12 сентября в «Холоде» вышел текст политолога Григория Голосова «Лояльность не порок», в котором он объяснил, почему доверие к власти среди россиян и даже идентификация с ней не являются чем-то опасным, а скорее, даже наоборот. Историк Александр Эткинд с этим не согласен, и вот почему.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
В своей недавней статье ведущий российский политолог Григорий Голосов убедительно опровергает одно давнее рассуждение, которое стало печально знаменитым. Жозеф де Местр, неудачливый дипломат наполеоновских времен, говорил, что всякий народ заслуживает правительства, которое он имеет. На деле, пишет Голосов, есть множество примеров того, как народы становились заложниками своих правительств. В условиях кризиса во многих странах доверие к правительству снижалось до нуля. Народы понимали что заслуживают лучших правительств, и тогда происходили перевороты и революции. Со всем этим трудно не согласиться.
Но в конце своей статьи Голосов делает еще один поворот. По его мнению, длительными такие периоды недоверия быть не могут, потому что «тогда это уже не национально-государственное состояние, а несостоявшееся государство вроде современного Йемена». Мне трудно понять эту разницу между «не состоянием» и «несостоявшимся». Если смысл рассуждения в том, что несостоявшиеся государства недолговечны, то пример Йемена — а также Сомали, Сирии, Афганистана или, к примеру, Венесуэлы — показывает, что в этом состоянии всеобщего недоверия можно жить долго. Американский институт Fund for Peace вместе с журналом Foreign Policy каждый год ранжирует государства по уровню их fragility, что я бы перевел как шаткость (в ранние годы этого ранкинг назывался failed state, потом его переименовали). В списке 2022 года на первом месте как раз Йемен, на последнем Финляндия, а Россия на 75 месте из 179, между Боснией и Бенином. Сегодня это кажется серьезной недооценкой. Тем не менее все (кроме Боснии и Герцеговины) европейские государства и все развитые страны находятся в этом ранкинге далеко за Россией. И, увы, многие из хрупких или шатких стран этого списка находятся в своем плачевном состоянии уже много десятилетий.
Но Голосов имеет в виду что-то большее. «Несостоявшееся государство, растянувшееся по всему северу гигантского континента и нашпигованное ядерным оружием, стало бы кошмаром для всего человечества». Это да, так и есть. Но разве оно, это государство, уже не стало таким кошмаром? Сослагательное наклонение в этой фразе звучит странно. И далее Голосов пишет, вновь смешивая модальности: «желание [российского] населения доверять своему правительству и идентифицировать себя с собственным государством не должно рассматриваться как врожденная болезнь. Это — ресурс, который когда-нибудь будет востребован для строительства новой России». Все верно, если говорить о желании. Но речь в этой статье Голосова идет о реальных социологических опросах, в которых люди выражали не свои желания, а доверие правительству, какое оно есть. Либо эти данные недостоверны, либо народы не понимают, чего они на самом деле заслуживают. Но, как и пишет Голосов, все это временные состояния.
В социологические опросы, проводимые в момент национального кризиса, можно верить или нет, а сравнить их все равно не с чем. Но если мы вместе с Голосовым хотим, «чтобы Россия пришла к нормальной национальной государственности», то любые признаки популярности нынешней власти должны стать предметом критического анализа. Иначе мы согласимся с усталым и циничным автором «Санкт-Петербургских вечеров», который никак не мог примирить свою неприязнь к российскому царю со своим же консерватизмом.
Я пишу эти очевидные для меня вещи, потому что меня стали тревожить недавние высказывания российских интеллектуалов, в которых звучат непривычные, несвойственные этим людям консервативные ноты. Юрий Сапрыкин, известный журналист со взглядами, которые в России принято называть либеральными, опубликовал на сайте polit.ru большой материал о будущем страны. По сути, он видит бесконечное повторение травматического состояния — больше и дольше того же самого, потому что ничего другого в момент шока представить себе нельзя. Максимум его ожиданий — это путинизм с человеческим лицом.
Мне нравится, что люди говорят о будущем: значит, не все потеряно. И все же хочется чуть больше политического воображения. Будущее может быть гораздо хуже, а может, и лучше — и мы не знаем, какое именно [будущее нас ждет]… Но на тихом авторитаризме, о котором пишет Сапрыкин, будущее наверняка не остановится; что было возможно до войны, стало несбыточным после ее начала. Город в этом видении есть, но мира нет: ни пандемий, ни репараций, ни многого чего другого.
Почему проигравшая сторона непременно станет «правоконсервативной» (а я оцениваю прогноз Сапрыкина именно так)? Исторический опыт говорит обратное. Вспомните, что произошло с Российской Империей после Крымской войны и Японской войны. Вспомните, что случилось с Австро-Венгерской Империей после Первой мировой войны и с Германией после Второй. Вспомните, что происходило в США после поражения во Вьетнаме или, самый свежий пример, в Аргентине после Фолклендов.
Путинский режим — причуда истории, которая заканчивается «операцией» в Украине. Это результат множества накопленных случайностей, а также структурной слабости прежних институтов власти. Случайностей не перечислить: они имеют разнообразную природу и никогда не повторятся вновь. Позднесоветские и российские институты и их лидеры несли конституционную ответственность за предотвращение нынешнего развития событий, но не справились с задачами. Этот коррумпированный и агрессивный режим нанес огромный ущерб Украине, России и миру. Скорбеть о жертвах, расследовать подробности, думать об альтернативах и приближать их — все это достойные, нужные дела.
Но масштаб потрясений, которые принес путинский режим, не должен создавать иллюзии его закономерности или долговечности. Впасть в такую иллюзию — значит, находиться под влиянием исторической травмы. Землетрясение тоже большое дело, но трагедия вряд ли повторится в том же месте еще раз. Величина исторического события не есть его длительность, масштаб не значит повторяемость. Люди по природе разумны, хотя и не без исключений. Существуют оптические иллюзии, которым поддается глаз неподготовленного человека; но разобравшись, что к чему, пройдясь и потрогав, человек вновь видит предметы как они есть.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
