
Также я опасаюсь армии и срочной службы — я был на военных сборах (они проводятся для мальчиков из 10-х классов в рамках прохождения курса ОБЖ. — Прим. «Холода»), и этих пяти дней мне хватило, чтобы впечатлиться. Телефон с собой брать нельзя, когда расписываешься за патроны, получаешь в итоге меньше, и все матерятся, хоть я сам, скажем, не святой. Фильмы там показывают про то, типа, что русская армия — это очень круто, именно потому что русская, а не российская. И русский человек там, туда-сюда, крутой, у него сила воли, туда-сюда, а вот эти вот натовцы — они ценят свою жизнь. Удивительно.
Туда еще фсбшник приходил и рассказывал всякое: типа, если не поступим никуда по ЕГЭ, то можно пойти на обучение в академию ФСБ — там вообще всего лишь 45 баллов за один предмет проходной. Это очень мало.
Несмотря на то что со мной было, мне все равно хочется участвовать в политической жизни. Не хочется оставаться безучастным. Уезжать из России тоже не хочу — там за границей менталитет другой.
