Меня задевают высказывания о россиянах в интернете. Почему так происходит?

Попросили психолога это объяснить и рассказать, как относиться к этому спокойнее

Некоторые европейские страны и международные организации в разных формулировках назвали Россию террористическим государством. В городах, где поселились российские эмигранты, встречаются граффити «Russians go home». В европейских банках россиянам иногда отказывают в открытии счета, а некоторые страны перестали выдавать туристические визы. «Холод» поговорил с семейным психологом Мариной Травковой об отношении к россиянам и о том, как с ним справляться, если вам тяжело.

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.

Марина Травкова и отношение к россиянам

Россиян везде не любят? Или только так кажется?

Граффити с надписью «Russians go home» или отказ иностранных банков выпускать карты россиянам — это можно назвать русофобией?

— Я думаю, что в России еще не осознали те раны, которые были нанесены соседним странам. У нас не было деколонизации, то есть на общегосударственном уровне нет понимания, что благосостояние и благополучие страны было получено за счет изымания ресурсов и подавления держав вокруг. Этот процесс деколонизации в той или иной степени идет в Великобритании, во Франции, но у России этого этапа осознания и переоценки советской истории не было.

Мы изолировались от понимания, как период советской колонизации переживали и переживают до сих пор страны бывшего социалистического лагеря, особенно СНГ. Для этих стран нападение России на Украину действительно воспринимается как риск повторения угрозы: а что, если и на них нападут? По определению русофобия — это боязнь русских. Так что, наверное, отказ выпускать карты или выдавать визы можно отнести к русофобии.

Если учитывать эту точку зрения, становится понятнее, почему в грузинском баре на входе говорят: «Подпиши бумагу, что у тебя нет дурных намерений». Люди хотят защититься и удостовериться, что пришедший россиянин против войны.

Бар «Ezo» в Тбилиси
Но почему россиян так задевает бумага из бара, где говорится, что если ты из России, то ты должен активно выступать против войны? Во-первых, ведь эмигранты и так разделяют эту позицию, а во-вторых, кажется, что это еще и задевает людей, которые находятся в России.

— Любой текст с генерализацией (обобщением. — Прим. «Холода»), даже не в столь обостренное время, всегда триггерит и вызывает разборки в интернете. Это как написать: «Все мужики — козлы». Когда ты видишь подобную надпись и понимаешь, что там упомянута категория, к которой ты относишься, она стигматизирует (навешивает социальный ярлык. — Прим. «Холода»). А это лишает тебя чего-то личностного и индивидуального.

Генерализации вообще никогда не совпадают с личным представлением о себе. Представьте, вы просто живете, а тут кто-то вам говорит: ты — убийца, ты — ответственен, ты — козел, просто потому что ты — мужчина или ты — россиянин.

Генерализации не предполагают диалога. Тут нет вариативности, не сказано, например: «Все россияне, которые делали то-то и совершали вот это, плохие». Если бы было так, то можно было ответить: «Это не я». Но когда все безотносительно, это вызывает ярость, как и любая другая необоснованная критика или несправедливое обвинение.

Но если отойти от личностного восприятия и понять широкий контекст, то можно увидеть, что движущая сила делать такие граффити и вывешивать бумаги в барах — это боль. За этим стоит очень много боли и страха. И этот страх не виртуальный. Для Европы не виртуален страх ядерной угрозы, для Грузии не виртуален страх повторного нападения. И если мы сдержим свою первую автоматическую реакцию защищаться, то мы сможем сказать: «Да, я слышу, что вы говорите, понимаю, что для вас это действительно болезненно». Думаю, если поступить так, то может начаться уже совершенно другая история.

Но когда мы все находимся в довольно взвинченном состоянии, в том числе из-за того, что война не прекращается, разговаривать довольно сложно: на это нужен ресурс. Поэтому иногда лучшей стратегией может быть отойти в сторону и промолчать, не вступая в спор. Уважение ко второй стороне в том числе выражается в том, чтобы прочитать это не как послание лично тебе, а как мнение о том, что у нее болит.

Если я встречу на улице человека, который скажет, что ему не нравится мой красный пуховик, я не стану к нему прислушиваться и просто пройду мимо. Мало ли кто и что говорит. Почему при этом для нас так важно мнение какого-то неизвестного человека, который сделал граффити на улице или решил не пускать нас в свой бар?

— Мы же считываем, что это не просто граффити или решение одного конкретного руководителя бара. За этим видится желание граждан той страны, куда мы приехали, выразить свою позицию. Но тут, конечно, срабатывает принцип: «Не могу ударить руку — бью по палке, которую она держит». Мы все, к сожалению, оказались палкой, которая находится в чьих-то руках. Претензии невозможно направить по адресу, зато есть вы — «я не могу поговорить с вашим президентом, зато я могу не пускать россиян в свой бар».

Важно помнить про свои эмоциональные привилегии. Особенно это касается тех, кто имел возможность эмигрировать: у них были деньги, было понимание, куда ехать, нередко было представление о том, как вообще жить в другой стране, профессия. Часто люди, которые переехали, особенно за последние две волны эмиграции, живут лучше, чем местное население.

Что нам делать, когда мы встречаем проявления русофобии?

На примере того, как долго к немцам не менялось отношение после Второй мировой войны, можно предположить, что и к нам в ближайшие 15-20 лет будут относиться с опаской, недоверием, недоброжелательностью. Как нам подготовиться к этому, как это переносить и переживать?

— Я бы сказала, что для начала надо признать, что так и будет, это горькая правда. Важно видеть реальность.

Говоря про отношение к людям из России в других странах следующие 15-20 лет, хочется добавить, что, например, в Индии, Ираке или в Германии оно будет разным. И отношение будет зависеть не только от страны, а еще и от социального слоя, а иногда просто от фактора случайности.

Что с этим делать? Можно выбирать. Можно с этим ничего не делать, просто жить в реальности и понимать широкий контекст. Можно разговаривать с конкретными людьми, а если не получается — отступать, вести себя, как психологи говорят, ассертивно.

Ассертивность подразумевает, что мы слышим человека. Например, я прочитал сообщение на листовке в баре, я понимаю и слышу, что вы хотите того и того, я даже, наверное, понимаю, какая за этим стоит боль. Давайте теперь я вам расскажу, кто я и что я. Ассертивность подразумевает, что я остаюсь собой, несмотря на тот эмоциональный посыл, плохой или хороший, который вы мне несете.

Сколько пройдет времени, пока отношение к россиянам останется таким, как сейчас? К сожалению, украинцы нам этого не забудут много поколений. И все будет зависеть от того, что будет после окончания войны: будут ли принесены извинения, будут ли выплачены репарации, будет ли какое-то осознание случившегося со стороны россиян. Но для этого нужно время. Ныне живущее поколение и следующее — это будут поколения боли, которые будут весьма хорошо о ней помнить.

Некоторые немцы до сих пор извиняются перед россиянами при личном общении. Например, говорят: «Нам очень жаль, что вы пострадали». При этом даже не столь важно, сколько лет россиянину, к которому это обращено, даже если человек родился через несколько десятилетий после окончания той войны. Почему нам так тяжело признавать, что наше государство приносит другим боль?

— Так сложилось, что для россиянина быть виноватым — это быть униженным. Что на самом деле, конечно, не имеет ничего общего с реальностью. Но в России это воспроизводится на разных уровнях: начиная от детского сада и заканчивая большими структурами — быть виноватым ужасно страшно. Если ты виноват, то тебя как бы сразу отрезают от социума.

В британской, американской или немецкой педагогических системах идея вины другая. Если ты виноват, значит, ты должен исправиться, извиниться, и вторая сторона нередко должна принять это извинение. Например, я наблюдала милую сцену, в которой участвовали две сестры и их мама. Одна девочка отпихнула другую от карусели, и мама говорила ей: «Принеси извинения сестре». Девочка отказывалась, а мама терпеливо ей повторяла: «Ты ее толкнула, это нехорошо. Принеси извинения». Когда первая девочка извинилась, мама начала говорить второй: «Прими извинения». Когда ее сестра приняла извинения, мама сказала: «Хорошо, вы обе большие молодцы, обнимитесь».

У нас в России нет этого компонента, что если ты виноват, то можно это как-то искупить. Слова «ты виноват» россиянина повергают в панический ужас. Когда европейцы говорят: «Мы перед вами так виноваты», — они имеют в виду: «Мы это осознаем и хотим это изменить». Когда россиянин говорит: «Я виноват», — он имеет в виду: «Я чудовище, я не достоин существования». Поэтому россияне до последнего готовы бороться за то, чтобы не быть виноватыми.

Когда мы говорим про русофобию, у нас еще срабатывает избирательное мышление. Мы вспоминаем все случаи, когда таксист сказал: «Не повезу тебя, потому что ты из России», — или когда в банке без объяснения причины не выдали карту. Но при этом мы забываем то, как нас все-таки принимали, — и их [таких случаев], конечно, гораздо больше.

Россиян приняли в Армении, Грузии, в Европе. Разговоры о русофобии в таких условиях выглядят как жалобы на то, что у них в их стране был привычный уровень комфорта, почему его нет здесь и сейчас?

А что вы можете сказать про идею создания базы «хороших русских». Условно вот давайте выделим критерии и будем определять: этот — «хороший русский», а этот — не очень.

— Это тоже проявление большой тревоги и последствие стресса. Когда хочется разделить людей на «своих» и «чужих». Нам хочется понятного: здесь друг, там враг. Отсюда возникает желание выработать какие-то критерии «хорошего русского». Чтобы началось какое-то осознание произошедшего и налаживание отношений, нужно, чтобы отступил этот стресс.

Можно ли дождаться такого момента, когда люди смогут понять, что не все россияне одинаковы? Например, что есть те, кто боролся против политики Путина много лет, и, в общем-то, они тоже в какой-то мере жертвы этого режима.

— У меня тут сразу возникает вопрос, зачем нам надо, чтобы европейцы или весь мир что-то про нас поняли. Вероятно, это снова связано с чувством вины, словно когда ты виноват, то ты не имеешь право на существование и надо как можно скорее объяснить, что ты ни при чем.

Так или иначе, будучи гражданами Российской Федерации, мы все равно ответственны за то, что случилось. Может быть, мы бессильны в широком контексте, но мы можем делать что-то на том уровне, где мы ответственны. То есть надо начинать, как говорится, с себя. Не пытаться доказывать кому-то, что мы хорошие, а прежде всего задать вопрос себе: «Что в этой ситуации могу делать я?»

Второй момент: многое меняется, когда мы выходим из виртуального мира и сталкиваемся с конкретными людьми. Страх множится в изоляции и пустоте, когда мы представляем себе кого-то другого или когда нам про него говорят, что он вот такой-то. А когда ты видишь лицо, глаза человека, разговариваешь с ним, понимаешь, что кровь у вас одинакового цвета, что у него тоже есть мама и папа, что он так же любит своих детей, — все иначе.

Есть опасность, что из-за боязни русофобии мы сами себя загоним в петлю: будем самоизолироваться и общаться только со «своими». Но если мы самоизолируемся, то люди извне действительно так и не узнают, какие мы на самом деле.

Какие советы вы можете дать россиянам, которые планируют эмиграцию, путешествие или поездку по работе в другую страну?

— Для начала важно сохранять спокойствие и ни в коем случае не агрессировать в ответ на «русофобию». Спрашивать себя: «Эти претензии — они сейчас действительно адресованы мне или какому-то условному образу россиянина, который я олицетворяю?».

Еще я думаю, что нам всем надо пересмотреть концепцию чувства вины. То есть держать в голове, что, когда нам говорят «ты виноват», за этим стоит «признай происходящее и сделай что-нибудь» или даже «помоги мне».

Конечно, если кто-то встретился с прямой угрозой, агрессией, нужно это сразу пресекать, останавливать, говорить: «Кем бы я ни был, так нельзя». Обращаться к правоохранительным органам. И не скатываться в противоположную стратегию: «Бейте меня ногами, делайте со мной все, что захочется».

Вы сказали, что важно пересмотреть чувство вины и что за просьбой признать вину часто кроется сообщение: «Признай, что происходит, и сделай что-нибудь». А что можно сделать в нашей ситуации вообще? Я могу признавать, что происходит полная катастрофа, но при этом не представляю, что могу сделать.

— Делать нужно то, что вы можете сделать именно в рамках своей собственной жизни. Не имеется в виду идти на баррикады и свергать режим. Как минимум мы можем остановить поток ненависти на себе. Можно попробовать сказать: «Вы не правы, но вам, наверное, больно — я вас понимаю. Хотя и то, что вы произносите по отношению ко мне, несправедливо. Давайте вспомним, что мы все люди, давайте не будем ругаться».

История про «я ничего не могу» — это тоже отголоски прошлого. «Не высовывайся, а то прилетит» — это вдалбливали людям в Советском Союзе. На самом деле есть много разных вариантов, что каждый из нас может делать. Кто-то ездит во фронтовые зоны и спасает кошек и собак. Кто-то собирает деньги или вещи для вынужденных переселенцев. Кто-то дает бесплатные уроки нуждающимся или оказывает медицинскую помощь. Всегда можно найти себе применение.

И еще есть такой лайфхак: представьте, что в 70–80 лет вы рассказываете внукам, какими были 2022–2023 годы. Подумайте, как бы вы хотели рассказать о себе в прошлом? Что вам хочется транслировать: что вы ничего не могли предпринять или что вы все-таки что-то делали и как-то помогали? Здесь и может найтись ответ на вопрос, что именно мне сделать.

Фото на обложке
Jelger Groeneveld / Flickr (CC BY 2.0)
Поддержите тех, кому доверяете
«Холод» — свободное СМИ без цензуры. Мы работаем благодаря вашей поддержке.