Доктор политических наук Григорий Голосов продолжает цикл статей о будущем России после Путина. Кто бы ни пришел к власти после него, этот человек или группа людей будут вынуждены вести переговоры с оппозицией, а значит, идти на компромиссы, потому что успешных переговоров без компромиссов не бывает. По мнению Голосова, оппозиции уже сейчас стоит задуматься о тактике переговорного процесса, аргументах, а главное — требованиях. Какими они могут быть и почему не годятся нынешние, Голосов объясняет в своей новой колонке для «Холода».
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Почему сейчас не до переговоров
Оппозиция борется за власть. Если, подобно современной российской системной оппозиции, она за власть не борется вовсе, это автоматически выносит ее за рамки определения — получается «оппозиция» в кавычках. Однако борьба за власть — довольно бедная характеристика отношений, которые при любом политическом устройстве, демократическом или авторитарном, возникают между теми, кому уже принадлежит власть, и теми, кто на нее претендует. Эти отношения, как аргументирует один из видных политологов нашего времени Стефано Бартолини, всегда включают в себя не только борьбу в узком смысле слова, то есть прямой политический конфликт, но и целый спектр неконфликтных взаимовыгодных взаимодействий. Поговорим об этом.
Начать следует, очевидно, с той формы неконфликтного взаимодействия между властью и оппозицией, которая является наиболее важной и результативной, то есть с переговоров.
К сожалению, следует сразу констатировать: в России это не работает. Власть не испытывает ни малейшего желания вступать с оппозицией в переговоры, поскольку безраздельно верит в свою способность победить ее репрессивными методами, а у оппозиции нет никаких средств, которые побудили бы власть изменить эту установку.
При этом не стоит сомневаться, что если влияние оппозиции возрастет, то ее выход на переговоры с власть имущими — с властями в целом или с какими-то фракциями правящего класса — станет и желательным, и даже неизбежным.
Как оппозиционные активисты мешают переговорам
Переговорные процессы лишь в редких и исключительных случаях носят полностью открытый характер. Это своего рода дипломатия. Во-первых, как и всякая дипломатия, хорошие переговоры требуют тишины. Во-вторых, переговоры обычно заканчиваются компромиссами. Обе эти особенности бросают оппозиции серьезный вызов, причем источник вызова находится внутри самого оппозиционного движения. Любые переговоры с властями неминуемо обернутся конфликтом между лидерами движения и его активом.
Активисты — важнейший ресурс, на который лидеры оппозиции могут опереться в борьбе за власть. Но когда достижение этой цели начинает маячить на горизонте, то взгляды лидеров и актива зачастую расходятся, причем это расхождение заложено в самой природе массового политического движения. Ведь активисты приходят в политику, движимые идейными, нередко альтруистическими соображениями. Часто они хотят не получить власть, а лишить ее тех, кто ею обладает. Лидерам, естественно, этого недостаточно.
Поэтому активисты, во-первых, крайне болезненно относятся к любым теневым контактам лидеров движения с представителями правящих кругов. По этому поводу они испытывают чувства сродни ревности, ощущают себя обманутыми. Во-вторых, среди активистов обычно много людей, которые ценят политическую борьбу как таковую, а любые компромиссы считают предательством.
Если оппозиционное движение по-настоящему массовое, противоречие между лидерами и активом разрешается сравнительно легко: лидеры могут опереться на рядовых сторонников движения, которые участвуют в его работе, но вовлечены не так сильно, как активисты. Но в нынешней России никакого массового движения нет. Более того, нет и сколько-нибудь значительного политического актива внутри страны. В качестве его суррогата выступают группы поддержки в соцсетях, где сильная идейная приверженность целям оппозиции не сочетается со сколько-нибудь серьезным практическим участием в ее деятельности. Возможно, в истории не было более бескомпромиссных наблюдателей политики, чем политически ангажированные пользователи соцсетей.
Скандал с Волковым и Авеном как попытка переговоров
К сожалению, эти довольно очевидные соображения стали актуальными в свете недавнего скандала вокруг писем в поддержку снятия западных санкций с некоторых находящихся за рубежом российских бизнесменов. Сам по себе этот эпизод представляется мне незначительным. Ошибка уже признана одной из сторон скандала. Я в свою очередь вижу ошибку лишь в средствах: понятно, что гнев Кремля в отношении потенциальных «изменников» пугает бизнесменов гораздо больше, чем санкции Запада. Ставки куда выше. Покуда это так, «раскола элит» таким способом не достичь. Однако сама идея наведения мостов между оппозицией и какими-то — пусть на первых порах и периферийными — группами правящего класса не кажется мне ошибочной.
Худшим моментом этого скандала стала общественная на него реакция — типично активистская. Ошибкой называлось то, что ошибкой не было. Ведь это была пусть робкая, но все же попытка неконфликтного взаимодействия с какими-то игроками, которые, предположительно, могут влиять на власть. Разумеется, круг таких игроков не исчерпывается находящимися за рубежом крупными бизнесменами. Однако боюсь, что любые попытки взаимодействия оппозиции с обладающими сходным потенциалом группами, находящимися внутри России, вызвали бы гораздо больший по масштабам шквал возмущения в соцсетях.
Нужны ли оппозиции переговоры в принципе?
Конечно, дистанция между этими первыми робкими шагами и реальным переговорным процессом колоссальна. Допустим, однако, что в силу какого-то изменения внутриполитических обстоятельств переговоры стали возможны. Прежде чем рассуждать исходя из этого допущения, зададимся вопросом: нужны ли эти переговоры самой оппозиции? Отрицательный ответ можно дать только при условии, что мы верим в падение режима вследствие стихийного массового восстания или какого-то другого события, которое приведет к внезапному и полному краху режима. Тогда оппозиции достаточно будет, пользуясь выражением Энгельса, «поднять валяющуюся на мостовой корону». Никаких переговоров не понадобится. Но верить в это, как мне кажется, не стоит.
Таким образом, в любом сколько-нибудь вероятном варианте развития событий переговоры неизбежны. А число таких вариантов по большому счету сводится к двум. Надо подчеркнуть, что ни один из них не сможет реализоваться, если у власти будет оставаться Владимир Путин. Даже при максимальном ослаблении его власти будет невозможно сформулировать такие условия компромисса, которые он нашел бы приемлемыми для себя. Речь в любом случае идет о каких-то политиках, которые в силу стечения обстоятельств или в результате собственных усилий окажутся у власти после Путина.
Я допускаю, что независимо от характера политического режима, который эти политики будут возглавлять, они не будут принадлежать к нынешней оппозиции. Это допущение представляется мне реалистичным, пусть и не на все сто процентов. Но если оно верно, то я вижу два наиболее вероятных варианта развития событий. Первый: новым правителям либо будут чужды цели демократизации страны, но они будут готовы пойти на какие-то компромиссы с оппозицией (хотя бы для того, чтобы инкорпорировать ее в структуру нового режима). Второй: они будут готовы пойти на демократизацию, надеясь после нее сохранить какую-то долю власти или по меньшей мере обезопасить свое будущее.
Второй вариант, конечно, был бы оптимальным для политического развития страны. Именно по этому сценарию прошли «бархатные революции» в восточноевропейских странах, положившие конец коммунистическим режимам. Но и первый вариант, будучи в России более вероятным, открыл бы для оппозиции достаточно серьезные тактические перспективы. Оба варианта сходятся в одной точке: чтобы вести переговоры, оппозиции нужно сформулировать какие-то требования, которые можно было бы выложить на стол уже на первой встрече с представителями властей.
Что оппозиция может потребовать от власти?
Отвлекаясь от требования об уходе Путина, которое в обоих вариантах развития событий на момент начала переговоров будет уже выполнено, я должен констатировать, что требования, которые сейчас звучат в выступлениях лидеров оппозиции, не является конкретными. Основной упор делается на две меры, которые, строго говоря, трудно даже охарактеризовать как политические: переход к парламентской системе правления и федерализацию. В действительности эти идеи относятся не к политической жизни общества, а к институциональному устройству.
Вопрос о том, являются ли они золотым ключом к демократизации, заслуживает отдельного разговора хотя бы потому, что существующая форма авторитаризма обладает колоссальной способностью к имитации любого демократического устройства. Но к этому разговору я вернусь в следующих статьях цикла.
Понятно, что при этом наиболее важной, если не единственной, опорой оппозиции будет массовая поддержка ее требований. Можем ли мы с серьезными основаниями предположить, что такую поддержку смогут снискать требования о переходе к парламентской системе и глубокой федерализации?
К сожалению, на этот вопрос я могу ответить сугубо отрицательно. Конечно, бывают случаи, когда массы за неимением лучшего и из глубокого доверия к оппозиции поддерживают совершенно непонятные им требования. Как вспоминал свидетель восстания декабристов, «увлеченные к бунту солдаты положительно не знали настоящей причины возмущения; начальники и предводители их, заставляя их кричать: “Да здравствует Конституция!”, уверяли солдат, что это супруга Константина Павловича».
Согласно моим многолетним наблюдениям, российская публика, даже в ее наиболее образованном сегменте, не очень хорошо понимает различия между основными видами демократического институционального устройства, президенциализмом и парламентаризмом. Мнение о том, что президентская система с неизбежностью ведет к тирании, является не просто преувеличенным, но ложным, а строить политическую аргументацию на ложных основаниях — это заведомо проигрышная игра. С федерализмом, в общем-то, дело тоже обстоит не так уж просто. Автократизация современной России имела одним из своих основных источников региональный авторитаризм.
Я полагаю, что требования оппозиции должны быть политическими, а не институциональными, и при этом достаточно конкретными для того, чтобы послужить основой для практических действий. Действительно, предположим, что в ходе переговоров оппозиция безоговорочно взяла верх и получила полный карт-бланш на реализацию своих требований. Мне трудно представить, что в этой гипотетической ситуации первоочередной задачей будет изменение конституции — хотя бы по той причине, что эта задача не решается с кондачка. Если новая конституция не будет введена декретом (а это наихудший вариант конституционного строительства из всех возможных), то первоочередные задачи должны быть другими — и преимущественно политическими. Оппозиции следует их сформулировать.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
