39-летний француз Флоран Кури отправился в Украину сразу после начала войны, среагировав на призыв Владимира Зеленского к иностранным добровольцам. До 24 февраля Кури не знал, где на карте Украины находится Львов, и не особенно следил за тем, что происходит в восточной части Европы. У него была спокойная и размеренная жизнь в Брюсселе, трое детей и крупная должность в компании Renault. 1 марта 2022 года Кури уже был в Украине, где провел два месяца. Вернувшись во Францию, он написал книгу «Доброволец» (Engagé Volontaire), в которой описал свой военный опыт. Сейчас Кури снова собирается в Украину. «Холод» поговорил с ним перед повторной поездкой на фронт.
Почему вы решили отправиться на эту войну?
— Для меня это в первую очередь вопрос интеллектуальной и политической ответственности. Я прекрасно понимаю, что война в Украине началась еще в 2014-м, однако 2022 год в сознании западного европейца вроде меня стал годом полномасштабного военного вторжения страны-агрессора, отправляющей танки на страну, которая хочет быть свободной и европейской. Очевидно, что в западном сознании эта война ассоциируется со Второй мировой.
Для меня эта война стала шоком. Я родился в начале 1980-х, и главным кризисом моего поколения была война на территории бывшей Югославии: осада Сараево, Сребреница (одни из самых известных и кровавых событий распада Югославии. — Прим. «Холода»), военные преступления. Я уже взрослый человек и могу сам выбирать свою судьбу, поэтому я решил, что украинская борьба будет моей борьбой, потому что мне кажется, что то, что происходит с Украиной, ставит под вопрос европейскую модель существования. Это интеллектуальный аспект.
Есть еще личный аспект. Вопросы, которые мы себе задаем: как мы хотим прожить свою жизнь, в чем наш долг. Я испытываю фрустрацию оттого, что мы допустили войну на территории бывшей Югославии. Мне кажется, что то, что я делаю сегодня в Украине, — это то, что я должен был бы делать тогда. Для меня это вопрос личной ответственности. В самом начале войны в Украине нам казалось, что она будет короткой и что необходимо не дать Киеву пасть. Я ехал с идеей, что надо быть рядом с украинцами в момент, когда они останавливают [российские] танки.
У вас была спокойная и размеренная жизнь: трое маленьких детей, крупный пост в HR-отделе компании Renault. Вы жили в большом городе, окончили престижный парижский Институт политических исследований. Вы не служили в армии, не увлекались экстремальными идеями, не были «выживальщиком» или охотником. Почему вас потянуло на войну? Откуда этот авантюризм и идеализм?
— Во-первых, из книг, которые я читал, во-вторых — это продолжение моих политических взглядов, в-третьих — это семейная история. Я самый что ни на есть настоящий французский патриот. Для меня важна Французская революция. Я думаю, что свободу нужно защищать с оружием в руках. И если мы можем позволить себе роскошь не защищать свободу с оружием в руках — это значит, что мы построили мировой порядок, в котором это возможно. Я поддерживаю французскую линию, согласно которой необходимо искать мирные решения. Однако если не получается, то нужно уметь сражаться.
Отправляясь в Украину, я знал, что французская армия не будет отправлять туда своих солдат — по понятным причинам. Будучи независимым гражданином, я хотел быть рядом с народом, который сопротивляется. И мне кажется, что косвенно я воплощаю в Украине французские ценности. Так что я поехал туда и из чувства патриотизма тоже.
Теперь к семейной истории. Мой дедушка работал в правительстве генерала де Голля, он работал на государство, на свою страну. Мои прадедушки были солдатами во время Первой мировой войны. Для меня Интернациональные бригады (иностранные добровольцы левых взглядов, участвовавшие в гражданской войне в Испании против националистов Франко на стороне республиканцев. — Прим. «Холода») — это то же самое, что Украина. Сейчас мы тоже должны остановить фашизм.
Я полагаю, что наше поведение определяется в первую очередь нашим образованием и воспитанием. Тот факт, что мой отъезд в Украину шокирует и удивляет людей, свидетельствует о том, что в нашем обществе есть проблема. Тот факт, что образованный, начитанный и материально обеспеченный человек с семьей и детьми, который едет в Украину, кажется нам сумасшедшим, свидетельствует о том, что у нашего общества есть цивилизационная проблема, потому что мы забыли о том, что за свободу нужно платить. Я человек принципов. Мне кажется, что мы должны быть логичны в своих поступках и идеях. Мы не можем постоянно учить всех жить, объясняя важность демократии, но при этом не защищая демократию. Мне кажется, что в этом заключается сегодняшняя проблема Запада. Украина — это возможность очнуться и вспомнить, что у свободы есть цена.
Я, наверное, идеалист, хотя я не слишком люблю это слово, потому что оно оставляет впечатление человека, не учитывающего реальность. Я же считаю, что мы должны менять мир в ту сторону, которая кажется нам правильной. Для меня это — свобода Украины.
Как ваша семья отреагировала на ваше решение?
— Это было очень сложно. У меня трое маленьких детей, и все упрекают меня в том, что я веду себя безответственно по отношению к ним. Но для меня ответ на этот вопрос прост: когда я защищаю Европу, я защищаю и своих детей тоже. Я не понимаю, почему воевать должны только люди без детей. В нашей семье нет материальных проблем, так что я не лишаю своих детей никаких благ.
Проблема в том, что мое решение кажется слишком яростным: мы живем в мирном обществе, где, скорее всего, если вы не будете делать глупостей, вы умрете в 90 лет в своей постели. Мне пришлось навязать реальность войны моей семье, которая никогда с ней не сталкивалась, не интересуется ей, которая считает, что насилие — это плохо в абсолютно любой ситуации, без исключений. Сосуществование двух параллельных реальностей войны и мира, в каждой из которых говорят на разных языках, — это сложно и утомительно. Я как будто все время должен проходить через занавес, отделяющий один мир от другого.
В итоге дети поняли вас?
— Да. Я пишу об этом в книге: когда вы растите детей, то создаете ваш с ними собственный язык. Поэтому потом им очень просто объяснить, что сейчас вы делаете то, чему сами их учили. Если вы учите детей, что свобода — это важно, что нужно быть храбрым, что жизнь — сложная штука и что иногда приходится страдать, чтобы делать важные вещи, дети это понимают.
В своей книге вы пишете, что отъезд на войну был быстрым. Сколько времени ушло у вас на то, чтобы принять решение? Чтобы собраться?
— Я собрался за 48 часов. Решение об отъезде я принял в воскресенье, 27 февраля. На следующее утро я отправился в консульство Украины и в очереди познакомился с литовцем, который тоже собирался на войну. Мы решили, что уедем вместе на следующий день, 1 марта. Подготовка наша была крайне ограниченной. Во-первых, потому что у нас почти не было времени. Во-вторых, потому что мы не смогли найти экипировки. В-третьих, потому что мы не знали, какая именно экипировка нам понадобится. У нас не было ни военной подготовки, ни знакомых, ни связей, ни понимания того, что нам нужно, и того, что нас там ждет. Даже в посольстве нам сказали: «Езжайте в Украину и на месте разберетесь».
Когда мы пересекли границу, в противоположную сторону ехал поток беженцев, а таких, как мы, было всего несколько человек. Вечером, уже во время комендантского часа, мы были во Львове. Второго марта мы отправились в пункт записи добровольцев. Мы были одеты в гражданскую одежду, с собой у нас была только походная экипировка. Нас определили в грузинское подразделение интернационального легиона теробороны, который тогда базировался в регионе.
Вас как-то проверяли, чтобы понять, кто вы, не являетесь ли вы провокаторами или экстремистами?
— Я приехал в первые дни войны, был одним из первых французских добровольцев. Тогда все было довольно хаотично. Нужно признать, что многие вещи решались сразу на месте, в обстановке паники. Военная база была импровизированной, большинство украинских военных-резервистов сами были людьми без [военного] опыта, у нас самих тоже не было опыта, и нам надо было готовиться к войне. У нас ни в чем не было уверенности. Мы очутились в совершенно другом мире. Да, были люди, которые приезжали, оставались на 12 часов, за эти 12 часов успевали сделать не пойми что и уехать обратно. Публиковали в соцсетях, что украинцы заставляют их сражаться, рвут их паспорта, угрожают убийством, если те откажутся воевать против русских, — в общем, в первые дни и недели царили путаница и сумбур.
А дальше то, о чем вы говорили, попросили делать именно меня, потому что эту миссию нужно было кому-то выполнять. Командир Грузинского легиона поручил мне не принимать ультраправых активистов, следить за попытками внедрения россиян, фильтровать людей неуравновешенных и несерьезных и работать вместе с украинскими спецслужбами над составлением анкет добровольцев.
Вы упомянули про проверочные функции, но вашей первой задачей в легионе стали связи с общественностью — общение с журналистами, так ведь?
— Как и остальные волонтеры, я приехал, чтобы воевать. Коммуникации — один из аспектов войны. И призыв президента Зеленского к иностранным волонтерам — это в первую очередь акт пиара, направленный на привлечение симпатий демократических стран. Если сражаться на вашей стороне приезжают люди из-за границы, это значит, что вы хорошие. Особенно если это люди из стран, с которыми вы идейно близки. Для этого необходима пиар-кампания в демократических странах, а для нее нужны волонтеры из этих стран.
Параллельно с общением с прессой я начал заниматься отбором и рекрутингом иностранных добровольцев.
Кто эти добровольцы?
— Англичане, американцы, прибалты и поляки. Больше всего было американцев и англичан, встречались канадцы. Очевидно, что у людей из англосаксонских стран есть особое отношение к войне и оружию, особое отношение к ветеранам американских войн последних 20 лет.
Вы отправились в Украину с идеей останавливать русские танки, но в итоге непосредственно в боевых действиях участие не приняли. Вас это расстроило?
— Не имея военной подготовки, я и не ждал, что буду в буквальном смысле останавливать танки. Я хотел участвовать в коллективном сопротивлении, но само собой разумеется, что если бы меня попросили остановить танк, то на этом бы все и закончилось. Я ехал с идеей, что я буду делать все, что в моих силах, чтобы помогать украинской армии. В армии не все останавливают танки. Есть тысячи вариантов, и каждый участвует в меру своих возможностей.
Разочарование было по другой причине. Я ехал в Украину не для того, чтобы заниматься тем, чем я в итоге занимался. У меня было чувство, что другие делают больше, чем я. Мне хотелось быть с рядом теми, кто отправлялся воевать. Казалось, что они принимают большее участие. Поэтому с рациональной точки зрения я испытал облегчение от того, что мне не пришлось сражаться, но при этом расстроился.
Что вы думаете о России? Вы говорили в одном из интервью, что учили русский язык и путешествовали по России.
— До того, как началась война, я был настроен, скорее, пророссийски. Сейчас я уже забыл русский язык, но в средней школе учил его два года. Потом я ездил по обмену в Санкт-Петербург благодаря франко-российской ассоциации, которую возглавляла Бернадетт Ширак, вдова [бывшего президента Франции] Жака Ширака. Я испытываю огромную симпатию к российскому народу и русской культуре, русской музыке. Я совсем не считаю себя антироссийски настроенным, наоборот. Однако я думаю, что нужно уметь менять свою точку зрения и свои симпатии, в особенности когда речь идет об эмоциях, но при этом оставаться несгибаемым в своих принципах. А мой главный принцип — это свобода. И если россияне борются со свободой, мне приходится бороться против них. Я поехал в Украину не с целью сражаться против русских. Я поехал туда защищать украинский народ, кто бы на него ни нападал.
Следили ли вы за российской повесткой в последние годы, за переменами, которые там происходили?
— Очень плохо следил, признаюсь. Даже в последние годы я оставался слишком благосклонно настроен по отношению к России.
Для меня это сложный вопрос. Быть пророссийски настроенным не значит быть согласным с войной в Грузии и так далее. Это значит искать оправдания. Вопрос в том, в какой момент мы избавляемся от наших пророссийских суждений? Когда мы признаем реальность, что Россия — страна, с которой сегодня мы не можем договориться? Что они [российские власти] — наши враги, враги свободы, враги нашей страны. В 2017 году Россия вмешалась во французские президентские выборы и попыталась помочь выиграть их Марин Ле Пен. И почти никто во Франции ничего на это не сказал. Нельзя забывать о том, что больше половины французских избирателей [в 2022 году] проголосовали в первом туре за открыто пропутинских кандидатов. Если мы возьмем [крайне левого кандидата Жан-Люка] Меланшона, [ультраправого кандидата Эрика] Земмура, [крайне правую Марин] Ле Пен и всех остальных дебилов, получается много людей. В первом туре больше половины французских избирателей проголосовали за людей, которые восхищаются Путиным и предпочитают его Макрону. Меланшон, когда в телеэфире ему задают вопрос: «Путин — автократ или демократ?», отвечает буквально следующее: «Меня это не интересует».
Когда Эмманюэль Макрон в начале своего первого мандата говорил о необходимости разговаривать с Россией и искать решения [для налаживания отношений] с Владимиром Путиным, я был согласен с его позицией. В этом смысле я — один из тысяч французов, которые хотели бы найти решение для мирного сосуществования с Россией. Украина стала для меня поворотным моментом, когда этих вопросов больше не осталось. Только сейчас я по-настоящему понимаю, на какое количество компромиссов мы пошли с Россией: Крым и так далее. И жалею об этих компромиссах.
В конце апреля вы уехали обратно во Францию. Почему?
— Это был срок, который я себе отвел. У меня был политический проект (Флоран Кури собирался принять участие в парламентских выборах, которые прошли во Франции в июне 2022 года. — Прим. «Холода»). Но с этим проектом не вышло, и я решил написать книгу. Я написал ее, во-первых, для того, чтобы рассказать эту историю моей семье и близким. Для меня это было важно, потому что рассказывать им о войне было сложно. Во-вторых, я написал ее для моих товарищей в Украине. А в-третьих, я, конечно, написал ее для того, чтобы отстаивать дело Украины во французском обществе и СМИ. В конце октября я закончил промокампанию книги и сейчас снова собираюсь в Украину.
Вы сразу понимали, что вернетесь на фронт?
— В своей голове я как будто и не уезжал оттуда. Мне хотелось сделать что-то полезное, и я написал эту книгу. Я всегда хотел писать. В Украине я каждый день вел дневник и написал книгу, опираясь на эти записи.
А в политику вы тоже планируете вернуться?
— Возможно, в будущем, через несколько лет. Пока мой единственный политический проект — это защита Украины. Других проектов у меня нет.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
