Алексей Навальный, находясь в колонии строгого режима №6 по Владимирской области, написал статью в The Washington Post. В ней он рассуждает о послевоенном будущем России и объясняет, почему стране необходима парламентская система. «Холод» попросил профессора Европейского университета в Санкт-Петербурге Григория Голосова разобрать текст Навального с точки зрения политологии.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Парадоксально, но факт — единственный в России ответственный политик из числа ведущих находится в тюрьме. Говоря это, я исхожу из того, что ответственные политики думают в первую очередь не о собственном будущем, а о будущем своей страны — и думают о нем практически. Именно такой подход отразился, на мой взгляд, в статье Алексея Навального, опубликованной в газете The Washington Post. У тех, кто ныне правит Россией, подход иной. На практике их заботит преимущественно собственное политическое и физическое выживание.
Чтобы прикрыть это шкурничество, они предаются геополитическим фантазиям. Их идеал состоит в том, чтобы все в стране — и прежде всего нынешнее распределение власти и собственности — оставалось как есть. Достижению этой цели, с точки зрения российских властей, могут воспрепятствовать только зловредные «англосаксы», а также якобы подконтрольная им украинская «анти-Россия». Для нейтрализации угрозы хороши любые средства, включая те, что ставят под вопрос само дальнейшее существование России как национально-государственной общности. Ведь Россия без Путина — это, с их точки зрения, оксюморон.
Навальный стремится к такому будущему, в котором Россия избежала бы полного краха и распада. Это, конечно, чуждо тем, для кого крах России предрешен и желателен. С одной стороны, в их числе много искренних сторонников Украины. К ним можно отнестись с сочувствием, но не с пониманием. Полагаю, что распад России уже в среднесрочной перспективе принес бы Украине больше вреда, чем пользы. Ведь хуже соседа, чем несостоявшееся государство, может быть только восстанавливающийся сосед в состоянии жестокого ресентимента, а распад России чреват обеими этими возможностями: либо по отдельности, либо последовательно. С другой стороны, довольно много таких, кто, недавно покинув Россию, просто обосновывает свою новую политическую лояльность полным отторжением недавней страны пребывания. По правде сказать, им лучше было бы руководствоваться принципом «уходя — уходи».
Навальный в своей статье не игнорирует актуальную повестку дня и убедительно показывает, как и почему логика удержания единоличной власти любой ценой привела Россию на грань коллапса. Но важно и то, что, не останавливаясь на очевидном, он обсуждает контуры решений, которые обеспечили бы устойчивое развитие страны на широкую перспективу. Основное из таких решений — это, с точки зрения Навального, переход к парламентской системе.
Думаю, для многих российских читателей статьи подобный тематический поворот был неожиданным. Где мы, и где парламентская система? Зачем это вообще сейчас обсуждать? Между тем, обсуждать подобные стратегические решения уместно именно сейчас, когда демократическая оппозиция далека от практических запросов непосредственной борьбы за власть. Когда такие запросы появятся, то на первый план выступят тактические соображения, а это не очень хороший контекст для стратегического проектирования. С будущим надо определяться именно сейчас, потому что потом наступит такая спешка, что можно напортачить. Это уже проходили в 1990-х.
Подход Навального к институциональному строительству — взвешенный и, я бы сказал, научный. Он хорошо сознает, что никакое конституционное устройство не устраняет риски, да и не должно: задача не в том, чтобы их устранить, а в том, чтобы их минимизировать. С этой точки зрения совершенно бесспорно, что парламентская система сокращает возможности установления режима личной власти, но не дает против них гарантий. На наших глазах произошла автократизация в Турции, где парламентаризм просуществовал много десятилетий. Ныне то же самое наблюдается в Венгрии. Есть и другие примеры, но их сравнительно немного. Хотя исключения, вопреки ходячей фразе, не подтверждают правил, правило таково, что авторитаризм более совместим с президентской, чем с парламентской системой.
Обращаясь к российской специфике, Навальный затрагивает возможность того, что «партия Путина», установив тотальный контроль над парламентом, сохранит авторитарную суть режима. Думаю, Навальный прав в том, что такая возможность минимальна, поскольку будет практически исключена как участием в выборах реальной оппозиции, так и дискредитацией самой «партии Путина» в процессе смены режима. Собственно, многих удивит то, что Навальный вообще приписывает этой «партии» какую-то роль в будущей России. Однако я полагаю, что как раз в этом Навальный прав. И об этом хотелось бы поговорить подробнее, но для начала — о другом.
Да, контекста предстоящих в России перемен мы не знаем: уход нынешнего режима может произойти любым способом и было бы непродуктивно вдаваться в конкретику по этому поводу. Соответственно, многие практические соображения нужно пока оставлять за рамками анализа. Однако кое-какие моменты можно выделить уже сейчас.
Во-первых, довольно очевидно, что падение режима будет сопровождаться распадом его институтов. При этом страна вступит в переходный период, который по определению не может быть демократическим. Ведь демократических учреждений просто не будет в наличии. Переходные мероприятия вроде «Демократического совещания», прошедшего в России осенью 1917 года, могут быть полезны, но ключевой роли они никогда не играют. Важно подчеркнуть: переходный период от авторитаризма к демократии — это не проект, подлежащий реализации, а объективная реальность, с которой страна столкнется в случае смены режима.
Задачи переходного периода колоссальны: они будут включать в себя значительную перестройку всего политического, экономического и культурного уклада страны. При этом необходимо будет наметить четкую дорожную карту преобразований, которые создадут условия для устойчивого демократического развития, и последовательно этот план реализовать. Вопрос состоит в том, какой должна быть исполнительная власть, которая справится с такими масштабными задачами?
Я думаю, что эта власть должна будет быть сильной, а для этого ей нужно располагать не меньшими полномочиями, чем те, которыми сейчас располагает президент Российской Федерации. В современной публицистике довольно широко представлен взгляд, согласно которому слабость центральной власти в новой России можно будет компенсировать повышением самостоятельности регионов. Дать им свободу — и они сами все наладят. Мне такой взгляд представляется крайне наивной идеализацией российской региональной политической жизни.
Несомненно, что в российских регионах есть оппозиционные политики, готовые взять на себя ответственность за управление на местах. Но несомненно и то, что подавляющее большинство региональных политических фигур — люди путинской формации. Эта масса так велика, что если поставить региональную жизнь на самотек, то авторитарная рутина либо абсорбирует немногочисленных новых людей даже там, где они окажутся на вершине власти, либо выдавит их. Именно это произошло с назначенными Ельциным губернаторами-демократами в 1990-х годах, и повторять этот опыт не следует, потому что авторитарной трансформации российской центральной власти тогда предшествовала — во многих отношениях подготовив ее — автократизация на местах.
Таким образом, парламентская система может быть целью преобразований, осуществляемых в рамках переходного периода, но в течение самого этого периода она сначала невозможна, а потом, по всему ходу следования по «дорожной карте» до конечного пункта, нежелательна. Переходный период не должен затягиваться, но искусственно форсировать его завершение не следует. Слишком велики его задачи, и для их решения понадобится сильная президентская власть.
Риски авторитарного перерождения такой власти очевидны. Однако ясно и то, что риски не справиться с задачами переходного периода — гораздо серьезнее. Худший сценарий демократических преобразований — такой, когда граждане на опыте убеждаются, что демократия — это хаос и произвол правящих демократов. Образ успешной демократии, который способен привлечь народ — это образ порядка и игры по честным правилам.
Разумеется, сколько-нибудь полный обзор вопросов, которые следует решить в рамках переходного периода, увел бы нас слишком далеко от темы. Однако на собственно политических его задачах следует остановиться хотя бы по той причине, что о них легко забыть ввиду масштабности других задач. Вновь возвращаясь к неудачной российской демократизации 1990-х, замечу, что за политическую безалаберность, проявленную администрацией Ельцина в течение первых месяцев после распада СССР, страна заплатила и продолжает платить дорогую цену.
Основная политическая задача переходного периода состоит в том, чтобы в максимально возможной степени структурировать политические альтернативы, которые будут предлагаться гражданам на парламентских выборах, то есть создать партийную систему. Парламентская форма правления чрезвычайно требовательна в этом отношении. Она ставит правителя, премьер-министра, в зависимость от его собственной партии и от общего партийного расклада в законодательном органе власти. Это — важная гарантия против автократизации. Однако если устойчивых партий нет, то государство утрачивает функциональность, и демократия оказывается в опасности вместе с ним. Исторические примеры многочисленны, включая хрестоматийный — заключительный период Четвертой Республики во Франции.
С политическими партиями в России дело обстоит из рук вон плохо. Официальная партийная система деградировала до такой степени, что если все формально существующие партии просто запретить, то это заметят разве что те, кто получает в этих партиях зарплату, да немногочисленные идейные коммунисты. Остальным, особенно единороссам, будет не до того. Однако, мне кажется, лучше было бы воздержаться от таких радикальных решений. Гораздо полезнее было бы сохранить эти партии, но изменить структурные условия их функционирования, то есть — прежде всего, в случае «Единой России», — отделить их от государственного аппарата и очистить от лиц, так или иначе запятнавших себя коррупцией и иными преступными деяниями.
Тогда эти партии могли бы внести свой вклад в функционирование парламентской системы как на общегосударственном уровне, так и на местах. Если, например, республикам Северного Кавказа суждено оставаться в составе России, то я не видел бы большой беды в том, чтобы у власти там оказались какие-то реинкарнации «Единой России». В конце концов, во многих странах бывшие авторитарные партии вполне вписались в демократию, а кое-где, как в Мексике, входят в число крупнейших и периодически оказываются у власти.
Однако в России такой вариант маловероятен ввиду организационного и идейного убожества официальных партий. Мне бы хотелось сделать исключение для «Яблока», и я уверен, что у этой партии есть будущее в новой России, но боюсь, что груз прошлого в данном случае слишком тяжел. Следует, видимо, исходить из того, что центральную роль в новой партийной системе будут играть организации, которых сейчас нет в списках Минюста. Действовать легально в современных условиях они не могут, и возможности конвенциональных политических действий (в виде, например, участия в выборах) сведены для них к минимуму.
Тем важнее подчеркнуть, что любая организованная политическая активность в современной России, даже если ее непосредственный вклад в текущую политику будет скромным, имеет огромное значение в стратегической перспективе. В конце 1916 года большевистская партия состояла из нескольких десятков эмигрантов и нескольких тысяч активистов, многие из которых находились в заключении. Но базовые структуры партии все же сохранялись, и к лету 1917 года большевики уже входили в число крупнейших партий и по численности, и по влиянию.
Временной лаг между выходом из подполья и успехом на парламентских выборах неизбежен. Собственно говоря, подготовка демократических партий к этому успеху — как в организационном, так и в идейном плане — главная политическая задача переходного периода. Это будет трудная задача. Партийный активизм в России дискредитирован десятилетиями коммунистической диктатуры, и этот негативный опыт ныне отягощается и живыми воспоминаниями о хаотической партийной политике 1990-х, и нынешней деградацией, и тем, что развитие современных политических коммуникаций во всем мире подрывает старую модель массовых партий.
Однако важно понимать, что если стратегическая цель в области институционального строительства — это парламентская система, то без того, чтобы инвестировать значительные усилия в восстановление партийной политики, просто не обойтись. Эти усилия важно начать прямо сейчас, невзирая на все очевидные риски, чтобы не пришлось приступать к этому с нуля в условиях демократизации.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
