«Ну ты же понимаешь, что ты моя?»

Подкаст «Ученицы» о злоупотреблениях и насилии в летней школе для одаренных детей начался с одного письма. Аша Комаровская, фотограф из Москвы, написала журналистке и фемактивистке Насте Красильниковой о том, что пережила насилие и абьюз, когда была подростком. Мужчина, которого она узнала под прозвищем Саймон, познакомился с Ашей, когда ей было 14, а ему — 19. Три года они жили вместе, и в течение этих лет он не только сексуально и эмоционально эксплуатировал Ашу, но и создал что-то вроде гарема или секты имени самого себя: множество девушек разного возраста оказались под его влиянием. С большинством из них Саймон, его настоящее имя Евгений Таранов, знакомился в Летней экологической школе (ЛЭШ) — палаточном лагере для детей, которые хотят заниматься наукой. Спустя годы некоторые из этих девушек выросли, осознали, что с ними происходило в юности, и решили поделиться своими историями. Так выяснилось, что в ЛЭШ был далеко не один ужасный преподаватель, злоупотреблявший своей властью. Подробную историю злоупотреблений в ЛЭШ слушайте в подкасте «Ученицы». А это — история Аши Комаровской о том, как она познакомилась с Тарановым и как он затянул ее в водоворот газлайтинга, насилия и манипуляций. 

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.

Встреча 

Я родилась в Москве, но с раннего детства жила на Чукотке. Моя мама была замужем за военным летчиком. Мы жили в поселке Угольные Копи под Анадырем. Потом мои родители развелись, потому что папа пил и бил маму. Мы вернулись в Москву, мама устроилась на работу и встретила мужчину своей мечты. У них был прекрасный медовый месяц, а потом ее укусил энцефалитный клещ. 

Мы поселились на Чистопрудном бульваре в квартире моего деда, военного врача. Я пошла в школу, но с друзьями у меня было очень сложно. Во-первых, я все время врала, потому что не могла рассказать, что происходит у меня дома, — у нас в семье это называлось «выносить сор из избы». Но при этом надо было как-то объяснять, что я не могу после школы пойти в гости. Я что-то сочиняла, а на самом деле никуда не ходила, потому что мама будет кидаться картошкой, если я не приду вовремя: из-за болезни она превратилась в большого ребенка. Во-вторых, у меня не было денег. Я ходила в одних джинсах, в одной водолазке, а все остальные ходили с золотыми телефонами. 

Дедушка умер, когда мне было 14, и я оказалась в изоляции. Я очень хотела найти какую-то компанию, которая меня примет такой, какая я есть. 

Однажды знакомая позвала меня на акцию в защиту деревьев на Чистопрудном бульваре. Ее организовывали студенты биофака МГУ. Для меня это было суперразвлечение: я туда пришла и сразу стала частью команды. Это было потрясающее ощущение. Все студенты первых, вторых курсов, и я среди них — равная. 

Был среди них мальчик, красивый как боженька, в моем тогдашнем понимании. Этот мальчик сам ко мне подошел, сам меня выделил, очень много раз делал мне комплименты про то, как я красива, какие у меня потрясающие глаза, какая у меня форма груди. В первый же день знакомства он сказал, что мое платье прекрасно подчеркивает грудь и что она очень красивая. 

Я не могу объяснить, в чем было его обаяние. Он как будто смотрел на меня и окружал вниманием и теплом. Вот он смотрит — и всматривается. Делает тебе какие-то комплименты странные: какой у тебя завиток волос на шее, какая у тебя точечка в зрачке. 

Он представился мне Саймоном, и все остальные его тоже так называли. 

Мне было в тот момент 14 лет, и он об этом знал, потому что он спросил — в первый же день. А ему было 18 или 19. 

Наша первая встреча была в сентябре, а в феврале та же знакомая снова позвала меня помочь на ШБО — школьную биологическую олимпиаду. 

Там я увидела Саймона, и он меня узнал мгновенно, но стал игнорировать. Он мне помахал, улыбнулся — и все. Ходил мимо. А когда я хотела с ним заговорить — отворачивался или заговаривал с кем-то другим. Это было очень странное ощущение. Так произошло раза три-четыре, пока я его все-таки не поймала, чтобы нормально поздороваться. Он опять на меня направил бешеное внимание. Как я потом выяснила, это была его базовая стратегия, он со всеми так делал. Важно было, чтобы ты подошла первая. 

Мы сидели на подоконнике, он держал меня за руку и рассказывал мне, какая я прекрасная. Это был красивый мальчик, старше меня, он говорил мне то, что желает услышать любая 14-летняя девочка: «Ты такая особенная, ты не такая, как все, ты старше своих лет, ты гораздо умнее, чем твои сверстники. У тебя плохо с друзьями, потому что ты слишком взрослая для них».

В итоге я приехала домой по уши влюбленная

Когда тебе 14 лет и тебе говорят, что ты особенная, — тебе потрясающе. Особенно если ты — одинокий ребенок. 

Отношения

Он дал мне свой телефон, и я начала ему звонить по вечерам и разговаривать часами о всякой фигне. Он все время отвешивал мне какие-то комплименты и намекал, что очень хочет встретиться, но никак не может, ведь готовится к поступлению на биофак 24/7. В марте я начала сама ездить к нему на биофак. 

Обычно это происходило так: я приезжаю, Саймон очень занят и велит мне ждать. Я сижу на полу в местечке, которое называется «пункт питания», — он там периодически с кем-то тусит и ест. А я жду, когда же он наконец освободится, — часа три-четыре. И как только у меня кончается терпение и я собираюсь уходить, он ловит меня и уводит коридорами, подвалами в какой-нибудь маленький-маленький закуток, и мы там долго целуемся. Саймон мне говорит, как я замечательно целуюсь и какая я взрослая и особенная, но мы не можем быть вместе, потому что он сильно старше и недостаточно идеальный для меня. 

Еще он говорит, что нам надо расстаться друзьями, но в то же время зовет меня к себе домой. И я еду. 

Его мама куда-то уехала на выходные, и мы одни в квартире. Он приводит меня в ее комнату. Там стоит диван-кровать и икеевское кресло покачивающееся. Он садится в это кресло и начинает рассказывать, как лишил девственности свою подругу, а она сидела потом на этом кресле и выглядела совершенно иначе — женственно. 

Он видит, что мне как-то некомфортно, и успокаивает: «Не волнуйся, я тебя ни к чему не принуждаю, и вообще, секс переоценен. Пойдем-ка мы с тобой лучше в ванну. Раздевайся. Холодно. Надо погреться, чтобы спать было тепло». Я такая: ну, два раза попросил, ладно… Снимаю кофту, он просит меня снять лифчик. Я в каком-то ступоре думаю: мы вроде друзья, если друг просит — надо сделать. В общем, я раздеваюсь, и мы идем в ванну. Едим там еду, пьем вино, он очень старается намекнуть, что хорошо бы дойти до минета. 

Как только он понял, что ничего не получится, мы вылезаем из ванны, и он резко становится холодным. Как заменили человека. Односложно отвечает и говорит, что мне надо ехать домой. 

Надо сказать, что все это произошло накануне моего 15-го дня рождения, в середине марта, и о сексе на тот момент я практически ничего не знала. Про оральный секс я не знала ничего. Его намеки про минет меня застали врасплох: я не представляла, как его делать, и даже подумать об этом было страшно. Ты маленькая, член большой. Как это совмещать? 

Саймон не отвечал на мои звонки и, когда я приезжала повидаться, специально избегал меня, но так, чтобы я заметила, что он обходит меня стороной. Я чувствовала себя ужасно: как человек, который разбил сердце другому и разрушил все. Я пыталась с ним несколько раз поговорить, но он отправил меня подумать над моим поведением и позвонить ему, когда я буду готова «продолжать ученичество». 

Дело в том, что он часто рассказывал мне о том, что секс преображает девушку. Для нее первый секс — момент, когда она взрослеет и открывает в себе энергетические пути. Он говорил, что во мне есть магия, но, чтобы стать настоящей волшебницей и открыть сосуд внутри меня, мне нужно учиться у него. Он стал меня называть своей ученицей, а себя — учителем. 

Я позвонила ему в апреле, когда поняла, что мне снова некуда идти, не с кем поговорить, ничего не происходит. 

Мы могли часами говорить, потом он мне задавал какой-нибудь вопрос, например: «А расскажи, о чем ты думаешь, когда себя трогаешь». А я себя не трогаю, чувак. Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь. И он кладет трубку. Я перезваниваю — он не берет трубку. На следующий день все то же самое: я что-то говорю, и он вдруг отключается. Таким образом он меня потихоньку дрессирует. 

К концу апреля, когда его мама начинает активно ездить на дачу, он снова зовет меня в гости. 

Я приезжаю и вижу постель с какими-то шелковыми простынями. Он говорит, что сегодня у нас особенный вечер. Мол, я очень его подталкивала к этому шагу, и он готов. 

Сначала я делала ему минет в ванной. А потом у нас случился первый секс. Это я помню смутно. Помню какие-то вещи вокруг: как выглядел потолок, как ощущались зеленые простыни, как свечка горела, и я все время думала, что она сейчас упадет. Но сам процесс я помню ужасно смутно. Но ему понравилось. 

Он восхищался пятном крови, был прям в восторге от него, и рассказал мне раза четыре, что раньше вывешивали простыню, чтобы всем показать, но теперь он ее просто сохранит. Он ее действительно сохранил, она лежала в ящике, и периодически во время ссор он выдвигал этот ящик, показывал мне простыню и говорил: «Ну ты же понимаешь, что ты моя?».

Я начала регулярно ездить в гости к Саймону. Мы постоянно занимаемся сексом, и он говорит, что это я такая — все время этого хочу. А я не могу сказать, что мне нравится процесс. Я не получаю удовольствия. О том, что секс может быть приятным, я узнала много лет спустя. Мне нравится только сам Саймон, потому что во время секса и некоторое время после он такой теплый, такой открытый, такой любящий. Это было настолько крышесносное ощущение собственной значимости, что ради него я туда постоянно ездила. 

Сожительство

Через некоторое время я поселилась дома у Саймона и его мамы. Это вышло так: я в переходе нашла котенка. Он был классным, пошел ко мне на ручки, а у нас как раз умер кот. И я поняла, что не могу пройти мимо. Я принесла его домой, но мой папа мне сказал, что он сейчас этого котенка выбросит из окна. Я собрала рюкзак, взяла немножко вещей и котенка, и уехала к Саймону. Это случилось в 2003 году, в мае. А прожила я у Саймона до 2006 года.

Летом Саймон поехал в ЛЭШ в качестве куратора. Он взял с собой меня и моего котенка. Вместе с нами жила еще одна девочка по имени Танюшка. Танюшка была старше Саймона то ли на год, то ли на два. 

Танюшка очень удивилась, что мы будем жить втроем в палатке. Она знала, сколько мне лет. Ее это смутило, но мы все равно начали спать втроем в двух состегнутых спальниках. В ЛЭШе было принято так спать. 

Саймон спал посередине, а мы по бокам. Ночью он поворачивался спиной к одной девочке, а вторую фингерил. Потом наоборот. А вторая девочка в это время делала вид, что спит. 

В следующем году Саймон поехал на ЛЭШ как преподаватель, у него был свой курс «Математическая логика». Он придумал его, совместив НЛП, какие-то околомормонские практики, медитации. Никто его не понимал и не мог сдать. По окончанию летней школы мы должны были сдавать зачеты, и Саймону было невозможно ничего сдать, потому что не было ни учебников, ни правил, все менялось на ходу. Кому-то он ставил зачет, а кому-то говорил: досдашь в Москве. К нормальным преподавателям школьники приезжали на биофак. А к ненормальным — домой. У Саймона всегда оставались девочки с хвостами, чаще всего из других городов, поэтому они приезжали и оставались на ночь. 

Это 2004 год, он учится на биофаке, а я работаю. К нему приезжают эти девочки. Мне хреново, потому что с моей-то точки зрения мы — пара. Да, он называет меня ученицей, я называю его учителем, но ведь это потому, что ему не нравится слово бойфренд. 

Он мне говорит, что романтические отношения у него только со мной, но он — мужчина, а мужчина любит многих. И вообще, он не понимает, как это можно — быть моногамным. 

Постепенно вокруг Саймона образовался целый кружок таких девочек. Он одевал нас всех одинаково. Была униформа, которую нужно было носить, — либо юбка в пол, либо плиссированная юбка в клеточку. Нельзя было носить колготки даже в мороз — только чулки и желательно без трусов. Однажды я купила в переходе очки, которые ему понравились. Очки такой же формы он стал надевать на всех девочек, у которых было плохое зрение. Я красила волосы в рыжий, потому что серый, по мнению Саймона, — «слишком скучно». Почти все девочки тоже начали краситься в рыжий. Кто-то до этого сам доходил, а кому-то он покупал краску. Мы все красились в рыжий одной и той же краской, одним и тем же брендом. Он давал нам всякие задания. Я хорошо пишу тексты, и он давал мне задания писать письма другим девочкам. Другая девчонка хорошо играла на музыкальных инструментах, и она должна была играть перед нами концерт. 

В квартире он установил видеокамеру и записывал наш секс, наш быт. Он ставил запись, когда уходил из дома, чтобы следить за мной. Иногда мне прилетало за то, что я что-то сделала или не сделала. 

С другими девочками он переписывался в чатиках, чаще всего ночами. Когда он ложился, он был очень возбужден. Я работала по утрам — мне нужно было выйти из дома в 06:40, чтобы уехать на работу. Где-то в три часа ночи он заканчивал переписку и будил меня ради секса. Я сначала пыталась протестовать или договариваться, но это ни к чему не приводило. Он меня щипал, чтобы я проснулась, или попинывал, типа случайно, или подкладывал что-то колючее. У нас жила крыса, и он иногда выпускал ее по мне побегать, чтобы она покусалась. Единственным способом прекратить это был секс. 

Постепенно он начал вводить, не спрашивая моего согласия, какие-то дополнительные фишки. Сначала он принес огурцы, потом еще какие-то фрукты. Он тебя целует, и в этот момент ты уже понимаешь, что в тебя уже что-то вставляют, или ты просыпаешься от того, что в тебя вставили какую-то хрень. Потом он начал паять секс-игрушки — он делал это плохо. Они бились током, это было больно, и ничего с этим тоже нельзя было сделать. 

Чем больше у него было девочек в переписках, тем жестче становились наши с ним взаимодействия. Там даже речи не шло о том, хочу я чего-то или не хочу. Он приходил домой: «Отлепляйся от своих чатов, делай минет, без вопросов». 

У нас не было денег, поэтому со мной он занимался сексом без презерватива, а с другими с презервативом. 

Он предохранялся методом прерванного полового акта, но несколько раз я все же забеременела. В первый раз мне было 16 лет. У меня вторая отрицательная группа крови, поэтому мне довольно сложно выносить ребенка. Я ни разу не доходила дальше 6 недель. 

В первый раз, когда я забеременела, я испугалась. Второй раз я надеялась, что ребенок сделает нас настоящей семьей. Третий раз я поняла, что была беременна, уже в момент выкидыша. У меня была мечта, что у нас будет дочь. Он тоже говорил, что он хочет дочь, и придумал ей имя Лита. В итоге матерью Литы стала другая девочка. 

За поведение, которое ему не нравилось, он наказывал меня холодом и игнором. Мог запереть меня в квартире или не пустить домой — просто забрать мои ключи и заставить ночевать на лестнице. Скриншоты видеозаписей нашего секса и фотографии он рассылал в какие-то чаты — я не знаю в какие, но видела, как это происходит. Это меня сильно нервировало. 

Секс с ним мне никогда не нравился, но я делала все: сначала, чтобы он дал мне немного тепла, а потом — чтобы просто оставил в покое. В какой-то момент он начал говорить, что я даже сексом не умею заниматься нормально: столько лет он меня учит, а я все никак ничему не научусь. Он совсем перестал давать мне даже капельку тепла. 

Расставание

В 2006 году я поняла, что хочу уйти. Количество девочек все нарастало, их стало совсем много, и он занимался с ними сексом уже при мне. Мы ложились в одну кровать: я, Саймон и какая-то девочка. Он ложился ко мне спиной, обнимал ее, и они там что-то делали. Если девочка была помладше — 14-15 лет, то это был фингеринг, может быть, оральный секс. С девочками постарше он, не заморачиваясь, занимался сексом. 

В общем, в какой-то момент я со знакомой поехала автостопом в Питер. На обратном пути нам попался мужик, который завез нас в лес и сказал, что сейчас он будет нас насиловать. Моя подруга сидела на заднем сидении, ей было очень плохо, и мужик сказал, что он ее сейчас убьет, если я не стану с ним заниматься сексом. Я уболтала его на оральный секс — это было жестко. 

В какой-то момент он разблокировал двери, и мы выскочили. Я приехала домой на шесть часов позже, чем должна была. Захожу в квартиру и вижу, что Саймон лежит в ванне с этим своим холодным лицом. Меня трясет, я сажусь рядом и пытаюсь поговорить, а он меня опять морозит. Я начинаю плакать, и где-то минут через 20 он говорит: «Ты должна была предупредить, у меня были планы». Я такая: «Я не могла». Он мне сказал что-то типа: «А если бы тебя изнасиловали или убили?». Я такая: «Ну, меня изнасиловали». 

Дальше он попросил все рассказать в подробностях. Он три раза переспросил: «Это был просто минет?». А потом посмотрел на меня и говорит: «А, ну то есть ничего не случилось. Ну, ничего страшного». Вылез из ванны: «Ну, я тебе еды приготовлю». Он повел себя так, как будто простил меня и оттаял, но у меня что-то сломалось. Я решила уходить. 

Я походила с этой мыслью месяца полтора. Поездка в Питер была в августе, а в октябре я позвонила родителям и сказала, что возвращаюсь. С родителями все эти годы я не общалась.

Я уехала, но на этом все не закончилось. Саймон продолжал врываться в мою жизнь: он приезжал к моему дому, караулил возле университета, заходил в подъезд и устраивал сцены, чтобы соседи высунулись из своих квартир. Избежать этих сцен можно было, если потрогать его член.

В университете мы тоже периодически пересекались, и он делал такой вид, будто из-за меня собирается себе вскрыть вены. У него была огромная группа поддержки, его все утешали, а меня гнобили. В общем, я решила, что МГУ не для меня, и перевелась в Литинститут. 

Его брат привез мои вещи, среди которых был весь хлам и мусор из квартиры: какие-то зассанные тряпки, ношеные трусы, которые я оставляла там чистыми, — куча хлама. Эти коробки собирала его мать, она думала, что я разбила сердечко ее любимому сыну. 

Один раз Саймон застал меня с другом, с которым у меня не было никаких романтических отношений, но этот друг был очень большой, очень квадратный, высокий. Друг на него рявкнул, и он исчез. В конце концов, как-то все сошло на нет.