Инга Семенова (имя изменено) — трансгендерная женщина. До 40 лет по паспорту она была Иваном. С самого детства Инга чувствовала, что с ней что-то не так, но не знала, как это исправить, а потом узнала об операциях для транслюдей. Денег не хватало, и в отчаянии Инга решила, что справится подручными средствами. «Холод» и проект «Знаки Препинания» рассказывают, как Инга стала женщиной и почему теперь считает мужчин «грешным полом».
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Февраль 2008 года. 35-летняя Инга, тогда по паспорту еще Иван Семенов, молится и плачет, глядя на икону Богородицы у себя в квартире в областном центре.
«Мария, мне так тяжело, мне так плохо, у меня нет денег, и я не могу стать собой», — вспоминает свою молитву Инга. В то время она жила с матерью, работала в строительной фирме на автокране и получала 15 тысяч рублей. Половина уходила на алименты для троих детей от двух браков. С такой зарплатой было невозможно накопить на операцию, о которой она думала уже несколько лет.
Вдруг, вспоминает Инга, внутренний голос спокойно произнес: «А ты возьми и отрежь». «Ну вы поняли, о чем я», — поясняет Инга.
«Истерика кончилась, глаза такие — хоба — высохли, — рассказывает Инга. — Я себя в руки взяла, начала соображать и вдруг поняла, что это вполне реально».
Инга опасалась: вдруг врачи пришьют пенис обратно? Вдруг она отрежет неправильно, и какая-то часть будет висеть? А как сделать так, чтобы не пришлось мучительно долго отпиливать собственную плоть? А еще она боялась крови и понимала, что может просто упасть в обморок и умереть из-за кровопотери, если операция затянется.
«И вот я думала-думала и пришла к выводу — знаете к какому? Раньше во Франции отрубали голову мгновенно, раз! И человека больше нет, — рассказывает Инга. — Так и я подумала: надо сделать гильотину для члена!»
Если узнают, то заклюют
В шесть лет, рассказывает Инга, она была уверена, что станет женщиной, когда вырастет.
«Мама на работу уйдет, я возьму ее платьице, туфельки и перед зеркалом красуюсь, — вспоминает она. — Я такая родилась. Это не воспитание, не телевизор, как сейчас голосят: “Вот, это с Запада пришло, вражеская пропаганда”. Я ни слова ни в каком журнальчике не прочитала. Во-первых, тогда не умела читать, во-вторых, такие вещи не печатали. По телевизору тоже информации ноль, люди не знали, что такое смена пола».
В школе Инга завидовала девочкам, хотела ходить не в синем костюме, как все мальчики, а в коричневом платьице с фартуком.
Пубертат прошел тяжело и принес Инге одни разочарования. «Чем взрослее я становилась, — говорит она, — тем больше разочаровывалась, что становлюсь не девочкой, а мальчиком, мужчиной». При этом своим представлениям о мужчинах Инга тоже не соответствовала. Ей казалось, что мужчина должен быть брутальным, не стесняться и уметь постоять за себя. Но у нее ничего не выходило: «Я думала, я мужчина-размазня, пока не поняла, что я женщина».
Инга росла в городе с полумиллионным населением. О том, что ей бы хотелось быть девушкой, она никому в то время не рассказывала. Как она говорит, «понимала, если кто-то об этом узнает, меня заклюют». Но люди все равно чувствовали, что с ней что-то не так: в школе, а потом и в ПТУ Ингу травили, как она говорит, «за красивые глаза».
«Я всегда была женственная, если честно. В группе была одной из самых низкорослых, точно самая смазливая из всех, никто и в сравнение не шел. Плюс неосознанные “женские” ужимки, и ничего с этим сделать не могла, — вспоминает Инга. — В ПТУ травля началась прям сразу. Это было очень жестко. Не просто оскорбления, а когда тебя берут и бьют. Я не понимала в тот момент за что — просто ревела, и все».
Из ПТУ Инга ушла на третьем курсе, не вынеся издевательств. Получила права на управление трактором. А вскоре после распада СССР пошла работать на стройку и пересела на автокран.
Четыре женщины
В 23 года Инга впервые оказалась в ЗАГСе. С будущей женой Надеждой (имя изменено) она познакомились в общей компании. У Надежды никого не было, и Инга, тогда еще Иван, стала за ней ухаживать, чтобы «быть как все мужики».
В 1996 году они поженились. «Ничего значимого для меня в жизни не произошло. Просто поженились. Просто нарожали детей. Просто жили вместе, как муж и жена», — говорит Инга, налегая на слово «просто».
«Начала квасить, заливать свое горе водкой. А горе у меня было одно — что это не я родила, что не я женщина», — говорит Инга. Тогда она еще не знала, как обозначить чувство, которое съедало ее изнутри, и жене об этом не рассказывала.
«Она пыталась командовать: это нельзя, туда нельзя, к друзьям нельзя, водку нельзя. Ничего нельзя и деньги давай сюда — вот и вся наша жизнь была», — описывает Инга (Надежда не ответила на запрос «Холода» об интервью).
Через четыре года Инга ушла от Надежды, потому что неожиданно влюбилась в другую девушку. Лариса (имя изменено) «вела себя как мужик»: осыпала Ингу комплиментами, ухаживала за ней.
«У меня щелкнуло. До меня дошло, что такое может нравиться только женщине, — вспоминает Инга. — Я от всех закрылась, все пошли на хрен! Стыд же какой! Я — женщина! Это же обидно и больно. Как с этим жить вообще?»
Первой она открылась своей подруге Зое. Та пожала плечами: «Ну, а как живут остальные женщины? Никто из-за этого не хочет в петлю лезть?» Зоя убедила Ингу, что в том, чтобы быть женщиной, нет ничего позорного. С этого момента она стала ходить в женской одежде по улице.
Как произошло объяснение с Ларисой, Инга уже не помнит — осталось только ощущение, что это был безболезненный разговор. Лариса сказала, что она с самого начала угадывала в Инге что-то странное, видела ее фотографии с друзьями, где она переоделась женщиной на Новый год — тогда все в компании восприняли это как шутку.
Лариса уже была в отношениях, но обещала вот-вот все закончить и быть только с Ингой. Она помогла ей создать женский образ, она же сказала, что надо бы придумать женское имя. Так Ивана и стали звать Ингой.
«Она учила, как я должна краситься, одеваться, какая у меня должна быть прическа, как я должна ходить. Мне все это нравилось, я поняла, что это мое, что это действительно я и есть», — рассказывает Инга.
Но через пару лет они с Ларисой расстались. Лариса все никак не уходила от сожителя, и Инга решила, что ее «просто используют».
Оставшись одна, она решила найти себе пару через раздел «Знакомства» в одной из городских газет и дала объявление: «Девушка познакомится с девушкой». Вскоре Инга получила бумажное письмо от будущей жены и пошла на свидание в своем женском образе.
«Взяли пивка, взяли водочки. Выпивали, общались. А потом дело вдруг дошло до постели, и тут мне пришлось признаться. Было стремно, конечно, но она не обиделась. Мне показалось, ей это даже понравилось. Она же бисексуальная, как я потом выяснила», — вспоминает Инга.
Они начали встречаться, Инга могла прийти на свидание и в женском, и в мужском образе. Через год они решили пожениться. Невеста говорила, что они обязательно найдут деньги, чтобы Инга могла сделать операцию и по-настоящему стать женщиной. Жили вместе с тестем и тещей. Жена Инги забеременела, родила дочь.Брак распался через пару лет, по словам Инги, из-за измен жены. После развода Инга вернулась в дом к матери, а бывшая жена с родителями и дочкой решила перебраться поближе к теплу, в Таганрог. А в 2006 году подала на алименты — 12,5 тысяч рублей.
Из-за этих алиментов, по словам Инги, она не могла накопить денег на операцию: орхиэктомия (удаление яичек) и пенэктомия (удаление полового члена) в то время стоили около 100 тысяч рублей. Тогда она и придумала «гильотину».
Кровавая речка
Собрать гильотину получилось за пару дней — все материалы и инструменты были у нее дома.
«Я быстро изобретать могу железяки всякие, это мой конек», — вспоминает Инга. Она понимала, что в отличие от настоящей гильотины нож легкий, одной силой тяжести не обойдешься, поэтому для операции решила использовать молоток.
Несколько месяцев Инга ходила кругами у своего изобретения и думала: «Может быть, это какой-то бред? Может, есть какой-то другой выход?» Заранее об операции Инга рассказала только бывшей жене. Пришла к ней домой, предложила снова быть вместе, а если нет — то она сама себе все отрежет. Та захлопнула дверь.
В июле 2008 года, почти полгода спустя, Инга решилась. Ее 59-летняя мать была на даче, так что Инга знала, что ей никто не помешает.
«Набрала лидокаина, сделала несколько уколов. Появилась маленькая капелька крови, и мне стало плохо, у меня все поплыло. Я чувствую, что теряю сознание — просто на уколе, об отрезании еще речи не идет. Мне кажется, что отрежу и умру, — вспоминает Инга. — Чувствовала какой-то омерзительный холод, и вот этот леденящий ужас я не могла пересилить. Такого страха я никогда не испытывала, даже когда меня в школе били. Такой ужас человек может испытать только на войне где-нибудь. Иголочки прокалывают от пяток до макушки, парализует полностью, не можешь руку поднять. Как нырнуть в речку кровавую и в крови поплыть попытаться — вот так примерно».
Она рассказывает, что снова, как и полгода назад, взяла иконку и зарыдала: «Мария, я не могу это сделать, это выше моих сил, я трусиха, я просто размазня, я никогда не стану женщиной». Потом открыла окно, легла на диван передохнуть — и почувствовала, что страх исчез.
«Взяла шприц, снова обколола. Кровь течет, капельки, а мне не страшно вообще, — воспоминает она. — Попробовала, все задеревенело. Еще минут 15 подождала, покурила. Ладно, думаю, или сейчас, или никогда. Беру это свое приспособление, надеваю. Взяла молоток. Два или три удара вслепую: не стала смотреть туда, вдруг начну терять сознание. Добежала до ванны, то, что было членом, бросила в унитаз, смыла. Чувствую, по полу капает кровь. Беру свою прокладку, пропитанную перекисью, затыкаю себе все. Второй рукой звоню в скорую. А сознание не едет. Я еще удивилась, думаю: я же сейчас должна в обмороке лежать, а мне нормально. Да и весело даже как-то. Я же больше не мужик».
Скорая приехала через 15 минут. Садясь в машину с заранее собранной сумкой, Инга чувствовала эйфорию. Смотрела на медработников, у которых были «глаза во-от такие, лица кирпичом», и пыталась объяснить: «Ну что вы как на похороны меня везете, ну как вы не понимаете!»
Две недели в больнице Инга «летала, как мотылек, как бабочка». К ней приходил следователь, которому она объяснила, что все сделала одна и по собственному желанию. Потом психиатр, который написал заключение, где указал предварительный диагноз — «транссексуализм».
У Инги началась новая жизнь: о ее переходе узнали все.
Журналисты прямо в больнице взяли у нее интервью. В местных газетах вышли материалы про Ингу, которые увидели ее бывшая жена, соседи и коллеги. Узнала и мама — из больницы Инга позвонила и рассказала ей сама. «Она очень сильно расстроилась, — вспоминает Инга, — почти на грани умопомешательства. Когда ко мне приезжала в больницу после операции, ходила в трауре, носила черный платок».
Надежда, первая жена Инги, тоже долго на нее злилась, говорила, что та опозорила ее перед всеми знакомыми. Только последний год они снова стали нормально общаться: «Она перестала обижаться, что кто-то что-то говорит, да никто уже и не говорит, все забыли про эту историю. Сколько лет прошло, всем уже стало до лампочки».
Всегда хотела быть дальнобойщицей
После операции с работы на автокране пришлось уйти. Как говорит Инга, «уж слишком невыносимой стала атмосфера в коллективе, когда просочились слухи».
Она нашла работу в другой фирме, снова на автокране — но опять не сошлась характерами с коллегами-мужчинами. В 2010 году, вновь оставшись без работы, Инга решила стать дальнобойщицей. Устраивалась еще по мужскому паспорту: документов на женское имя тогда еще не было — новый паспорт Инга получила только в 2013 году.
В обычной жизни она уже носила юбки и платья, говорила о себе только в женском роде, но для собеседования оделась «по-мужски», собрала волосы в хвост. Новый начальник Слава отправил Ингу в рейс до Петербурга с напарником.
«Мы едем, разговариваем, смеемся, анекдоты, и тут я: “Ну ладно, я пошла куртку поменяю”, — вспоминает Инга. — Потом опять в мужском роде разговариваю, но иногда снова женский проскакивает. Вот попробуйте специально так поговорить, долго не сможете. Настроение поднялось — и все: “Я пошла”. Надо думать о каждой фразе».
Посреди рейса они с напарником остановились у обочины, чтобы сходить в туалет. «Я раз за машину, чтобы не видно было, — вспоминает Инга. — А он взял и в этот момент сам туда же вышел. Я встаю, пытаюсь штаны надеть, а он же видит, что да как, у него глаза вот такие!».
Когда Инга вернулась в машину, напарник стал задавать вопросы: «Теперь я понял, что значит твое “-ла”. Как же тебя так угораздило?» «Я ему давай сочинять историю: типа я поменяла паспорт, я девушка на самом деле, хотела быть всегда дальнобойщицей, но меня никуда не берут, — рассказывает Инга. — Он вроде поверил, но со мной не разговаривал, наверное, сутки целые».
Позже Инга извинилась и рассказала напарнику всю правду. Тот, по ее словам, отреагировал нормально.
Никакой романтики
С Ингой мы встречаемся на заправке на окраине одного из городов, через которые проходит ее рейс. Рядом с ТЦ я вижу припаркованную фуру. Инга в бесформенной куртке открывает водительскую дверь и пропускает меня вперед на лесенку: «Залезайте, здесь только так».
Оказавшись внутри, я понимаю, что она имеет в виду: внутри вместо пассажирского сиденья большой холодильник — там лежит запас домашней еды в рейс. За водительским креслом и холодильником –— лежанка, ночью на ней спит Инга, а сейчас она завалена вещами.
На передней панели на треноге стоит телефон — там замер на паузе сериал про фей из клуба «Винкс». На лобовом стекле — красно-белая табличка с надписью «Инга». На руле закреплена ручка из полированного дерева, чтобы его было удобнее держать — на ней золотыми буквами выгравировано «Спаси и сохрани».
Широкие руки Инги ложатся на руль привычным движением. На ней свободные штаны, камуфляжная футболка, телогрейка. Длинные седые волосы схвачены заколкой в низкий хвост, на ногах — теплые калоши со стоптанной пяткой.
«Я по-простому выгляжу, я всегда так одета, как если бы вышла из дома в деревне. Вот у меня тапки такие. А зачем мне другие, я уже старая», — говорит 50-летняя Инга.
Мать Инги перестала называть ее Иваном только через пять лет после операции. «Это постепенно произошло, не в раз. То Ваня-Ваня-Инга-Ваня. Потом Ваня-Ваня-Инга-Инга. И так переплыли, переехали в итоге», — вспоминает Инга.
Первая жена называет бывшего мужа Ингой и обращается к ней в женском роде. А дочки — только в мужском. «Я не обижаюсь, — говорит Инга, — разве можно обижаться на своих детей? Я, конечно, пытаюсь им объяснить, что это неправильно, но скандалов нет».
Мы выезжаем на объездную дорогу и почти сразу встаем в пробку.
«Люди почему-то считают, что дальнобой — это романтика. Никакой тут романтики нету, все это тоскливо и скучно. Все стоит», — говорит Инга. Нам надо проехать на другой конец города — там Ингу ждет груз незамерзайки, с которым она поедет в сторону Ростова-на-Дону. На 17 километров по пробкам у нас уходит полтора часа. Наконец Инга сворачивает с трассы и начинает петлять по промзоне.
В проулке открываются ворота. Звонит телефон, на экране высвечивается «Слава Хозяин». «Да, Слав, алло. Да, меня уже грузят, все путем. Пока не знаю. Тут асфальта нету, ледяной накат, но чищено, не провалишься», — говорит Инга в трубку.
Это Славе принадлежит обжитой Ингой МАЗ. Она работает на него больше 10 лет.
«Славка узнал — и ничего. Машина у него работает, водитель не бухает — остальное ему неинтересно. Трансгендер ты, не трансгендер, операция, не операция, паспорт у тебя мужской или женский — вообще до лампочки, если ты свою работу знаешь, в железках разбираешься и из-за тебя нет неприятностей».
Неприятностей, может быть, и не было, но неловкие ситуации случались. Первые годы после операции Инга одевалась не как сейчас, в унисекс: она носила юбки, серьги, каблуки. Славу спрашивали: «Как так, должен приехать Семенов Иван Иванович, а приезжает девица?» Начальник только отмахивался, сам он, по словам Инги, стал обращаться к ней в женском роде сразу, как она ему рассказала, что на самом деле не считает себя мужчиной (Вячеслав отказался разговаривать с «Холодом»).
Другие коллеги тоже приняли Ингу нормально — даже заступались за нее перед родными. Однажды к Инге на работу, на базу, где стоят машины дальнобойщиков, приехала мама и начала ее отчитывать. На стоянке, где происходила эта сцена, в то время находилась еще одна женщина, которую Инга уважительно называет Валентиной Петровной. По словам Инги, Валентина — ровесница ее матери и владеет четырьмя фурами.
«Мама пришла, наорала на меня, что-то про операцию вспоминала: “Ты меня позоришь, вот ты это, вот ты то”, — вспоминает Инга. — Валентина Петровна была рядом, и вот мама к ней обращается: “Вы посмотрите, что он наделал!” А она говорит: “Успокойтесь, вы посмотрите, она ответственная, не пьет, среди наших всех, кто здесь работает, она сама лучшая. Вы гордиться должны, она же деньги зарабатывает, вас кормит всех”. И вот с этого момента у мамы что-то переключилось, она осознала, что не стоит меня стрематься».
Погрузка, на которой мы стоим почти три часа, близится к концу. Инга открывает карту, выбирает маршрут. Прикидывает, где встать на ночь — она старается останавливаться на бесплатных стоянках; главное, чтобы не было темно и совсем безлюдно. Подойдет, например, стоянка напротив какой-нибудь «Пятерочки»: она освещена и есть камеры.
Надо воевать
Пока Инга выезжает из промзоны, мы говорим о новом законе, запретившем транспереход.
С июля 2023 года в России запрещен трансгендерный переход: как применение гормональной терапии, так и хирургическое вмешательство. Исключение сделано только для людей с «врожденными аномалиями» половых органов.
«Они написали, что люди меняют пол, чтобы на СВО не попасть. Да я с удовольствием поеду на СВО! Возьму автомат и пойду в атаку, это не вопрос вообще», — говорит Инга и тут же пускается в рассуждения о геополитике. Путина она недолюбливает, но решение о начале войны «безоговорочно поддерживает».
«Отечество находится в опасности. Со всех сторон окружили эти натовские негодяи, диктуют свои условия. И правильно: с ними надо воевать, другого выхода нет. И бы пошла, но меня не взяли, потому что буковка “Ж”, — говорит Инга. — Просилась в “Вагнера”; еще до того, как этот поход на Москву случился. Я писала, что на то, что по дороге ездит, у меня все категории есть, кроме танка и троллейбуса. Ни разу не пробовала на танке, но, думаю, если сяду, через пять минут буду на нем зажигать как на “Жигулях”».
Оказывается, в 2022 году, когда Слава, владелец МАЗа, на котором ездит Инга, думал о том, чтобы закрыть бизнес, дальнобойщица стала искать, «куда в 50 лет можно воткнуться». И надумала поехать на фронт — «если не воевать, то обслуживать технику». Инга рассказывает, что нашла в мессенджере чат ЧВК Вагнера, куда можно было отправить анкету, но получила ответ администратора, что женщин не берут.
«Мне не обязательно на танке ездить — я хорошо разбираюсь в ремонте: могу ходовую часть подремонтировать, моторы. Восстановить, заварить, просверлить, резьбу нарезать — все запросто. Но даже в таком качестве я оказалась не нужна. Кто из женщин может требоваться? Санитарки и поварихи? Я не вижу себя ни поварихой, ни санитаркой, я вижу себя именно со сварочным аппаратом, с дрелью, с болгаркой», — говорит она. В итоге Инга решила, что «если отказали, значит, там не так все тяжело на самом деле».
По работе Инга не раз сталкивалась с украинцами и считает их «обычными нормальными людьми», но убеждена, что в Украине «нацистское руководство» и «этот национализм надо закатать в асфальт».
Во время разговора Инга иногда отвлекается на дорогу. Увидев рамку системы оплаты «Платон» (принятая в 2015 году система взимания платы с грузовиков) она сердито говорит: «Это для того, чтобы с нас собирать дань. Путин сыну Ротенберга выдумал такой бизнес. Законное беззаконие» (в декабре 2023 года Игорь Ротенберг вышел из бизнеса).
Не нравятся Инге и некоторые другие идеи российских властей. Например, закон о запрете «смены пола» она называет «законом подлецов». Транспереход — выход для многих, а теперь в России его нет, остается «вешаться или вены вскрывать». Она злится, что государство «приравняло ее к преступникам», и сердится, когда я спрашиваю, не боится ли она публично рассказывать о своей трансгендерности.
«А чего я должна бояться? Что я такого сделала? Я не выкинула из квартиры бабушку, никого не обманула, не ограбила, не присвоила чужих денег. И мне не надо. Я хочу быть женщиной — но в первую очередь человеком. Человеком быть важнее, чем женщиной или мужчиной», — говорит она.
Папа надел юбку
У Инги уже взрослые дети. Старшая, 26-летняя Вера (имена всех детей Инги изменены), работает в техподдержке. Света, на год младше сестры, занимается археологией. Вера и Света по-прежнему зовут ее папой и обращаются к ней в мужском роде.
О том, что папа ампутировал себе гениталии, Вера узнала из газеты. Ей было 11 лет, а сестре — 10, когда они услышали, как друзья на улице обсуждают трансгендеров.
«Они рассказали, что у нас в городе есть случай: мужчина сделал сам себе операцию. Я попросила подругу принести эту газету. Папа там был записан как Илья Голубев. Лицо было замазано, но я его узнала: халат, строение тела, — вспоминает Вера в разговоре с «Холодом». — Еще было написано, что у него была жена, они развелись, и три дочки. Детали сложились в полную картину. Я была в шоке. Мне было непонятно, почему родители не стали со мной об этом разговаривать, а я узнала с улицы, от друзей».
Сестры стали расспрашивать бабушку по материнской линии, но она «только накричала и сказала не лезть не в свое дело». Какое-то время Вере было трудно свыкнуться с тем, что она узнала, и они с отцом не общались.
«Для меня это было чем-то диким. Все, что мы знали об ЛГБТ, — что есть лесбиянки, потому что была группа “Тату”. А то, что мужчина может сменить пол, — это было что-то новое. Я не общалась с папой какое-то время: стеснялась, не хотела выходить с ним на контакт», — вспоминает Вера.
Когда родители развелись, она видела папу только по праздникам, изредка по выходным — сейчас они общаются чаще, чем в детстве. В детстве Вере папы не хватало, хотелось, чтобы он приезжал чаще. По ее словам, она и не думала, что с папой что-то не так. Он носил мужскую одежду, у него были длинные волосы, но он всегда собирал их в хвост — так делали и отцы ее друзей.
«Когда мы все-таки встретились, я не знала, что ему сказать. Не понимала, как себя с ним вести. Я просто была в тупике, и мне было очень стыдно», — вспоминает она.
Подробностей их первой встречи Вера уже не помнит, как и Инга. На вопрос, как ее восприняли дети, первый раз увидев в женском образе, отмахивается: «Да никак не восприняли. Я для них как была папа, так и осталась, хотя какой я папа, я даже не мужчина».
Вера так и не смогла относиться к отцу как к женщине: «Просто папа, который зачем-то надел юбку». Она отказывалась выходить с ним на улицу, если тот был в женской одежде, и не смогла заставить себя называть его Ингой, а в 2014 году — не пригласила на свой выпускной, потому что боялась реакции одноклассников.
Зато она знакомила Ингу с отцами своих парней, предварительно объясняя, что «он необычный и считает себя женщиной, но очень добрый, сентиментальный и просто хороший человек».
«Неловкость какая-то была, потому что они не знали, как к нему обращаться. Они знают, что он мой папа, я говорю о нем в мужском роде, но он считает себя Ингой и говорит о себе в женском, — вспоминает она. — В итоге выкручивались, обращаясь только на “вы”».
Вера считает, что операция Инги была ошибкой, ведь переодеваться в женскую одежду можно было и без нее, а сейчас папа лишил себя возможности «вернуть все назад». Еще Вера уверена, что если бы ее родители не развелись, папа остался бы мужчиной: «Какой-то груз ответственности заставил бы его оставаться тем, кем он являлся. Но папа стал свободен и может делать что хочет».А вот с Дарьей, дочерью от второго брака, Инга сейчас не общается — и даже не считает ее своей дочерью. Когда девочке было 12 лет, ее мать, вторая жена Инги, умерла. Дарья осталась в Таганроге с бабушкой и дедушкой, которые попросили Ингу передать им опеку на ребенка, а позже через суд лишили ее родительских прав. Сама дочь на судебном заседании рассказала, что отца не помнит.
Инга, хоть и действительно не навещала дочь, такие слова сочла предательством. Долг по алиментам, выплаченный только на треть, Инга отдавать не спешит, потому что дочь «их профукает». И ее жизнью не интересуется, говорит: «Она мне больше не дочь». («Холоду» не удалось связаться с Дарьей и ее дедушкой.)
«Грешный пол»
Первые годы после операции Инге казалось, что она должна хотеть отношений с мужчинами. Она плакала, когда понимала, что ее совсем к ним не тянет и противно от одной мысли. Но лет через семь после операции она пришла к выводу, что мужчины — это «грешный пол» и не надо стремиться с ними сблизиться. Отчасти поэтому Инга перестала одеваться в чисто женскую одежду, хотя на ее странице в соцсетях много фотографий прежних лет в юбках и платьях, с макияжем и сережками в ушах.
«Это производит впечатление на мужиков, они начинают лезть и клеиться, а мне это не нравится, не хочу с мужиками связываться ни под каким предлогом. Ну только по работе — и до свидания. Спать с ними нельзя, их семя грязное, от них только болячки можно получить. Даже трогать их нежелательно», — говорит Инга.
Несмотря на личный опыт травли и неприятия, Инга считает, что мужчины должны быть отстранены от любой власти и остаться в мире только на второстепенных ролях: работать дворниками, водителями, на насосной станции или в котельной, но не иметь входа в политику. Радикальными такие взгляды ей не кажутся: «Я же не призываю мужиков брать и расстреливать».
«Рано или поздно этот мир придет к тому, что мужчины из него будут исключены. Все проблемы из-за мужиков. Я этого не осознавала, когда была мужчиной. Воюют ведь они, они же стараются получить власть, как можно больше денег нахапать, командовать женщинами, быть главными, чтобы морально удовлетвориться, — по-другому они не могут. И все, что они творят, ведет к катастрофе, — рассуждает Инга. — Если дальше будет продолжаться развитие цивилизации по мужскому типу, то нас ждет крах, полный конец света и тишина. Если придет когда-нибудь Антихрист, это 100% будет мужик».
Сейчас Инга хочет найти девушку. Любой внешности и возраста — главное, верную. У нее были отношения уже после операции, с одной из девушек они даже жили вместе — но не сложилось: Инга утверждает, что поймала ее на измене.
С подозрением Инга относится и к движению в поддержку прав ЛГБТ-людей и винит их в появившихся в России запретах.
«На гей-парадах голыми жопами ходят виляют, чтобы какие-то права им дали, жениться друг на друге разрешили, а мы виноваты. Нас, таких вот людей, как я, приравнивают к таким вот геям, — рассказывает она. — Я себя считаю приличным человеком, я не пойду с голой жопой на гей-парад, мне это не надо. Я ни в каких сообществах не состою, никаких прав не добиваюсь. Не хожу не говорю всем: “Я такая лесбийская лесбиянка, что лесбиянее нету, дайте мне права”. Они домахались этими флагами. Теперь ни пол не поменять, ни паспорт не поменять».
При этом она не против зарегистрировать брак с любимой девушкой, если такая появится. И одновременно говорит, что «пидорасам никакие права не нужны».
— А чем геи хуже лесбиянок?
— Тем, что геи — это мужики. Им не нужны никакие права.
