1 сентября исполнится ровно год, с тех пор как один из самых известных российских адвокатов, основатель правозащитных проектов «Команда 29» и «Первый отдел», экс-защитник Ивана Сафронова, Фонда борьбы с коррупцией и ученых, обвиняемых в госизмене, Иван Павлов покинул Россию. До этого на самого юриста завели уголовное дело о разглашении данных предварительного расследования. Об аргументах «за» и «против» эмиграции он рассуждает по просьбе «Холода».
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
На днях «Холод» попросил меня поразмышлять на тему запятой в одной из главных фраз последних месяцев: «Уехать нельзя остаться». Мне есть, что сказать по этому поводу, тем более что 1 сентября исполняется ровно год, с тех пор как я сам был вынужден уехать из России. Однако сегодняшняя публикация обвинительного заключения по делу журналиста Ивана Сафронова напомнила мне, что в этих рассуждениях нужно сделать важную оговорку.
Все мы прочитали материал «Проекта». Для меня, в недавнем прошлом руководителя команды защитников Ивана, в этом тексте нет сюрпризов. Я всегда говорил, что обвинение — абсурдно, чекисты — смешны, а Иван — не виновен. Но сама трагедия Вани наглядно демонстрирует нам: возможность обдумать эмиграцию сегодня — уже привилегия. Ивану никто не оставил выбора. Он был задержан возле своего дома, по пути на работу и арестован на два месяца. С тех пор срок его содержания в СИЗО многократно продлевался — Сафронов находится в заключении уже более двух лет, и только на этой неделе суд уйдет в совещательную комнату для вынесения приговора.
Никто не знает, в какой бы стране сейчас находился Иван, если бы он был на свободе. До весны 2021 года я тоже не допускал для себя эмиграцию, да и уехал не из-за страха обвинительного приговора по уголовному делу. Мне просто не дали нормально заниматься профессией. 30 апреля 2021 у меня провели обыск, а затем избрали такую хитрую меру пресечения, как запрет определенных действий: использование интернета и любых средств связи, включая домофон. То есть я не мог вести электронную переписку, отправлять и получать бумажные письма. Нельзя было даже вызвать такси, узнать прогноз погоды, заказать доставку. Впрочем, это бытовые сложности, которые ничто по сравнению с профессиональными.
Работа адвоката — это постоянный поиск информации. Где мы ее ищем? Конечно, в интернете, а это мне запретили. Я понял, что «компетентными» органами сделано все, чтобы до минимума сократить мою эффективность как профессионала. Единственная возможность, которую мне оставили, — это возможность уехать куда угодно, не спрашивая ни у кого разрешения. Узенький коридор, ведущий в международный аэропорт.
И тем не менее надо отдать чекистам должное: они дали мне время подготовиться самому и подготовить людей, для которых я был важен. Закон об адвокатуре и уголовно-процессуальный кодекс прямо запрещают адвокатам отказываться от защиты и оставлять своего доверителя. Я поговорил с каждым из своих подзащитных, включая Ваню Сафронова. Любой из них мог наложить вето на мой отъезд. Но каждый сказал, что я буду полезнее, если уеду.
Быть полезным — главный для меня фактор в дилемме «уезжать или остаться». Нельзя позволить режиму посадить тебя в тюрьму и лишить свободы, потому как в этом случае ты перестанешь быть эффективным. Сесть в России — значит проявить героизм, но если мы думаем о будущем страны, то какой смысл в таком героизме?
С каждой посадкой мы теряем бойца, коллегу, который мог бы продолжать работу. Это очень чувствительно для сообщества, оно становится слабым и бесполезным. Мое мнение: нельзя этого допускать.
Многие юристы и адвокаты думают, что ничего не смогут сделать за рубежом. Такая у них уникальная профессия: учился в России, работал в России, а если решил уехать — надо переучиваться. Уточню: если цель — стать иностранным адвокатом, то да, надо получать отдельное образование в соответствующем иностранном вузе, но если юристу важно оставаться полезным именно для России, то переквалифицироваться необязательно. Да, ногами в суд уже не сходишь, к следователю визит не нанесешь, не посетишь своего подзащитного в колонии или СИЗО, но, с другой стороны, в России все еще остаются люди, которые могут выполнять эти функции, но лишены возможности публично говорить правду. Получается, что один адвокат может эффективнее работать в своей стране, другой — в эмиграции, а вместе вы образуете полноценную боевую единицу.
К тому же большую часть деятельности юриста или адвоката занимает подготовка письменных документов, а уж это можно делать, где угодно, — был бы интернет. Так, уехав из России, я, пока не был приостановлен мой адвокатский статус, продолжал помогать своим подзащитным. В России оставались коллеги, которые непосредственно участвовали в следственных действиях и судебных заседаниях. Мне была поручена координирующая функция в команде защитников по каждому делу. Кроме того, я мог принимать участие в непосредственной подготовке процессуальных документов защиты (жалобы, заявления, ходатайства и т. п.). Теперь невозможно и это, но никто не запретит мне делиться с коллегами профессиональным опытом.
Все мои проекты строились на альянсе юристов, журналистов и гражданских активистов. Про первых я уже сказал, добавлю несколько слов и об остальных. Конечно, для журналистов важна работа с источниками. Но, коллеги, положа руку на сердце, как часто в последнее время вы встречались с героями своих материалов физически? Мы созваниваемся, переписываемся, отправляем друг другу документы. Коронавирус приучил нас к дистанционной работе, просто теперь изоляция сменилась эмиграцией — работа того же «Проекта» доказывает, что все возможно. Множество СМИ, которым пришлось уехать из России, успешно перезапустились за границей и не потеряли свою аудиторию. И сейчас они влияют на будущее России куда больше, чем те, кто остался в стране, но вынуждены подчиняться цензуре.
Главное оружие гражданских активистов — слово. Но где теперь громче всего звучат слова? Конечно, не на улицах и не офлайн-мероприятиях, которые уже невозможно проводить в России, а в интернете. Возможностей распространения информации у экспатов, опять же, гораздо больше, чем у тех, кто остался в России.
К тому же хочу подчеркнуть, что эмиграция сейчас и эмиграция начала прошлого века — это две разные сущности. Тогда отъезд вычеркивал человека из информационной повестки страны и общественной жизни. Сто лет назад не было телевидения, интернета, мобильной связи. Сегодня, уехав, можно сохранить все связи со своей страной и реально влиять на происходящее в ней. Вот мои мысли по поводу эмиграции, в которой я сам пребываю ровно год. Возможно, кому-то они будут полезны. Возможно, кто-то из прочитавших этот текст, прямо сейчас обдумывает отъезд, взвешивая все «за» и «против». В любом случае, сейчас эти люди обладают самым важным — возможностью выбора. У многих, как у Вани Сафронова, не было и ее.
