Один из самых резонансных и высоко оцененных русских романов года — фэнтезийный триллер «Лисьи броды» Анны Старобинец. История про странное место где-то рядом с Маньчжурией, в котором встречаются чекисты, беглые зэки, даосы и лисы-оборотни, понравилась, кажется, всем: и литературным критикам, и известным интеллектуалам, и широкому кругу читателей. Тем временем дети поклонников «Лисьих бродов» зачитываются «Зверским детективом» — серией книг Старобинец о приключениях животных в Дальнем лесу. Сейчас и «Детектив», и «Броды» готовятся к экранизации, но Старобинец, начинавшая как сценарист в обоих проектах, больше в них не участвует. Редактор «Холода» Максим Заговора поговорил с ней о том, почему кинопродюсеры боятся детских книжек и фантастики, об эмиграции в Грузию, «русофобии» и о том, как объяснить детям войну.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Вы больше не участвуете в экранизации ваших книг. В фейсбуке вы написали так: «То, что сделают с “Лисьими бродами”, и то, что сделают со “Зверским детективом”, — это акт самокастрации и самоцензуры, не имеющий ко мне отношения». Что произошло?
— Во-первых, это две разные истории. Все, что касается «Лисьих бродов», я вообще не могу никак комментировать, потому что у меня чудовищный NDA (соглашение о неразглашении. — Прим. «Холода»), и если я начну говорить, то потеряю все, что у меня есть, и душу в придачу. Но в общих чертах: права на экранизацию изначально были не у меня, мы с моим покойным мужем и соавтором Сашей Гарросом давно написали сценарий для сериала на 20 эпизодов, который был куплен одной компанией, но так и не был снят, потому что это совпало с «крымнашем», кризисом 2014 года и всем вот этим. Я написала на основе этой идеи роман, нашелся инвестор, который захотел экранизировать эту историю, и мне было предоставлено «право первой ночи» на написание сценария. Однако затем меня попросили внести в историю правки такого масштаба, что они, на мой взгляд, разрушат ее до основания. Я не стала их вносить. Уверена, что их с удовольствием внесет кто-то другой, — и через пару лет зрители, скорее всего, увидят обескровленную и обессмысленную историю про волшебных лисичек, без всяких отсылок к истории страны, КГБ и так далее.
А со «Зверским детективом» что случилось? Это же вообще детская серия.
— Что случилось со «Зверским детективом», я тоже не могу разглашать, но, надо сказать, тут мне и разглашать-то в сущности нечего: я не получила внятного объяснения, почему вдруг перестала быть автором сценария. Единственное, что я пока могу сказать: это было не мое решение. В общем, по этому поводу возможны разные гипотезы и догадки. Точно так же, как возможны разные версии, объясняющие, допустим, недавнее требование директора ярмарки Non/fiction снять мою книжку со стенда издательства. Может быть, это что-то личное. А может быть, и что-то общественное.
Я просто не понимаю, чем и кому могут не угодить детские истории про зверей?
— Ну, допустим, вторая книга «Зверского детектива» — это история про то, как в селе Охотки куры невероятно гордятся своим курятником, поют ему гимны, радуются, что ими управляет Нина Пална, у которой «сильная рука», а в сильной руке топор.
Я писала вторую книгу «Зверского цикла» безусловно по принципу Чуковского и его «таракана-тараканища» (стихотворение «Тараканище» — это аллегорическая картина политической диктатуры — Прим. «Холода») — конечно, это аллегорическая отсылка к современной России, и она вполне может являться проблемой.
Вы этот «принцип Чуковского» используете из творческих соображений или из соображений безопасности? У вас нет желания писать о России прямо?
— Прямо я пишу в соцсетях — не то чтобы я чего-то особенно боялась. А что касается «Зверского детектива», то тут у меня изначально была амбиция написать детектив для детей. Но написать детектив для детей, действие которого разворачивалось бы в обычном, человеческом российском городе, я не в состоянии, потому что, например, абсолютно хороший следователь — это недостоверно. Если бы я писала честно, получилась бы социальная чернуха для взрослых с полицейским, который кого-то крышует, кого-то пытает, но точно не стремится во что бы то ни стало раскрыть преступление и только этим и живет.
Детектив, особенно детский, предполагает наличие очень стабильного мира с очень четкими законами и четким пониманием того, что есть добро, а что зло, поэтому я решила перенести действие в фантазийное пространство: вот лес, вот звери, и этим зверям я навязала очевидные нравственные законы. У меня не было амбиций писать сатиру и делать политическое высказывание, первую историю я написала безотносительно российских реалий. Но когда я начала писать вторую книгу, уже произошла аннексия Крыма, и риторика, окружавшая меня, настолько изменилась, что сама полезла в эту книжку. Я это не планировала, но я и не считаю правильным этому сопротивляться. Если реальность так сгущается, что просится в своем измененном, «зверском» виде в историю, я обычно ее пускаю. Нина Пална с ее топором в сильной руке была чрезвычайно актуальна в 2014-м, невозможно было удержаться, поэтому она там и оказалась.
Точно так же с шестой книгой серии — про «зверскую» эпидемию в дальнем лесу: понятно, что ковид на этот сюжет повлиял. А седьмая будет про «большую охоту» — понятно, что это война.
Интересно, что вы все-таки выбрали для себя два жанра, которые исторически в России и особенно Советском Союзе использовались для завуалированного политического высказывания: фантастика и детская литература. Вы пользовались ими как защитой от цензуры?
— До нынешнего времени — нет, не пользовалась. Про принцип «Зверского детектива» я уже сказала — там другая история. Сделать ее более реальной не то что небезопасно, а просто невозможно. Там барсуки, понимаете. Среди них не могут появиться ни Песков, ни Путин. Но вот, допустим, Барсукот, который никак не может определиться, барсук он или кот, уже не раз подозревался обеспокоенными блюстителями нравственности в том, что он этакая квир-персона. Я не вкладывала этого смысла в Барсукота, когда придумывала его. Однако в пятой книге, «Боги манго», не смогла отказать себе в удовольствии намекнуть на неприемлемость таких вот зверей, которые, видите ли, требуют называть себя барсуками, хотя они очевидно коты, в традиционном спартанском обществе Дальнего Редколесья.
А сейчас я пишу книгу, которая совершенно точно не сможет быть издана в современной России. Это фантастическая история для тех, кого называют young adults, — условно говоря 16 лет и старше. Эта книга устроена по принципу «Хроник Нарнии» или «Лабиринта Фавна» Гильермо дель Торо: то есть сказочный сюжет разворачивается на фоне реальной войны. Это не попытка спрятаться за аллегорию, война у меня там вполне конкретная. Я просто никогда не писала сурового реализма, я люблю фантастические допущения и люблю говорить через них о реальности. Это мой способ общения с читателями.
Сталкивались ли вы когда-нибудь с прямой цензурой? Как писатель или как журналист?
— Я давно уже не журналист именно потому, что не хотела с ней столкнуться. Именно поэтому я полностью переключилась на сценарии и литературу.
Литература долгое время была самой свободной сферой самовыражения. Когда уже всюду пришли: и в журналистику, и в кино, и в театр, литература все еще была полностью избавлена от любой цензуры. Можно было написать все, что угодно, книжки никого не волновали, потому что в книжках были самые маленькие деньги и их читала самая маленькая аудитория. Но вот сейчас наконец-то цензура пришла в литературу тоже, и я, как уже сказала, пишу книгу, понимая, что она точно не выйдет в России. Никто уже даже не притворяется, что она может быть издана. А те мои книги, которые уже изданы, висят на соплях. Вот признают меня иноагентом, и «Зверский детектив» придется заворачивать в непрозрачную бумагу и ставить на него «18+», а детская книга про зайцев и барсуков с маркером 18+ — это абсурд.
Когда вы уехали из России?
— В марте.
Я внимательно читаю все, что вы пишете эти девять месяцев. У меня сложилось впечатление, что этот отъезд для вас — не освобождение, а поражение.
— А кто-то счастлив, что уехал?
Я не про счастье, а скорее про оценку своего решения. Для многих это освобождение, для других — возможность вести борьбу, многих отъезд утешил.
— Я не жалею, что уехала, у меня нет сомнений, что это решение было правильным, но, естественно, это поражение. Если бы я была более смелым человеком, человеком, готовым на жертвы, я бы осталась, боролась и сидела бы в тюрьме, как это делают те люди, которых я глубоко уважаю. Я испугалась, я именно сбежала — что тут может быть утешительным? У меня есть оправдание: дети, собачка, я single parent — все понятно, эти оправдания есть, но они не отменяют того, что я могла бы… В общем, можно спасать свою шкуру, а можно приносить себя в жертву. Я выбрала первый вариант.
Но, уезжая, вы написали: «Возможно, так я буду полезней для свержения режима, чем в тюрьме или с заткнутым ртом».
— Это был эмоциональный пост. И отъезд тоже был спонтанным и эмоциональным. Я должна была ехать на Шри-Ланку с биологической экспедицией, наблюдать за жизнью зверей, мне это было нужно для «Зверского детектива» — все это было оплачено за полгода. И я просто не вернулась из этой поездки. Меня никто не преследовал, но было понимание, что если я вернусь в Россию, то из соображений самоуважения я буду говорить то, за что рано или поздно пострадаю. То есть у меня было три варианта: вернуться и сидеть молча; вернуться, говорить и сесть за это; не возвращаться. Я выбрала третий вариант, но, конечно, это поражение. Я что, планировала строить новую жизнь в Тбилиси? Нет, конечно, даже в страшном сне. Зато я могу говорить.
За последнее время вы написали два резонансных поста с огромным количеством комментариев про отношения с местными жителями других стран. Первый про то, как вы выступали в Чехии и аудитория спросила вас за все российское государство, второй — про Fuck Russians на грузинских стенах. Я без иронии спрашиваю: вы чувствуете «русофобию»?
— Это два разных поста. Пост про выступление в Чехии неожиданно оскорбил оставшихся. Оказывается, есть конфликт уехавших с оставшимися, который потряс меня совершенно, — чего я не ожидала, так этого. Оставшиеся с антивоенными взглядами испытывают чудовищную обиду на уехавших. Мы оказались по разные стороны морально-этических баррикад, и со мной поссорились многие если не друзья, то очень хорошие знакомые. Потому что они чувствуют себя преданными и брошенными. Как будто бы я уехала в легкую и беспечную новую жизнь, а это неправда.
И еще им кажется, что уехавшие считают их частью зла, раз они остались. Моя готовность признать хоть какую-то ответственность за вторжение в Украину — даже не признать, а просто обсудить возможность этой ответственности с теми же чехами — для оставшихся, как красная тряпка. Я тем самым, с их точки зрения, как бы говорю, что раз уж я несу ответственность, то они и вовсе бесконечно виноваты. А я не говорю этого.
Что касается поста про Fuck Russians и так называемых «русофобских» настроений, не то чтобы моя жизнь в Тбилиси была полна этого ощущения, но в острых ситуациях этот конфликт мгновенно всплывает. Моя принадлежность даже не к этнической группе, потому что этнически-то я не русская, а к определенной группе по месту рождения — она проблемна. Паспортная группа «русских», всех и любых, для местных жителей как бы является носителем имперских притязаний и агрессии. В итоге мы, вытесненные этой же агрессией из России, сами же за нее как будто и отвечаем. Но ведь те русские, которые захватили и оккупировали Грузию, — это не те русские, которые сейчас в нее переехали. А отчитываемся за это мы. Я готова за что-то иногда отчитаться, но я живой человек и иногда устаю. У меня и так разрушена вся жизнь, и она разрушена теми же людьми, которые оккупировали Грузию. Мне довольно сложно, потеряв все, что у меня было, нести ответственность за действия людей, из-за которых я все и потеряла.
Эти надписи Fuck Russians на стенах вас обижают?
— Обидеть, мне кажется, может только близкий человек. Но да, мне каждый раз, каждый день неприятно, когда я вижу на стене No russians are welcome, good or bad. Когда хозяин квартиры, которую я снимаю, вламывается в нее в любое время и говорит: «Тут вам не Россия, тут Грузия, и я тут хозяин, не нравится — уезжайте домой», — мне неприятно, да.
А какая реакция местного населения кажется вам правильной, чего бы вам хотелось?
— Мне хотелось бы, чтобы меня не делали частью какой-то непонятной этнической массы. Хотелось бы отношения, которое основывается на том, кто я такая, на моих поступках и словах. Чтобы группа Russians дробилась на более мелкие группы, если уж так важно меня с кем-то объединить. Russians — слишком большая штука, и мне не кажется, что моя личность может быть объяснена через эту категорию.
Вы сказали, что обидеть может только близкий. Но под этими постами к вам приходят, видимо, близкие люди, которые с вами на «ты», и они пишут: скажи спасибо, что вообще принимают.
— Нет, «скажи спасибо» обычно пишут малознакомые люди, если они со мной на «ты» — это их проблемы. Это какие-то прекраснодушные люди, как правило, живущие за границей, и вот они мне рекомендуют сказать «спасибо». Я не очень понимаю, честно говоря, за что. Спасибо можно сказать за что-то, что тебе дают бесплатно. Я не понимаю, почему я должна испытывать благодарность за то, что я покупаю втридорога. Не то чтобы в Грузии мне кто-то что-то дал просто так. Для меня подняли кварплату в четыре раза, аренда в Грузии сейчас дороже, чем в Испании, — я эти деньги плачу и не претендую ни на что бесплатное. Я в некотором смысле способствую экономическому процветанию Грузии и точно ничем ей не врежу. В чем благодеяние, уточните, пожалуйста?
Я понимаю исторические предпосылки, но мне сложно понять людей, которые здесь и сейчас, живые люди, смотрят на меня, тоже живую, и говорят мне про мою ответственность за то, против чего я всегда выступала. Всегда ждешь от конкретного человека конкретного человеческого отношения. Но это нюансы. В целом понятно, что человеку, который жил в сердце империи, не надо ехать на территории, которые обрели независимость на ее руинах. Лучше ехать дальше — туда, где нет травмы империи. Понятно, что в Грузии эта травма есть. Спустя почти год жизни здесь, я вижу, что она, очевидно, в ближайшее время не будет преодолена.
При том, что, вообще-то, у меня есть связь с Грузией. Саша Гаррос, мой муж, — наполовину грузин. Соответственно, наши дети — на четверть грузины. У них тут есть родственники. Это было одним из аргументов, почему мы сюда поехали. Но это не помогает ни мне, ни моим детям. Мой сын, которому семь лет, в Москве занимался дзюдо, а здесь пошел на джиу-джитсу. В группе по джиу-джитсу есть и грузинские дети, и украинские, и русские. И Лева очень страдал оттого, что его обижали грузинские и украинские дети, на прекрасном русском языке объяснявшие ему, что он из России, поэтому любит Путина. А он на своем детском языке не смог им объяснить, что мы потому и уехали из России, что не любим Путина. Они говорили: «Уезжай к своему Путину, зачем ты приехал сюда?».
Наверное надо двигаться куда-то подальше, но совершенно нет сил. Все мои силы ушли на то, чтобы переместиться из Москвы в Тбилиси.
Как вы объясняете детям войну, эмиграцию, Путина?
— Моей старшей дочери 18 лет — она уже взрослая и все понимает. Конечно, с ней тоже пришлось разговаривать, но на другие темы: очень много сил ушло на то, чтобы аргументировать необходимость жизни вне России. С младшим попроще: я все еще принимаю за него решения, поэтому нет опасности, что он где-то будет один, не поедет со мной. Хотя он тут недавно пытался строить космический корабль, чтобы через космос попасть в Россию.
Но все равно надо постоянно объяснять: почему мы здесь, почему уехали, почему у него нет его прекрасных друзей рядом, почему он теперь должен дружить с новыми детьми, которые говорят, что он любит Путина. К сожалению, никаких открытий я тут не сделала. Я просто с ним разговариваю по-честному, используя понятные слова. То есть я говорю как есть, просто не использую непонятных терминов, а если я вынуждена их использовать, то объясняю значение. Например, недавно я объяснила семилетнему сыну, что такое ресентимент.
Беда в том, что ребенок не может принять неизбежность ситуации. Теперь Лева бесконечно ищет способы свергнуть неправильный режим, воцарившийся в России, и таким образом вернуться домой. Почти каждый день он мне предлагает варианты, как нам свергнуть Путина.
Есть рабочие?
— У него есть друг, который остался в России: у мамы просто нет возможности переехать. Так вот, они с этим другом решили построить андроида, который будет выглядеть как Путин. Дальше по плану они помещают его на Красной площади и начинают в него стрелять. Тогда охрана настоящего Путина пугается, что Путин в опасности, бежит защищать этого андроида, соответственно, оставляет настоящего Путина без защиты. И вот тогда-то Лева с другом его хватают и отправляют на космическом корабле в стратосферу. Добрые мальчики даже готовы собрать ему какое-то количество еды и напитков, чтобы он еще немножко там полетал.
Еще есть один вариант с суперсильной лазерной указкой, которую я должна заказать в какой-то доставке, он уже выбрал, какая именно нужна, и прислал ссылку. Так вот, когда она приедет, он рассчитает траекторию, как ему из окна в Тбилиси направить лазерный луч, чтобы он отразился от окон напротив и, усилившись за счет отражения, попал в Кремль и в глаза Путину — Путин ослепнет, перестанет быть президентом и будет лечиться. Это второе предложение. Но мне кажется с ракетой получше вариант, чтобы он все-таки в космос улетел.
Я, пожалуй, тоже за ракету.
— Ну вот, значит, на этом плане и остановимся.
