Подвести политические итоги 2022 года невозможно, потому что нечему подводить итог. Главное событие года — война, но она, похоже, далека от развязки. В России не было выборов, не менялась власть. Да, режим ужесточается, но это тоже процесс, который продолжается, а значит, не может быть оценен объективно. При этом, по мнению доктора политических наук, колумниста «Холода» Григория Голосова, сам по себе 2022 год — это итог более чем 20 лет российской политической жизни, то есть правления Владимира Путина. Был ли такой финал предопределен или войны и изоляции России можно было избежать? На эти вопросы Голосов отвечает в своей последней в 2022-м году статье.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Закономерность или случайность?
2022 год стал для России итоговым. Он подвел жирную черту под более чем 20-летним периодом становления и развития политического режима, сменившего ущербную демократию 1990-х годов. К концу этого периода мы пришли с тем, с чем пришли: с интенсивным вооруженным конфликтом, в почти полной международной изоляции и с экономикой, которая вроде бы пока еще выдерживает бремя внешнеполитического безумия, но больших оснований для оптимизма не дает.
Является ли этот итог закономерным? Искать закономерности — в природе аналитики. Но можно, однако, и просто констатировать: нам не повезло. Колесо в казино истории раскрутилось, повертелось, да и остановилось на несчастливой цифре. В публичной аналитике такой подход практикуется редко, а зря: случай — а особенно несчастный случай — играет в истории важную роль. Многое происходит «оттого, что в кузнице не было гвоздя».
Чтобы рассортировать звенья цепи причин и следствий на случайные и закономерные, надо выбрать какую-то точку отсчета, причем не в буквальном смысле, не во времени, а в нашем понимании происходящего. В нескольких предыдущих статьях я обосновывал позицию, согласно которой российский политический режим в начале 2000-х годов начал приобретать черты режима личной власти, а затем — и довольно скоро — стал персоналистской автократией. Если так, то были ли события 2022 года полностью предрешены природой режима?
Думаю, нет. Многие, конечно, говорят, что иначе и быть не могло. Обычно такое мнение основано на высказываниях главы государства, которые в ретроспективе можно интерпретировать как намеки на нынешний поворот событий. И действительно: начиная с известной «Мюнхенской речи» Владимира Путина, таких высказываний было много (как, впрочем, и высказываний противоположного содержания). Любопытно, что некоторые из аналитиков, которые ныне придерживаются такой интерпретации, еще год назад с упорством, заслуживавшим лучшего применения, отрицали возможность перехода конфликта России с Украиной в фазу «горячей войны». Тогда такая возможность явно не согласовывалась с их видением природы режима.
Я далек от того, чтобы упрекать кого-то из этих аналитиков в недальновидности. Безусловно, в конце прошлого года основания для оптимизма были более чем скромными. Но реалистические оценки с высокой вероятностью военного конфликта, строились во многом на конкретном, ситуационном анализе. С концептуальной точки зрения нет никаких оснований считать, что персоналистские диктатуры того типа, который мы наблюдаем в России, склонны к особо агрессивному поведению на международной арене.
Вероятность войны для разных политических режимов
В той ветви политической науки, которая занимается международными отношениями, есть теория «демократического мира». Здесь не место для детального анализа этой теории на предмет ее истинности и пределов применимости. Достаточно сказать, что она проверялась многими учеными и в целом проверку выдержала. Основной тезис этой теории гласит, что демократии реже, чем автократии, служат источником международных конфликтов. Причина состоит не в том, что демократия делает политиков более миролюбивыми по складу характера — это, конечно, не так, — а в том, что она сдерживает их агрессивные импульсы.
Логика тут проста. Война — рискованное предприятие. В случае легкого успеха она принесет колоссальные бонусы любому политику, который решится ее развязать, но легкий успех никогда не гарантирован. Если что-то пойдет не так, то издержки лягут на граждан страны, и чем тяжелее издержки, тем меньше шансов на то, что политики-забияки сохранят власть по итогам следующих выборов. Это располагает к предусмотрительности.
У лидеров большинства автократий прошлого не было такого механизма сдерживания. Если нет выборов, то военная победа дает правителю колоссальное преимущество, которое не перекрывается даже значительными издержками. Для военной хунты международный конфликт — лучший способ доказать, что она не зря находится у власти. Монархи издавна рассматривали успехи на поле брани как окончательное подтверждение своего права на корону. Для многих партийных режимов их внешнеполитическая миссия — будь то борьба за «жизненное пространство» или стремление способствовать «мировой революции» — была логическим продолжением их программных целей, для достижения которых хороши любые средства, включая военные.
Однако современные персоналистские автократии, к числу которых относится российская, похожи на демократии в том смысле, что выборы все-таки остаются единственным источником власти. А это значит, что у правителей есть сильный стимул избегать действий, существенно ухудшающих положение населения. Риторика таких режимов обычно строится на том, что только в условиях диктатуры граждане страны достигли невиданного доселе благоденствия, в то время как «потрясения» положат этому благоденствию конец.
Думаю, нет нужды доказывать, что именно такова была основная линия российской пропаганды в течение первых 15 лет путинского правления. Агрессивные внешнеполитические действия в эту линию, в общем-то, не вписывались. Ее адекватным идеологическим выражением были концепции «энергетической сверхдержавы» и «либеральной империи», в которых упор делался на мягкую силу, а не на военное доминирование.
Предпосылкой к отказу от этой линии послужило, конечно, значительное замедление темпов экономического роста в России. Не секрет, что условием этого роста служили высокие цены на энергоносители. Сама по себе экономическая политика российского руководства всегда была направлена на поддержание модели извлечения ренты, которая сложилась по итогам перехода к капитализму в 1990-е годы и содержала в себе значительные препятствия к экономическому развитию. Реформировать эту модель без перераспределения власти и собственности было невозможно, и никто в российском руководстве к этому не стремился.
Война была предрешена?
Значит ли это, что переход к внешней агрессии был предрешен? Нет, не значит. Мировой опыт показывает, что электоральные авторитарные режимы обладают значительной сопротивляемостью к экономическим трудностям и даже кризисам. В Мексике экономический застой длился десятилетиями, но это не помешало авторитарному режиму стать одним из самых долгоживущих в истории. В порядке логического моделирования можно легко представить себе ситуацию, в которой и российский режим просуществовал бы в модусе «стабильности», которую мы наблюдали до 2014 года, еще пару десятков лет.
Именно потому, что такая траектория была бы наиболее щадящей для режима с точки зрения его собственного выживания, предпринятые в 2022 году действия можно охарактеризовать как ошибку. Да, расчет Путина был не беспочвенным. События восьмилетней давности показали ему, что достигаемая военными средствами территориальная экспансия может принести колоссальные внутриполитические выгоды без сколько-нибудь существенных издержек. О том, что февральская акция задумывалась как широкомасштабная реплика операции в Крыму, с победой за пару недель и парадом в Киеве, вряд ли стоит спорить. Это широко известно.
Понятно, однако, и то, что здравая оценка ситуации предполагала вывод о том, что повторить опыт 2014 года не удастся. Ошибка такого гаргантюанского масштаба была обусловлена целым комплексом более или менее случайных обстоятельств.
Начну с наименее, пожалуй, очевидного из них. Российская Конституция возлагает на Путина задачи, преимущественно связанные со стратегическим, и особенно внешнеполитическим, руководством. В то же время и самому Путину эти задачи ближе, чем рутинное «сидение на хозяйстве».
Конечно, объем власти у Путина таков, что он мог бы совершать активные действия — как правильные, так и ошибочные — в любой сфере управления. Он мог бы затеять, например, радикальную экономическую реформу в том направлении, к которому его давно подталкивают советники вроде Сергея Глазьева, решительно повернув Россию к управленческим практикам советских времен. Но этого Путин не хочет, поскольку именно на современной экономической модели строится его власть. В этой сфере он предпочитает полностью полагаться на «либеральных экономистов», положение которых в системе народнохозяйственного управления в 2022 году нисколько не изменилось и, пожалуй, даже упрочилось.
Внешнеполитические действия — это, стало быть, его приоритет как по должности, так и по личным предпочтениям. А личные предпочтения Путина в области внешней политики сложились в период его политической социализации в 1970-х годах — на фоне Холодной войны и в условиях, когда мировую повестку дня диктовало противостояние двух сверхдержав.
Война и многополярный мир
Риторика о «многополярном мире» отражает вполне реалистическое представление о том, что сейчас сверхдержав уже не меньше трех: Китай со счетов не сбросить. Кроме того, есть надежда, что распад «американской империи» отколет от нее несколько европейских держав, которые станут полюсами пусть и послабее трех главных, но тоже в своем праве и, главное, вне американского контроля. Однако настоящих сверхдержав в многополярном мире будет на первых порах три, а потом Америку, наверное, и вовсе удастся вытеснить на периферию истории. И главную роль в этом историческом свершении Путин отводит России.
Судя по всему, обдумыванию этой, вынесенной из 1970-х годов, геополитической конструкции Путин уделил значительную часть времени, проведенного в ковид-изоляции. Вполне возможно, что эти приятные раздумья привели его к выводу о том, что оглушительный успех на украинском фронте позволит ему не только укрепить свою власть в России, но и войти в историю в качестве достойного продолжателя дела российских царей. Такие выводы доставляют психологический комфорт, но они создают не очень благоприятный фон для объективного, основанного на достоверных данных стратегического планирования.
Персоналистская автократия чревата ошибками по той простой причине, что устраняет механизмы контроля, сокращающие возможность принятия неправильных решений. Это — наиболее очевидный урок 2022 года, и он закономерен. Второй урок состоит в том, что природа ошибок во многом определяется субъективными качествами того, кто их совершает. В этом смысле России, можно сказать, просто не повезло.
Впрочем, можно посмотреть на итоги года и иначе. Вопреки распространенному мнению, я полагаю, что Россия — довольно динамичная страна. Некоторые особенности ее исторической динамики хорошо схвачены в принадлежащей то ли Бисмарку, то ли Черчиллю, то ли какому-то анониму фразе «русские долго запрягают, но быстро едут». Легко могу представить, что и самодержавие, и коммунистический режим могли бы просуществовать гораздо дольше, чем в итоге просуществовали. К их падению были, конечно, объективные предпосылки, но значительную роль сыграли и фатальные ошибки, совершенные на излете этих режимов. А поскольку самодержавие и советский коммунизм по большому счету не были образцами достойного правления, то эти ошибки послужили своего рода локомотивами истории. Проблема с этой метафорой в том, что локомотивы иногда сходят с рельсов, с самыми печальными последствиями для пассажиров поезда.
