Такое сближает получше пряничных домиков

После того как Александр Лукашенко отказался признавать поражение на президентских выборах в августе 2020 года, Беларусь охватили массовые уличные протесты. Лукашенко ответил на них столь же массовыми репрессиями. В последние два года в Беларуси могут арестовать за исполнение песни на белорусском, лайк в соцсетях, носки бело-красно-белой расцветки или «мысленную поддержку протестующих». Силовики приходят к участникам акций лета — осени 2020-го через месяцы и годы, а под арест люди зачастую попадают целыми семьями: мужья и жены, дети и родители, зятья и тещи. По просьбе «Холода» журналистка Любовь Касперович рассказывает историю семьи, в которой сразу четыре женщины — мать и три ее дочери — оказались фигурантами уголовных дел за участие в протестах.

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.

22 февраля 2022 года Таня Борисович должна была сдавать важный экзамен в музыкальном колледже. Несколько ночей до этого она повторяла теорию, на всякий случай готовила шпаргалки и в тот день проснулась рано, в семь утра.

Все жительницы их минской квартиры еще спали. Спала Анна Борисович — Танина мама. Спала старшая сестра Яна — на следующий день она должна была уехать в Москву, где училась на третьем курсе биофака МГУ. Спала Танина сестра-двойняшка Настя, с которой четыре недели назад они отметили совместный день рождения: им исполнилось по 20 лет, всей семьей они сходили на каток и в кафе, посмотрели «Don’t Look Up» и покатались на зиплайне. Яна старше двойняшек всего на год с небольшим: когда вскоре после рождения первой дочери Анна забеременела двойней, муж поставил ее перед выбором — либо она делает аборт, либо он уходит из семьи. Анна выбрала детей. Муж уехал в Канаду. Младшие дочери познакомились с отцом, когда им было уже по восемь лет. 

Когда Таня проснулась, было еще темно. Тихо, чтобы не разбудить родных, собралась в колледж. Она играла на скрипке с шести лет, учителя в музыкальной школе сразу настраивали ее на то, чтобы сделать музыку профессией, но сама Таня решилась на это, только когда пришло время выбирать, где продолжать образование после девятого класса. На прослушиваниях перед поступлением ей сказали, что она недотягивает. «Мне было так обидно, — вспоминает Таня. — И я решила, что сейчас как поступлю, как докажу им, что они не правы! То есть мной скорее руководили эмоции, я не думала, зачем мне это надо».

Зачем ей это надо, Таня поняла только к четвертому курсу. Теперь ей хотелось успешно окончить колледж и продолжить обучение в консерватории.

В то утро Таня вызвала такси и ждала его на улице, просматривая сообщения в телефоне. Она сильно волновалась и, когда к ней подошел какой-то мужчина, поначалу решила, что это водитель. Но мужчина — на нем была маска, закрывающая лицо — быстро, чтобы было невозможно запомнить имя и рассмотреть фото, показал милицейское удостоверение, попросил пройти к машине и поговорить. Таня удивилась, но ничего не заподозрила: решила, что нечаянно стала свидетелем какого-то происшествия. 

В этот момент подошел еще один неизвестный. Он резко выхватил из рук Тани телефон и силой затащил ее в микроавтобус. Там сидели четверо неизвестных в балаклавах, один из них был в бронежилете и с ножом. Не понимая, что происходит, Таня стала просить телефон, чтобы позвонить в колледж — предупредить, что опоздает к началу экзамена. Она еще надеялась на него попасть. В ответ мужчины, которые оказались сотрудниками Главного управления по борьбе с организованной преступностью и коррупцией МВД Беларуси, стали кричать на Таню, требовать отдать им ключи от квартиры и угрожать наручниками. 

«Казалось, это какой-то злой розыгрыш, — вспоминает Таня. — Но, несмотря на сильный шок и растерянность, я понимала, что для розыгрыша это слишком затратно, поэтому, скорее всего, это жестокая реальность». 

Когда неизвестные в балаклавах начали звонить в дверь квартиры Борисовичей, Анна сказала им, что гостей в доме не ждут. Чуть позже соседка открыла тамбур, и незнакомцы начали барабанить уже непосредственно по двери — тогда Анна поняла: они все равно войдут, даже если придется применить силу. Она решила открыть.

Анна впервые забеременела, когда ей было 24. Через два с небольшим года она уже была матерью трех дочерей, воспитывала их одна. Борисович мечтала стать психологом и окончила профильный факультет педагогического вуза, но для полноценной практики нужно было доучиваться, а времени на это не было. Следующие 20 лет Анна преподавала английский в школе, мечтая вернуться в психологию и занимаясь дочерьми. Каждая из них, помимо учебы, увлекалась чем-то еще: Таня играла на скрипке, Настя ходила на карате, Яна — на художественную гимнастику. 

Политикой Анна не интересовалась и голосовать на очередных президентских выборах не собиралась. За месяц до выборов, 3 июля 2020 года, она согласилась поучаствовать в шествии по случаю Дня независимости Беларуси: местные власти всегда отправляли туда бюджетников в добровольно-принудительном порядке. Тот факт, что в стране бушует эпидемия коронавируса, а президент Александр Лукашенко отрицает опасность болезни и рекомендует лечиться водкой, баней и поездками на тракторе, Борисович не смущал. «Я вообще не вникала во все это, — вспоминает она. — Ну парад и парад. Песни, ярмарки — что плохого? Совсем не было понимания, куда я иду. Это не сильно приятное мероприятие, но ради отгула в школе почему не сходить?»

О выборах с ней решила поговорить старшая дочь. Яна рассказала матери, что большинство независимых кандидатов либо находятся в тюрьме, либо вынуждены были уехать из Беларуси. Анна упиралась: «Что вы с этой политикой ко мне лезете?» — но Яна не сдавалась. «В конце концов дочь сказала: “Хорошо, давай ты просто ответишь на несколько простых вопросов, и я постараюсь отреагировать на твои возражения”. И спросила, что хорошего я нахожу в Лукашенко, какие у меня “за”, — вспоминает тот разговор Анна. — Неожиданно для себя я пересказала штампы из телевизора, что в Европе геи, а главным достижением считала, что нет войны. Притом что телевизора у нас нет, мы его не смотрим. Но эти фразы все равно просочились в мое сознание».

Яна спросила: разве отсутствие войны — это достижение? «Я сидела и молчала, потому что не могла возразить, — продолжает Анна. — В тот момент я осознала, что передо мной сидит мой 19-летний ребенок, взрослый член общества. Она это уже понимает, а до меня только начинает доходить. Решила, что в моей голове что-то не так и, наверное, нужно послушать молодое поколение». После этого Борисович стала смотреть в интернете видео оппозиционных политиков — Валерия Цепкало и Сергея Тихановского (к тому времени он уже сидел в СИЗО) — и «начала прозревать».

Полтора года спустя Анна открыла дверь своего дома силовикам. Мужчины с оружием ворвались в квартиру с криками: «Лицом к стене!» Анну отвели в одну комнату. Яну — в другую. 

Несмотря на небольшую разницу в возрасте с сестрами, Яна всегда чувствовала себя значительно старше и самостоятельнее. Поступив в гимназию, она серьезно увлеклась биологией, поэтому часто пропадала в своей комнате одна, наедине с учебниками. Упорство и внутренняя дисциплина — дополнительные занятия порой начинались в 07:30 — принесли результат. К девятому классу Яна стала самой известной ученицей в гимназии: ее имя звучало по школьному радио, ее узнавали даже незнакомые гимназисты и учителя. В десятом она победила на республиканской олимпиаде по биологии, став абсолютной чемпионкой Беларуси. Спустя год прошла отбор на самые крупные международные соревнования по биологии — International Biology Olympiad. В 2018-м они проходили в Иране, в них участвовали 68 стран. 

Яна вернулась из Ирана с бронзовой медалью. «Мне было интересно, на что я способна, сможет ли обычная школьница не семи пядей во лбу дойти до международной олимпиады, — вспоминает Яна. — Оказалось, все возможно. Нужны только мотивация, терпение и усидчивость. А еще — умение собраться в нужный момент, перенаправить стресс в нужное русло и отстоять правоту».

Благодаря успехам на олимпиадах Яна без экзаменов поступила на биофак Белорусского государственного университета, но уже через два месяца решила отчислиться. «Жесткие рамки мешали мне развиваться, — объясняет она свое решение. — В старшей школе я училась из интереса, а в университете столкнулась с атмосферой обязательности и контроля. Знания проверялись тестами на каждом семинаре, будто без этого мы не способны учиться. Причем вопросы тестов были в духе “как называется…”. Для биолога гораздо важнее, как эта вещь работает, а не как она называется». Оставшийся учебный год 18-летняя Яна подрабатывала репетитором и параллельно готовилась к поступлению на биофак МГУ: знакомый рассказал ей, что там можно получить действительно фундаментальное образование. В 2019-м она уехала учиться в Россию.

В 2020-м три сестры впервые голосовали на президентских выборах. До этого политикой в Беларуси никто из них не интересовался. «Мне даже стыдно за это. Гражданской позиции у нас как таковой не было», — говорит Яна. Тем летом из-за локдауна в Москве она вернулась в Беларусь. Новости о происходящем в стране появлялись в медиа, даже далеких от политики, «их сложно было не заметить». Яна стала узнавать о том, как арестовывали кандидатов в президенты, как задерживали участников спонтанных акций солидарности. Все, что происходило в Беларуси накануне выборов, в ее систему ценностей не укладывалось.

Вечером 8 августа 2020 года, накануне дня президентских выборов, Яна листала ленту в инстаграме и наткнулась на пост одноклассницы. Та писала, что всю неделю наблюдала за досрочным голосованием в гимназии, где они вместе учились, и столкнулась с нарушениями: независимых наблюдателей не пускали даже в холл школы, а после для бо́льшей надежности заклеили окна, чтобы не было видно, что происходит внутри. Обычно рациональная Яна отреагировала на это очень эмоционально — и зарегистрировалась независимой наблюдательницей. «Меня сильно зацепила фраза, которую администрация гимназии, где я училась, сказала моей знакомой наблюдательнице, — вспоминает Яна. — Что-то вроде: “Посмотри, какой хорошей ученицей ты была — и кем стала”. После этого сомнений не было. Я хотела посмотреть, как они сказали бы эту же фразу в лицо мне — той, кого считали лучшей ученицей среди всех выпусков».

С самого утра Яна дежурила у своей гимназии. Внутрь ее не пускали: она стояла на крыльце и отмечала тех, у кого были белые ленты на руках (оппоненты Лукашенко призывали надевать их тех, кто собирался голосовать против действующего президента — для независимого подсчета голосов). Яна видела, что в основной день выборов на участок пришли около тысячи человек — гораздо больше, чем в итоговый протокол внесла комиссия: ее члены вбросили слишком много бюллетеней на досрочном голосовании, и, если бы они честно учли всех избирателей, явка на участке составила бы больше 100%. Среди тех, кто работал в школе на выборах в тот день, оказались учительница биологии, готовившая Яну к олимпиадам, и директор, называвшая ее лучшей ученицей. Яна многое хотела им высказать, но смогла только посмотреть в глаза: «Для меня 9 августа был переломным днем».

Теперь, полтора года спустя, она стояла лицом к стене в одной из комнат квартиры, откуда завтра должна была ехать в Москву. Силовики приказали ей молчать, а сами принялись проводить обыск. Больше всего их интересовали мобильные телефоны и компьютерная техника. 

Настя Борисович в то утро собиралась поспать подольше: в Белорусский национальный технический университет, где она училась на архитектора, ей нужно было во вторую смену. Сквозь сон она услышала шум в квартире. Когда окончательно проснулась и спустилась со второго этажа двухъярусной кровати (нижний, где спала Таня, был уже пуст), увидела в дверях комнаты неизвестного в балаклаве. Настя на автомате сказала ему «здрасьте» и снова забралась под одеяло. Что происходит, кто этот неизвестный, почему он оказался в их квартире — ничего понятно не было: «Лежу такая, закинув руки за голову, и ощущаю: единственное, что выдает мое волнение, — это то, что я дергаю пальцем ноги».

Из коридора послышались обрывки фраз: «участвовали в маршах», «перекрывали дороги», «регистрировались на платформе “Зубр”». О ком именно речь, Настя не понимала. Вероятно, о ней тоже. 

9 августа 2020 года она вместе с мамой и Таней стояла в огромной очереди, чтобы проголосовать на своем участке. Вечером к ним присоединилась Яна (ее гимназия располагалась неподалеку). За час до окончания голосования в очереди оставались порядка 200 человек. В итоге у комиссии возникла та же проблема, что и в гимназии Яны: по данным наблюдателей, явка на участке составила больше 100%. «Уже в тот момент нам было понятно, что подсчет голосов на выборах — это вранье и фальсификация», — вспоминает Настя.

Вечером, так и не дождавшись протоколов с результатами голосования на своем участке (чтобы их не вывешивать, членов комиссии «эвакуировал» ОМОН), сестры и их мама отправились в центр города: отпускать дочерей одних Анна боялась. Оппозиционные телеграм-каналы призывали приходить туда всех, кто был не согласен с итогами выборов, объявленными властями: согласно им, Александр Лукашенко получил около 80% голосов. 

В тот день Борисовичам показалось, что протестующих немного. Близко к силовикам девушки не подходили. Когда менее чем в 100 метрах от них взорвалась светошумовая граната, решили, что нужно уходить. «Более опытные участники говорили, что людей мало, надо в другой день выходить всем вместе, — вспоминает Яна. — Мы решили прислушаться, потому что для нас это был первый подобный митинг». 

После этого Таня, Настя и Яна стали выходить на протесты каждый вечер — как и сотни тысяч белорусов. Силовики закидывали демонстрантов светошумовыми гранатами и расстреливали резиновыми пулями, задерживали их и избивали. Многие бесследно исчезали в РУВД, а после с травмами находились в изоляторах и больницах. Несмотря на это, те, кто, как сестры Борисович, оставался на свободе, продолжали выходить на улицы. «Это было самое понятное действие, которое можно было совершить, — объясняет Яна. — Я же не работала тогда, чтобы уйти, например, в забастовку. Кроме митингов, мы делали какие-то другие мелочи: расклеивали листовки, рисовали муралы. Свои грамоты я вернула школе, повесив их на забор».

16 августа сестрам казалось, что Беларусь близка к свободе. На улицы городов по всей стране вышли сотни тысяч людей — только в Минске, по разным оценкам, собрались от 160 до 400 тысяч человек. Мало кто ожидал такого от белорусов — даже они сами. После недели жестокого подавления протестов силовики ушли с улиц. Анна впервые увидела Минск таким, каким не знала прежде, — свободным, а людей рядом — счастливыми.

«Ты идешь по самому широкому проспекту, смотришь вперед — а люди за горизонт уходят, — вспоминает Таня. — Смотришь назад — там тоже не видно конца. Внутри была настоящая эйфория, что это и есть мы — белорусы, творческие, свободные, воспитанные, что нам не страшен никакой ОМОН, когда мы вместе». «Это давало огромную надежду на будущее», — добавляет Настя. 

Тот митинг остался в памяти каждой. За ним последовало не менее десяти других: мать и дочери выходили на акции практически каждое воскресенье. К концу осени протест стал угасать, в ноябре силовики стали задерживать участников акций с особой жестокостью. Люди перешли на формат дворовых маршей, но к Новому году исчезли и они. Постепенно семья вернулась к привычной жизни, в которой не было места политике: следить за новостями не хватало моральных сил. Яна уехала в Москву, Таня и Настя погрузились в учебу, Анна вошла в свой привычный рабочий ритм.

Александр Лукашенко не раз угрожал: «Найдем каждого». Настя, ее сестры и мама не воспринимали эти угрозы всерьез и даже смеялись над ними: на протестах их ни разу не задерживали, в движении участвовали тысячи таких, как они. Когда Яна приехала в Минск на новогодние каникулы в январе 2022-го, они почти не говорили о политике — зато по-новому сблизились. На Рождество дочери вместе с мамой испекли пряничный дом — с глазурными окнами, крышей и дверью.

А теперь, полтора месяца спустя, силовики обыскивали их квартиру. Когда они стали осматривать ноутбук на столе, Настя спустилась с кровати. «Ваше присутствие необязательно», — попытались остановить ее силовики. Настя возразила: «Я же должна знать, с какими сторонами моей прекрасной личности вы будете знакомиться».

К девушке приставили неизвестного в балаклаве. Он часто вздыхал, и Настя решила завести с ним разговор. 

«Я ему сказала, что у него, видимо, нелегкая работа, раз он так часто вздыхает, — рассказывает она. — Он сослался на то, что я слишком молодая, а ему лет все-таки побольше. “Знаете, у меня есть знакомые примерно вашего возраста, но они как-то пожизнерадостнее будут”. На это он промолчал. Затем предложила посмотреть мои рисунки, что висели над столом. Показала свои университетские работы. Он был, кажется, немного тронут, что с ним разговаривают как с нормальным человеком, что ли».

Через некоторое время — оно в тот момент казалось тягучим, как смола — силовики стали расспрашивать Настю об участии в протестах 2020 года, требовали показать ее технику. «Все, что я скажу, может быть использовано против меня на суде», — ответила Настя. Неизвестный в балаклаве посмотрел на нее и сказал: «Мы не в Америке».

Настя почему-то вспомнила про свое домашнее задание по одному из университетских проектов: нарисовать человека в интерьере. Ей пришло в голову попросить силовиков попозировать ей, поскольку у нее «не так много возможностей порисовать мужчин». Они, кажется, не ожидали, что кто-то может вести себя дерзко в такой стрессовый момент, но спокойно отказались. 

«В конце концов я спросила, могу ли сесть обратно, — продолжает Настя. — А мне сказали: “Можете даже лечь, вы же лежали”. Я забралась в кровать, накрылась одеялом, закрыла глаза». Она делала вид, что спит. В конце концов люди в балаклавах ушли — и забрали с собой маму и Яну. Настя осталась в квартире одна. 

Тане было страшно. Ей казалось, что все происходит из-за нее, потому что она первой вышла из квартиры; что это нереально и невозможно — задерживать за то, что было полтора года назад. 

Из дома вывели Яну и Анну. Всех посадили в разные машины и куда-то повезли. Глядя в окно, Яна попыталась проанализировать ситуацию и понять, что делать дальше. Опыт олимпиад всегда помогал ей собраться в стрессовые моменты — помог и сейчас. Для себя она быстро решила: не будет отпираться от того, что силовикам уже известно, но и не расскажет ни капли больше.

Семью доставили на улицу Революционную — в Главное управление по борьбе с организованной преступностью и коррупцией МВД. Несмотря на заявленную специализацию, оно давно стало одним из главных репрессивных органов в Беларуси, его сотрудники занимаются в том числе и борьбой с инакомыслящими. Однажды на Революционную попал преподаватель из Таниного музыкального колледжа — его заставили публично каяться якобы за участие в плане «Перамога», своего рода подпольном народном ополчении. Из-за подобных историй Тане казалось, что стены в ГУБОПиКе измазаны кровью, а по коридорам ходят люди с ножами. 

В реальности зло выглядело гораздо более буднично и банально. Сотрудники ГУБОП объяснили, что нашли их по фотографии в соцсетях у Яны, на которой они вместе с Таней идут среди моря бело-красно-белых флагов. Они еще раз проверили телефоны сестер, прочли их переписки, просмотрели каждую фотографию. Потом были допросы — о мотивации участия в протестах, об отношении к происходящему в стране. «У меня сложилось впечатление, что они это делают для запугивания, потому что информация, которую они получают, потом не влияет на ход следствия и в деле никак не фигурирует», — говорит Яна. 

Затем каждую из сестер заставили записать «покаянные видео» — «для отчета». Позже их опубликовали в телеграм-канале, приближенном к силовикам. На камеры они должны были сознаться, что участвовали в акциях протеста. «Я особо не отпиралась, — рассказывает Яна. — Единственное — избегала фразы “массовые беспорядки”, потому что эти акции не были беспорядками. В целом я понимала, что у них есть наша фотография и биллинг телефонов, поэтому отпираться нет смысла».

Чуть позже, уже оказавшись в следственном изоляторе, сестры узнают, что им в каком-то смысле повезло. Опыт их сокамерниц был другим: одну из них шантажировали в ГУБОПе арестом детей, на другую выливали холодную воду, третью били головой о стену. К мужчинам относились еще жестче: «Например, мужа одной из наших сокамерниц били электрошокером, и она это слышала», — вспоминает Яна. 

Далее сестер по отдельности привезли в Следственный комитет, который вел их уголовные дела. В СК на «покаянные видео» внимания не обратили. Про мотивацию и отношение к происходящему следователь даже не спрашивал: ему было важно оформить дело и узнать даты участия в маршах, причем только те, у которых были фотосвидетельства. 

В СК Таня и Яна увиделись, смогли коротко поговорить и даже обняться. Куда увезли маму, никто из них не знал, — в тот момент они больше тревожились за нее, чем за себя. Следователь проговорился, что она в РУВД. «Мы не понимали, хорошо это или плохо, — рассказывает Яна. — Потому что нам он сказал: “Хорошо, что у вас уголовка сразу”». 

Бесконечный день 22 февраля закончился для сестер в изоляторе временного содержания на Окрестина. В августе 2020 года о нем узнал весь мир: задержанных содержали в переполненных камерах и во внутреннем дворике, силовики избивали их так, что крики были слышны на соседних улицах. Те, кто выходил оттуда, рассказывали об избиениях и пытках — и показывали гематомы и раны по всему телу.

В первые дни в изоляторе Таня просыпалась, смотрела на грязно-коричневые стены, на деревянные нары без постельных принадлежностей, на девушек, спавших на полу, на оконную решетку, на яркий свет, который горел днем и ночью, думала о перспективах — и начинала плакать. В голове крутились разные мысли. Где мама? Что с Настей? Отчислили ли Таню из колледжа? Сколько это продлится? Неизвестность пугала.

Утром 27 февраля за металлической дверью она услышала шаги сразу нескольких человек. Их выстроили возле стены, а потом с грохотом открыли дверь и скомандовали: «Заходим!» Зашли четверо. Так в двухместной камере оказались 13 человек, но Тане было важно не это: среди новеньких была Яна. Таня бросилась к сестре, обняла ее и расплакалась.

Как позже окажется, в тот день белорусские власти готовились к протестам в день референдума по изменению Конституции и освобождали камеры для «вновь прибывших». 27 февраля, по данным правозащитников, только в Минске задержали более 800 человек. 

Тане тоже предлагали проголосовать. Утром надзиратель открыл «кормушку» — окошко в двери камеры — и спросил, кто хочет поучаствовать в референдуме. Она и еще одна сокамерница отказались, но позже пришли и за ними, вывели в коридор. Тане запомнилось, как один из сотрудников ИВС сказал: «Ну, нельзя же заставлять, если они не хотят голосовать. Все должно быть честно». Таня так и не поняла, проголосовала ли она: бюллетень ей никто не выдавал.  

Через 10 дней Яну и Таню должны были отпустить домой или перевести в СИЗО: в Беларуси меру пресечения до суда выбирает следователь. Поздно вечером в камеру зашел надзиратель и скомандовал: «Борисович, на выход». Надежды, что их отпустят, у сестер не было, но они все равно были рады. На Окрестина было ощущение, что они находятся в аду: холод, теснота, яркий свет днем и ночью, сон на полу, отсутствие душа, прогулок, сменной одежды и каких-либо средств гигиены, клопы и вши в камере. В СИЗО, по рассказам сокамерниц, должно было стать чуть легче.

К полуночи девушек перевезли в следственный изолятор на улице Володарского в Минске. Он находится в самом центре города: в 700 метрах — Дом правительства, примерно столько же — до главного корпуса БГУ, где когда-то училась Яна. 

В СИЗО их снова обыскали, заставили раздеться и приседать. Тем не менее отношение надзирателей сразу показалось другим. «У сотрудников на Окрестина куча мата в речи, обращаются они к тебе на “ты”, с утра будят фразой “Подъем, девки”, — объясняет Яна. — Здесь же к нам сразу обращались на “вы” и по имени-отчеству. Это удивило». К тому же перед распределением в камеры сестер впервые за десять дней отвели в душ: выдали полотенце, шампунь и даже разрешили оставить их себе. Других личных вещей до перевода в СИЗО у них не было.

В марте 2022 года изолятор был переполнен, поэтому первые шесть суток — Таня еще долго будет измерять время не днями, а сутками — она провела в «отстойнике». Это холодное помещение в подвале, с зарешеченным окном, куда едва проникает дневной свет. Стол, скамейка, шесть кроватей, раковина с холодной водой и дырка в полу — все, на что могут рассчитывать заключенные. Затем была «больничка» — тесная камера, куда обычно помещают заболевших, но в тот момент отправляли кого угодно: заключенных было просто слишком много. 

Следующую неделю Таня провела в одном помещении с женщиной, у которой было раздвоение личности и богатое криминальное прошлое. «С обвиняемыми в убийстве или мошенничестве проще сидеть, потому что от них примерно знаешь, чего ожидать, — говорит Таня. — С этой женщиной все происходило непредсказуемо. Дело порой доходило до драки». Потом, когда Таня попала в обычную камеру, с ней тоже была женщина, которая «создавала негативную атмосферу во всей камере». «Мы оказались в условиях, где личные границы нарушались, хотели мы этого или нет, — рассуждает Таня. — И отсюда шло много конфликтов». 

Яна с первых часов заключения решила, что откажется от ожиданий и будет жить сегодняшним днем, стараясь максимально сохранить себя и здоровый рассудок. 

Еще на Окрестина она каждый день стала делать зарядку для глаз: в обычной жизни на это никогда не хватало времени. После перевода в СИЗО она начала читать много художественной литературы из местной библиотеки: на свободе у нее доходили руки только до учебников по специальности. Внешняя несвобода стала фоном, на котором Яна все равно продолжала жить по-своему. 

«Я это воспринимала как своеобразные каникулы», — говорит Яна. Она старалась развивать себя, общалась с сокамерницами, читала, делала физические упражнения. Волновалась только об одном: как родные? Поэтому с самого начала Яна стала писать им письма, вкладывала туда стихи и рисунки, чтобы они знали: с ней все в порядке даже в заключении. Часто она рисовала пряничный домик — как тот, что они всей семьей испекли на Рождество.

Жизнь тянулась своим тюремным чередом: подъем в шесть утра, отбой в десять вечера. Между ними — утренние очереди к умывальнику, еда, редкие встречи с адвокатом и допросы у следователя, короткие прогулки в тесном бетонном дворике, стирка, сочинение писем на свободу. И так — день за днем, 100 дней подряд.

Раз в месяц ее «выносило», и тогда Яне хотелось выйти в окно. Но на окне была решетка, а за ней — жалюзи-реснички. «Эти реснички могут смотреть вниз — тогда ты видишь землю, или вверх — и тогда виден кусочек неба. То есть фразу “Двое стояли у окна, один видел грязь, другой — небо голубое” в тюрьме можно понимать и буквально тоже», — описывает Яна. Внутри было накурено и сыро.

В один из дней в камеру Яны перевели женщину, которая на свободе занималась социологией и методологией гуманитарных наук. Задержали ее по той же причине, что и Яну, — за участие в акции протеста. В этот момент жизнь Яны перевернулась. «Вместе мы просидели два месяца. Это было замечательное время, я бы еще так посидела, — смеется Яна. — Она оказала огромное влияние на мое мировоззрение, стала для меня большим другом и учителем с большой буквы. Благодаря общению с ней я начала рациональнее мыслить, стала большим патриотом».

Были у Яны и другие знаменитые соседки. В соседней камере сидела главный редактор одного из крупнейших независимых белорусских изданий TUT.BY Марина Золотова. В «отстойниках» перед судом она пересекалась с правозащитницей Марфой Рабковой — ее арестовали еще в сентябре 2020-го и спустя почти два года приговорили к 15 годам лишения свободы. От Марфы Яна узнала о возможных перспективах: по наблюдениям заключенной правозащитницы, за участие в трех и менее маршах задержанным дают «домашнюю химию» (осужденный остается на свободе, но должен соблюдать ряд условий: быть дома по вечерам и на выходных, отмечаться в милиции), за более чем в восьми — отправляют в колонию.

Поначалу и Яне, и Тане предъявили участие в трех акциях протеста.

История сестер Борисович — не единственная и не уникальная в сегодняшней Беларуси. Силовики системно, целыми семьями задерживают людей, участвовавших в протестах против режима Лукашенко.

В конце декабря 2022 года, накануне Нового года, силовики задержали известного репетитора Евгения Ливянта. Его забрали прямо с урока. Позже задержали его жену Юлию Ливянт, а также старшую дочь Анну и ее мужа — супруги недавно вернулись в Беларусь из Польши. Сперва семью дважды судили по административным делам якобы за «мелкое хулиганство». После этого на них открыли уголовное дело и перевели в СИЗО на Володарского, где они будут находиться до суда. Их обвиняют по статье о грубом нарушении порядка на акциях 2020 года.

Ту же статью силовики вменяют братьям Дмитрию и Владимиру Карякиным, которые в 2012-м представляли Беларусь на «Евровидении» с песней «We Are the Heroes». В 2020-м они поддержали протест против насилия и фальсификаций на выборах, спустя больше чем два года их задержали сотрудники СОБРа — причем вместе с родителями. В СИЗО у отца музыкантов случился инсульт, сейчас он дома. Остальные члены семьи — под стражей.

В августе 2022-го во дворике минского бара прошел уличный концерт, на котором певица Мерием Герасименко исполнила песню «Обійми» украинской группы «Океан Ельзи». На следующий день Герасименко задержали — якобы за пожертвования Вооруженным силам Украины. Арестовали и владельца бара Андрея Жука — вместе с женой Марией. Им вменили участие в акциях протеста, в СИЗО семейная пара находилась полгода. Суд начался 31 января, в тот же день Андрея осудили на два с половиной года «домашней химии».

В январе 2023-го из-под стражи отпустили журналистов Снежану Инанец и Александра Лычавко. Пару задержали в октябре 2022-го и тоже обвинили в грубом нарушении порядка. В наказание за это суд назначил им два и три года «домашней химии».

Завуч минской гимназии Светлана Хромова оказалась в колонии с дочерью Яной. В 2020-м Хромова сначала была членом комиссии на участке, где фальсифицировали выборы, а потом вместе с дочкой стала ходить на протесты. Их задержали в декабре 2021 года, обвинили в участии в маршах и приговорили к двум годам лишения свободы.

Блогер Игорь Лосик оказался в тюрьме еще до президентских выборов, в июне 2020 года. Его судили вместе с Сергеем Тихановским — якобы за организацию массовых беспорядков и разжигание социальной вражды. Приговор — 15 лет лишения свободы. Его жена Дарья Лосик на протяжении двух лет боролась за мужа: объявляла голодовку, давала интервью, вызывала на разговор Лукашенко, предлагала белорусским властям обменять его на себя. В итоге ее задержали за интервью телеканалу «Белсат», которое расценили как «содействие экстремистской деятельности» (власти Беларуси признали канал «экстремистским формированием»), обвинив в том, что она «позиционировала себя как жена политзаключенного» и «давала личную негативную оценку государственным органам». Суд приговорил Дарью к двум годам колонии, их четырехлетнюю дочь Паулину воспитывает бабушка.

Семилетний Ваня и пятилетняя Настя Коноваловы не видели своих папу и маму больше двух лет. Их родителей — Антонину Коновалову и Сергея Ярошевича — задержали осенью 2020 года якобы за администрирование телеграм-канала «Армия с народом». Позже суд назначил им пять с половиной лет колонии. Детей тоже воспитывает бабушка.

По данным белорусских правозащитников, счет подобным случаям идет на десятки. Всего на момент публикации материала более 1440 человек признаны в Беларуси политическими заключенными. Большинство из них попали в тюрьму из-за акций 2020 года.

Анну Борисович, как и ее дочерей, тоже задержали 22 февраля — за то, что она не сразу открыла дверь сотрудникам ГУБОП. В милиции это посчитали «неповиновением требованию должностного лица». Ночь она провела в холодном «обезьяннике», а утром ее отвели в комнату, где сидели порядка 20 человек. Анна не сразу поняла, что так проходит суд: по скайпу, без адвоката и свидетелей. Судья не стал разбираться, было сопротивление или нет, и назначил ей максимальное наказание в 15 суток. За день до этого Анна поступила в Институт психологии: решила, что настало время вернуться к мечте. Мечту снова пришлось отложить.

За 15 дней она побывала в трех изоляторах. Везде было холодно и людно: в двухместной камере сидели 12 человек, в шестиместной — 18. Личные вещи и средства гигиены у нее отобрали — с собой у Анны были только несколько прокладок и туалетная бумага. Позже закончились и они. Передачи задержанным не отдавали. Где-то рядом в таких же условиях сидели ее дети.

С самого начала Анну настроили на то, что после 15 суток ее вряд ли отпустят: за каждый марш силовики будут отправлять ее на «новый круг». Прикинув, что раньше лета не выйдет, Анна стала готовиться к худшему и беречь силы. 

«Мне ограничили свободу, я знала, что такое бывает, — рассказывает она. — Но и понимала, что люди возвращаются, нужно просто это пережить. Чтобы сохранить здоровье, я старалась соблюдать режим: пить, есть, спать. В какой-то момент поняла, что снаружи мне было бы даже сложнее: пришлось бы звонить, бегать, разыскивать дочерей, искать адвокатов. Получается, мне еще и повезло».

Что произошло с детьми, она узнала только после перевода в изолятор в Жодино, на четвертые сутки. Одна из сокамерниц рассказала о девушке-скрипачке, которую она встретила в ИВС на Окрестина. С ней была сестра. Анна поняла, что речь идет о ее дочерях. 

Оставшись одна, Настя не понимала, что ей делать: куда бежать, кому звонить. Чтобы прийти в себя, она стала заниматься максимально рутинными делами: переоделась, поела, покормила кошек и собаку. «Мирная жизнь закончилась», — вслух самой себе сказала Настя.

Ее не задержали: во время обыска силовики не обнаружили в ее телефоне ничего подозрительного. «Найдешь фотки за двадцатый год — приезжай», — сказали они. Настя была напугана. Решив, что будет лучше «минимизировать последствия», она собрала рюкзак, поехала в Следственный комитет и созналась, что участвовала в акциях протеста. «Там охренели, — рассказывает Настя. — Сказали, что никаких вопросов ко мне нет, и отправили домой». Дома по-прежнему никого не было.

О том, что на ее сестер завели уголовное дело, Настя узнала во время визита в СК. А вот следы мамы потерялись. Вместе с бабушкой она обзванивала все изоляторы и РУВД, но везде отвечали: «Не располагаем данными». Когда через два дня после задержания ее родственников российские войска вторглись в Украину, в том числе с территории Беларуси, Насте стали приходить в голову странные и страшные мысли: «А вдруг белорусских политзаключенных отправят туда в качестве пушечного мяса и я больше не увижу родных?»

Мама нашлась спустя четыре дня в изоляторе в Жодино. Передачами и поиском адвокатов занимались ее родители. В 70 лет им пришлось узнать, как правильно упаковывать продукты в СИЗО, зачем нарезать колбасу, каким должно быть зеркало и многие другие мелочи, которые в обычной жизни не имеют значения, а в изоляторе становятся чрезвычайно важными.

Весь следующий месяц Настя продолжала ходить в университет, чтобы хоть как-то отвлечься от плохих мыслей. Оставаться дома одной было страшно — и она переехала. Перестала выходить в интернет, купила новую симку и кнопочный телефон. «Я превратилась в серую мышь, ходила в максимально неярком, — вспоминает она. — Казалось, это лучшая маскировка — быть ничем не примечательной и не отличаться от других людей».

Передачу сестрам она отнесла лишь однажды — после того, как Анну через 15 суток выпустили из-под ареста. Так они с матерью дали понять, что на свободе.

23 марта в квартиру Борисович снова пришли силовики, но никого не застали: Анна ушла на почту отправить дочкам письмо и разминулась с ними буквально на час. При этом ей постоянно звонили, просили прийти в РУВД и «забрать телефон». Она решила скрываться: уехала из Минска в глухое место, изредка выходила на связь в телеграме. «Приходили к моим родителям, к свекрови и свекру, — рассказывает Анна. — Свекровь даже вызывали к следователю, где ей прямо сказали: “Давайте мы проведем их [с дочерьми] по одному уголовному делу, пусть они сдадутся, придут с повинной, и им не придется ждать суда в СИЗО”. Мол, по доброте душевной они делают благо для нашей семьи».

В апреле силовики стали искать Настю — пришли в университет, но тоже разминулись: в это время она как раз возвращалась домой. Ей сообщили, что идти домой, наверное, тоже не стоит. Стало понятно, что нужно срочно уезжать.

«У меня тогда не стоял выбор, оставляю я дочек или не оставляю, — объясняет Анна. — Просто приняла как факт, что нужно ждать окончания следствия. Для меня скорее стоял вопрос “Сидеть в тюрьме опять или уезжать?“. Я побывала там и не была готова туда вернуться. Лучше спастись двоим, чем сидеть вчетвером».

Эвакуация заняла более двух суток. «Рассказывать об этом подробно нельзя, — говорит Настя. — Но такое запоминается на всю жизнь. Напряжение было запредельным. На нас завели уголовное дело по той же статье, что на сестер, но, слава богу, еще не успели закрыть выезд. Переходить границу было страшно. Но мы смогли уехать».

«Одним из самых сложных моментов в СИЗО для меня был последний допрос у следователя [19 апреля 2022 года], — вспоминает Таня. — Он пришел, открыл свою папочку и сообщил, что на меня накопали еще четыре эпизода участия в маршах, то есть всего их стало семь».

К тому моменту Таня жила надеждой на то, что получит «домашнюю химию». Теперь ей стало страшно, что она уедет в колонию. «Очень сильно переживала, — продолжает она. — Как оказалось, на то, сколько тебе назначит суд, может повлиять котлета, которую съел на завтрак судья, или тот факт, наступил он в лужу или нет, пока шел на работу. А не правосудие, закон, справедливость или мои семь эпизодов».

Суд над сестрами Борисович начался 31 мая. Светило солнце, отцветала сирень. Заканчивалась весна, которую Таня и Яна провели в тюрьме. 

Яне казалось, что процесс должен быть серьезным и пафосным: в зале соберется много людей, судья будет внимательно изучать дело, произносить громкие слова и задавать вопрос «Как вы могли?». Все-таки определяется их с сестрой судьба на следующие четыре года — именно такой максимальный срок заключения предусмотрен по статье о грубом нарушении порядка, по которой их обвинили.

Но и здесь все оказалось буднично и банально. Прокурор быстро, тихо и монотонно озвучил обвинение, перечислив номера автобусов и троллейбусов, работу которых якобы остановили сестры. Судья скучал, изредка посматривал в телефон, листал материалы дела, разглядывал дипломы Яны с олимпиад и только однажды включился, увидев на одном из них подпись Лукашенко. Дело рассмотрели за шесть часов. На следующий день судья так же монотонно зачитал приговор. Яна получила два с половиной года ограничения свободы. Таня — три. Через несколько месяцев сестры должны были отправиться в исправительное учреждение и принудительно в нем работать. А пока им изменили меру пресечения — и они временно вышли на свободу.

«Эта атмосфера отсутствия пафоса, какой-то игрушечности ломала мне мозг, — вспоминает Яна. — На следующий день после приговора я пришла в здание суда, чтобы попросить копию протокола. На процессе нас держали в наручниках, под охраной конвоиров. А теперь ты спокойно разговариваешь в коридоре с помощницей судьи, которая была на нашем процессе, стоя в полуметре от нее. Все довольно вежливо, как будто ничего не произошло. Это меня удивило».

После десятиметровой камеры мир внезапно стал большим. Первое время Таня чувствовала себя на свободе немного неуютно. «На протяжении 100 дней у тебя одна жизнь: ты ходишь лицом к стене, ездишь на суды в наручниках, — объясняет она. — Казалось, что вокруг слишком много пространства, света, будто я заново родилась. Все еще не верила, что это происходит по-настоящему».

Яна адаптировалась к новым условиям быстрее. Заметила только, что голова начала работать хуже, некоторые вещи она стала забывать. «Я ходила с бумажкой и записывала — не могла в голове уместить все, что нужно сделать, — рассказывает она. — И мысли формулировать стало труднее. В тюрьме ты на автомате чистишь зубы, потом у тебя по расписанию еда — все просто и понятно. После нее пришлось адаптироваться к большому количеству задач. Я стала делать все в два раза медленнее и быстрее уставать».

В тот день, 1 июня, сестер встретили бабушка и дедушка, отвезли их на дачу. Они сходили в баню, поужинали домашней едой, от души повалялись в траве. Впервые за 100 дней Яне хотелось плакать.

Яна и Таня поначалу не собирались уезжать из Беларуси, но на третий день их условной свободы к ним домой снова пришли с обыском — искать маму и сестру. После этого они решились на отъезд. По словам Яны, власти «не сильно стремились не дать уехать»: «Нет цели посадить всех — есть желание выдавить из страны активных людей». «До сих пор мне кажется, что уехать — это хорошее решение, — продолжает она. — У меня есть чувство вины перед теми, кто сейчас в тюрьме. Но, я думаю, оно начнет проходить по мере того, как я начну делать что-то полезное».

Как посчитала Настя, они с мамой не видели Яну и Таню 147 дней и девять с половиной часов. Это была самая долгая разлука в их жизни.

Летом 2022 года вся семья Борисович оказалась в Польше. Жизнь им пришлось начинать практически с нуля. Тане первое время было очень плохо. Она днями лежала на диване, почти не вставала. «Оказалось, не так тяжело пережить 100 дней в СИЗО, как принять свою реальность после, — говорит она. — Но сейчас я чувствую себя более свободным человеком, чем раньше».

Настя увлеклась творчеством и музыкой и думает над тем, чтобы поступить в американский вуз. «Американский диплом признается во всем мире. Да и английский — международный язык, — объясняет она. — Ведь неизвестно, когда мы сможем вернуться в Беларусь. А русскоязычный мир для нас пока закрыт». Анна в свою очередь собирается вернуться к своей мечте и снова начинает учиться на психолога.

Радикальнее всего решила изменить свою жизнь Яна. «Опыт СИЗО научил борьбе с неопределенностью, — объясняет она. — Даже если ты не знаешь, что делать, где учиться, ты уже ориентируешься в этой неопределенности как рыба в воде. Да, я не могу заниматься тем, чем раньше, но я могу еще раз построить то, что мне нужно. Задержав меня, силовики пытались подавить мою волю, а оказалось ровно наоборот. Сейчас я не могу себя представить не делающей для Беларуси что-то хорошее». Яна собирается уйти из биологии и заняться социальной или политической работой — сейчас она изучает, в какой конкретно сфере могла бы быть полезнее всего для будущего Беларуси. В Польше Анна, Настя и Таня живут вместе, а Яна — отдельно: говорит, что у них по-прежнему хорошие отношения, но разные взгляды на преодоление трудностей. 

«Такие ситуации проверяют на прочность, — говорит Настя. — И, кажется, мы все прошли ее не так уж плохо. Думаю, такое все-таки сближает — получше пряничных домиков. Конечно, очень хочется вернуться в Беларусь. Очень скучаю по родине и по тем, кто там остался. Надеюсь, что смогу вернуться туда не через годы. У меня есть убеждение, что каждый народ в какой-то степени заслуживает происходящего. С другой стороны — почему, например, дети должны нести ответственность за то, что выбрали их родители? Нежелание рисковать своим комфортом приводит к тому, что, например, Беларусь соучаствует в войне. Я постоянно ищу ответы на эти вопросы. Часто накатывают эмоции, неясные мысли, сомнения. Но главное, что ноги-руки целы, голова имеется. Как-нибудь справимся».