Война на Ближнем Востоке обсуждается в русскоязычных соцсетях не меньше, чем война в Украине. И не менее агрессивно. С одной стороны звучат обвинения в поддержке терроризма и убийстве младенцев, с другой — в одобрении апартеида и геноцида. При выборе стороны спорящие ориентируются на принцип «кто первый начал». Это плохой принцип — считает публицист Иван Давыдов, и вот его аргументы.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Вечер, электричка, усталые немолодые люди, мужчина и женщина. Разговаривают хоть и вполголоса, но понятно, что о последних новостях. Мужчина, похоже, с позицией определился и теперь пытается убедить женщину в собственной правоте. Иногда задумывается, вспоминая новые для себя слова. Накба, интифада… Роется в телефоне, показывает какие-то ролики. А вот они… Да это еще в 1948-м началось… Да есть ведь резолюция ООН!
Она слушает, вздыхает, говорит:
— Деток жалко. И тех, и этих.
Честно говоря, я давно такого не видел. Года, может быть, с 2015. В метро, на остановках и на кухнях (и уж понятное дело — в социальных сетях) люди много, отчаянно, часто ожесточенно спорят между собой о последних новостях. Только эти новости — с Ближнего Востока.
Конечно, работает пропаганда. В телевизоре сейчас Газы даже больше, чем Авдеевки. Но дело не только в пропаганде. Россия научилась молчать. Люди в массе своей довольно быстро — пожалуй, еще весной прошлого года — сообразили, что бывают за споры. Готовы продолжать публичную проповедь или совсем уж отчаянные, или городские сумасшедшие. Кстати, то же ведь касается и речей ура-патриотических.
Патриотические городские сумасшедшие, которым повезло, требуют в эфире Соловьева убить всех человеков — ну или не всех, а процентов хотя бы 20 для начала. Патриотические городские сумасшедшие, которым не повезло, жгут глаголом на стогнах. Этим не повезло вдвойне: их опасливо обходят стороной, едва заслышав разговоры о важном.
Но это не значит, что не болит. Болит. И чужая война становится поводом, чтобы выговорить свою боль. Кто-то проводит аналогии (которые, конечно, не работают, как и все вообще аналогии). Кто-то пытается справиться с шоком.
Неловко в таком признаваться, но в последние месяцы я начал думать, что меня трудно стало травмировать рассказами о чужом ужасе и чужой боли. Корка какая-то наросла. Подлец человек, ко всему привыкает. Но когда вышли в эфир рекламные ролики ХАМАС с отчетами о собственных достижениях, с издевательствами над слабыми и беззащитными, оказалось — нет, вообще нетрудно травмировать. Очень даже легко.
Но дело, конечно, не в том, чтобы на фоне кадров с чужими и настоящими страданиями поговорить о собственных нравственных муках.
Вопреки модной максиме, над которой принято издеваться (и правильно, что принято), в конфликтах последних времен все ведь довольно однозначно. Причем не только для непосредственных участников. Человеку, который в окопе, и человеку, которому ракетой разворотило дом, и человеку, у которого убили близких, бессмысленно объяснять, что у противоположной стороны есть свои резоны. Но ведь и для человека, которому повезло остаться сторонним наблюдателем, совсем не трудно определиться с тем, кто прав.
Просто люди стали гуманнее, как бы странно такое утверждение сейчас ни звучало. Вопреки мнению святейшего патриарха Кирилла, люди в основном понимают, что война — штука глубоко неправильная. Понимание это далось нелегко и пришло не так уж давно. После Первой мировой войны, пережив невообразимый кошмар и написав кучу прекрасных романов об этом кошмаре, люди клялись — никогда больше! И довольно скоро устроили Вторую мировую, которая показала, как мало люди знают о невообразимых кошмарах. Добавили к прекрасным романам прекрасные фильмы, снова клялись, снова затевали войны (по счастью, все-таки намного менее масштабные), но понимание осталось, и это важно.
Но поскольку войны остались тоже, их надо как-то оправдывать: мир человека должен быть целостным и правильным. И как раз из этой новой гуманности растет простое правило — виноват тот, кто нападает. А тот, кто защищается, прав.
Остается только определиться с той точкой, когда все началось, и тогда все вполне однозначно. И если, по-вашему, все началось, например, в феврале 2022-го, у вас одна картина мира, а если за восемь лет до того — то совсем другая. Но однозначность при этом никуда не уходит. Плохие нападают. Хорошие обороняются. Воспевать завоевательные походы не модно — это даже городские сумасшедшие в телевизоре понимают. А в поисках аргументов для собственной защиты можно дойти, раз уж мы с Ближнего Востока начали, хоть до Каина с Авелем. Мы ведь, как и Господь наш, не любим Каина. Мы за Авеля, все совершенно однозначно.
Но именно эта однозначность и загоняет в ловушку. Приняв правоту одной из сторон, ты словно бы выдаешь обретенным своим индульгенцию, заранее отпускаешь любые грехи. И теряешь право на критику. Чужие совершают военные преступления. Свои — вынуждены иногда терпеть «нежелательные потери среди мирного населения на территории противника».
На помощь приходит язык, услужливо предлагая речевые конструкции, которые позволяют с комфортом расположиться внутри собственной правоты. Убитые люди — это больно. «Нежелательные потери среди мирного населения» — это никак. Ну, бывает. Что ж поделаешь.
Или вот есть еще чудовищное словечко «мирняк», особенно модное у диванных воинов, которые через жаргон подчеркивают свою причастность к великим событиям мировой истории, — «арта», «прилет», «мирняк». Мирняк — вроде валежника, его вообще не жалко.
На самом деле это трепетное отношение к беззащитным — тоже ведь совсем не старое. Довелось мне как-то читать книжку одного энтузиаста, поповича из-под Калуги, который по горячим следам описывал свершения своих земляков в ходе Отечественной войны 1812 года. И был там эпизод, человека наших времен способный смутить: группа французов пытается сдаться в плен партизанам, но крестьянские бабы вилами загоняют безоружных супостатов в прорубь и топят. Недавно — по меркам большой истории недавно — это был подвиг. А сейчас и генерал Гурулев, пожалуй, постеснялся бы восхищаться. Ну, ладно, генерал Гурулев, может, и не постеснялся бы, но большинство наших современников точно пришло бы в ужас.
Странно, но именно из гуманизма, из понимания недопустимости любой войны и растет этот соблазн — расчеловечить виноватого, разрешить (настоящим героям, защитникам правого дела, то есть в глубине души — и себе тоже, или даже в первую очередь себе) творить с ним все что угодно. Превратить живых и мирных людей сначала в мирняк, а потом в мертвых.
Это легко — перешагнуть невысокий заборчик цивилизованности. Поддержка найдется — людям вообще нравится объединяться вокруг правого дела. Аргументы тоже найдутся. Они всегда нас ненавидели. Они там все нацисты. Они все равно выросли бы террористами. Они имперцы, орки, дикари. Ну и так далее. Время и место действия значения не имеют.
И против этого всего одна случайная фраза:
— Деток жалко. И тех, и этих.
А вот попробовать остаться внутри того мира, где однозначная оценка происходящего не отменяет ни сострадания, ни права на критику, наоборот, тяжело. С поддержкой хуже, прагматического смысла нет: мирные люди все равно продолжат гибнуть вне зависимости от того, печалит нас это или нет. То есть получается, что вроде как и незачем там оставаться.
Но если не пытаться, войны вообще никогда не кончатся. Есть тут сложноуловимая связь.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
