Чиновники обсуждают трансгендерных людей: например, по мнению Вячеслава Володина, «человек утром встает и для себя принимает решение, что он уже не мужчина, а женщина; не женщина, а мужчина», а по телеканалу «Россия 1» сообщают: «Тычинка никогда не станет пестиком, а пестик никогда не станет тычинкой». И если в 2021 году Минздрав готовился к принятию МКБ-11 с передовыми подходами к помощи транслюдям, то за последний год положение сообщества в стране сильно ухудшилось. Осенью приняли новый закон «о пропаганде», а в мае Минюст активно обсуждал то усложнение, то полный запрет трансгендерного перехода. По просьбе «Холода» ЛГБТ-активистка и писательница Саша Казанцева поговорила о том, к чему готовятся транслюди в России, с психологом и руководителем «Центра Т» Яном Дворкиным, активистом «КилькоТ-Действия» Антоном, трансактивисткой и гендерной исследовательницей Анной.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Как новые инициативы скажутся на жизни трансперсон?
Ян: Очень сложно справляться с неопределенностью и выдерживать натиск угроз, которые сыплются от государства. В России многие трансгендерные люди имеют тревожное и/или депрессивное расстройство и, по статистике, 40% из них совершали попытки суицида (против менее 5% среди населения в целом). Это жуткая статистика, и она может ухудшаться. Страшно, когда тебя называют врагом народа на государственном уровне и хотят насильственно лечить. Возрастет и неприятие и насилие в отношении трансперсон, так как их фактически легализуют.
Особенно я боюсь за подростков. С 2013 года у них фактически не было никаких прав относительно себя и возможности получить помощь, но они знали, что смогут получить ее после 18 лет (после закона «о пропаганде» в 2013 году ЛГБТ-организации и ЛГБТ-френдли врачи в России потеряли возможность легально взаимодействовать с подростками. Подростки больше не могли обратиться за психологической помощью, информацией и просто общением о проблемах, связанных с гендером и сексуальностью. — Прим. «Холода»). Теперь, без надежды на будущее, им будет намного сложнее справляться с теми проблемами, которые их окружают.
Трансгендерные люди все равно продолжат выбирать для себя гормональную терапию, даже если она станет нелегальной, поскольку это практически единственный способ снизить дисфорию. Нелегальная гормональная терапия несет риски для здоровья. А не имея возможности сменить документы, трансгендерные люди будут стараться избегать мест, где необходимо их показывать. Это будет способствовать маргинализации, осложнять поездки, оформление юридических сделок и получение медицинской помощи. Трансгендерные люди все больше будут выпадать из социума, не имея тех базовых прав, которые есть у окружающих.
Анна: Большинство транслюдей в России просто потеряет возможность спокойно интегрироваться в общество, выйти из дистресса (гендерной дисфории) и прожить комфортную жизнь в своем гендере — жизнь обычного человека. По факту произойдет принудительная маргинализация трансгендерных людей.
Выхода останется два: либо жить в подполье, либо эмигрировать. Последнее, по моей оценке, могут позволить себе не больше 10% транслюдей из России. А в России им станет намного сложнее найти работу, вырастет вовлеченность в маргинальную деятельность, секс-работу, опасные занятия, снизятся доходы. В связи с этим может вырасти зависимость от семьи, будет сложнее сепарироваться. Надо понимать, что у многих родственники настроены трансфобно и общение с ними скажется на ментальном состоянии трансгендерного человека: ты живешь и знаешь, что тебя не принимает широкое окружение, но также ты постоянно получаешь осуждение от близких.
Антон: На их жизни уже сказались даже новости о предстоящих переменах. Даже транслюди старшего поколения, делавшие переход в 1990-е и 2000-е годы и повидавшие многое, в полном шоке. Происходит огромный ажиотаж в комиссиях, проводящих обследование и выдающих справки для трансгендерного перехода. Все, кто раньше откладывал получение диагноза и смену документов, уже пошли это делать. Но количество комиссий ограниченно, и надо признать, что многие не успеют пройти их до принятия нового закона. И точно не успеют те, кто ждал 18 лет (с этого возраста можно проходить комиссию. — Прим. «Холода»).
Получается, человек значительную часть своей жизни готовился к переходу, чтобы избавиться от дисфории и наконец начать жить обычной жизнью с подходящими документами. И у него захлопывают дверь прямо перед носом.
Мы как организация, системно работающая с сообществом, понимаем, что будет огромный рост суицидов. По откликам видно, что многие люди близки к этому; может быть, где-то это уже происходит. И мало кто об этом узнает, поскольку статистика не будет указывать, что это был трансчеловек: документы ведь не сменены. И в первую очередь, как всегда, это будут суициды среди подростков: они были самой уязвимой категорией транслюдей и раньше.
Наши оппоненты часто говорят: «Почему вы так много говорите о суицидах? Это спекуляция!» А как о них не говорить, если это основная проблема? Мне кажется, такие слова максимально отражают глубину непонимания ситуации.
Кого еще затронут перемены?
Антон: Проблема коснется не только трансгендерных, но и интерсекс-людей — тех, кто родился с телесными признаками, которые нельзя однозначно отнести к мужским или женским. Среди интерсекс-людей немало ситуаций вроде «младенца записали девочкой, а в пубертат у него начинает ломаться голос и расти борода: врачи не угадали». Понятно, что человек хочет получить мужские документы. Но никакой отдельной юридической процедуры смены юридического гендера для интерсекс-людей нет: в таких случаях они проходят по той же схеме, что и трансгендерные люди. Поэтому новые инициативы коснутся их тоже.
Один из возможных сценариев — комиссию можно будет пройти только в государственной клинике. Почему это плохо?
Ян: Государственные клиники, проводящие комиссии в нашей стране, существуют давно. К сожалению, по большей части в них работают глубоко трансфобные люди, которые могут оскорблять и унижать тебя, при этом они видят своей главной задачей находить причины для отказов. Отказы могут звучать так: трансгендерный парень не является парнем, поскольку на осмотре снял футболку «женским способом».
Я знаю истории, когда на комиссии в государственные клиники приходили ребята, выросшие в поддерживающей семье. Они не испытывали к себе ненависти и не говорили на комиссии про суицидальные мысли. И им отказывали: мол, вы не настоящий трансгендерный человек, потому что недостаточно страдаете. После такого, конечно, состояние людей ухудшается.
К сожалению, в российских медицинских вузах врачей не обучают работе с ЛГБТК+ людьми — хотя, например, у гинекологов, урологов, психиатров, эндокринологов есть определенная специфика, которую важно знать. Чаще всего врачи в государственных клиниках смотрят на трансгендерных людей через патологизирующую оптику, считая их больными, психически нездоровыми. Прохождение комиссии становится унизительным процессом, где задают по-хамски сформулированные вопросы. Знаю случаи, когда трансгендерного человека психиатр (не гинеколог!) попросила раздеться, чтобы посмотреть на гениталии, сказав: «Мне любопытно, как они меняются на гормональной терапии».
Прохождение государственных комиссий — это практически всегда тяжелый, унизительный, травматичный опыт. Зачастую он еще и несоразмерно дорогостоящий, что делает его недоступным для многих людей. Никакой медицинской помощи в этом для людей нет.
Антон: В частных клиниках, проводящих комиссии, работают действительно компетентные специалисты. Они профильно занимаются трансгендерностью, многие проходили обучение за рубежом по современным международным стандартам, знакомы с документами ВОЗ. А теперь представим, что трансгендерный человек приходит в обычный районный ПНД. Общение даже с цисгендерными людьми в госбольницах часто оставляет желать лучшего, и можно вообразить, каким будет отношение к ЛГБТ с учетом новых законов.
А если введут обязательные операции для смены документов?
Ян: Обязательные операции по удалению органов и/или стерилизации сделают переход невозможным для многих: из-за стоимости или противопоказаний. К тому же принуждать людей к серьезным вмешательствам или стерилизации — это просто варварство. Далеко не все транслюди хотят проводить операции на гениталиях: они очень сложные и могут иметь негативные последствия для здоровья на всю жизнь. Фактически это легализация физического насилия над трансгендерными людьми.
Антон: Это очень плохой сценарий, потому что именно до смены документов у транслюдей обычно проблемы с трудоустройством и деньгами. Либо человек находится в дистрессе из-за гендерной дисфории, либо пытается с ней справиться с помощью гормональных препаратов, меняющих внешность, и тогда его внешний вид не соответствует документам. В такой ситуации на многие работы тебя не возьмут.
Поэтому до сих пор люди сперва меняли документы, чтобы без вопросов устроиться на нормальную работу, и там уже зарабатывали на операции. Мы проводили всероссийское исследование трудового опыта трансгендерных людей и выяснили, что благодаря этому порядку перехода в транссообществе существенно снизилась проблема безработицы и бедности.
Транспереход запретят вообще. Что тогда?
Анна: Это откатывает транслюдей на несколько столетий назад. Максимум, что они смогут сделать, — подобрать себе визуальный образ, но не смогут существовать в нужной гендерной роли в значительном числе социальных взаимодействий. Транссообщество сложнее будет увидеть, о нем сложнее будет говорить. Мы откатимся в представлении о транслюдях. Сейчас в России нет адекватной статистики о транслюдях: сколько нас и как много преступлений совершается в отношении нас, с какими проблемами мы сталкиваемся, — но как минимум есть отдельные истории, по которым можно что-то узнать. Если запретят переходы, не будет и этого. Транслюди будут существовать атомизированно, в небольших слабо связанных группах, без шанса интегрироваться в общество.
Как изменится работа помогающих организаций и активистов?
Анна: У активистов будет больше работы в негативном смысле. Сейчас многие транслюди хорошо решают свои проблемы самостоятельно — с документами, больницами, врачами; они успешно социализируются и интегрируются в общество. Да, кое-где есть стеклянный потолок, но теперь этот потолок станет железобетонным.
Это принудительная маргинализация: появится предел качества жизни трансгендерного человека в России, который 99% преодолеть не смогут. Если раньше активистским организациям достаточно было на старте помочь с решением базовых вопросов, а дальше человек интегрировался в общество и сам шел по жизни дальше, то теперь ему будет нужна постоянная поддержка правозащитников.
Если раньше мы могли заниматься улучшением сервисов для транслюдей, то в ближайшие годы нам придется решать проблемы вроде «человеку нечего есть». Придется искать людям доступные низкооплачиваемые работы, вытаскивать из секс-рабства, еще плотнее работать с домашним насилием: принудительное снижение автономности транслюдей приведет к большей зависимости от родственников, часто трансфобных. Наша работа будет нацелена уже не на то, чтобы улучшать условия жизни транслюдей, а на то, чтобы просто обеспечивать их выживание.
Сейчас мы стараемся адресно помочь тем, кому можно успеть помочь, потому что потом такой возможности уже может не быть. Из всех ЛГБТ-людей транслюди — самые видимые для государства: у МВД есть списки тех, кто менял документы, они об этом неоднократно заявляли. И на транслюдей властям проще всего направить антиЛГБТ-репрессии. Мы считаем, что человек не должен оставаться наедине с государством.
