Иван Сафронов осужден на 22 года без доказательств вины. Власть, граждане, да и работники суда не уважают закон и право. На протяжении веков об этом говорят публицисты, философы, писатели, общественные деятели. Все знают пословицу: «Закон — что дышло: куда повернешь, туда и вышло». ХХ век стал для страны веком перемен, но в отношении права, наоборот, утвердил порочные принципы монархического прошлого. Кандидат юридических наук, преподаватель Свободного Университета и приглашенный профессор Мичиганского университета в 2012–2016 годах, Екатерина Мишина, объясняет, что произошло с правом в России за последние сто лет.
Время советского нормотворчества
Большевики понимали, что создать целую правовую систему с нуля невозможно, поэтому с самого начала советское законодательство представляло собой меланж царских нормативных актов и марксистско-ленинской идеологии, согласно которой право как таковое — это орудие утверждения верховенства капиталистического класса. То есть любой закон, с точки зрения большевиков, — это, конечно, подавление, но в период диктатуры пролетариата и перехода к социализму (а вслед за этим — и к коммунизму) право все-таки отменять нельзя, а лучше использовать его как временный инструмент в интересах трудового народа для подавления эксплуататоров.
После построения бесклассового общества потребность в праве должна была автоматически отпасть ввиду завершенности его исторической миссии вместе с государством, семьей и прочими институтами, ставшими ненужными. А раз институт временный и обреченный на отмирание, о каком уважении может идти речь?
Функция большевистского права как орудия классовой борьбы особенно ярко проявлялась в уголовном законодательстве. Если вы откроете современный УК РФ, то увидите, что прежде всего он направлен на защиту прав и свобод человека и гражданина, затем — собственности, общественного порядка, окружающей среды, и только потом — конституционного строя России. Важнейшей задачей советских уголовных законов являлась охрана государства. Первый советский УК РСФСР 1922 года различал две категории преступлений: а) направленные против установленных рабоче-крестьянской властью основ нового правопорядка или признаваемые ею наиболее опасными; и б) все остальные преступления (ст. 27). Так ключевая марксистско-ленинская формула о приоритете интересов государства над интересами отдельной личности была закреплена законодательно и стала фундаментальным принципом советского уголовного права.
Основные положения первого УК, причем в ужесточенном варианте, были включены и во второй, принятый спустя четыре года. Преступления против советской системы карались гораздо строже, чем любые другие, — так, если не учитывать отягчающие обстоятельства, смертная казнь была предусмотрена только за противоправные действия, направленные против государства.
При этом формулировки норм обоих кодексов были расплывчаты, они устанавливали принцип аналогии (если преступление не предусмотрено действующим законодательством, то применяется другая, максимально подходящая норма) и принцип обратной силы. То есть государство прямо говорило своим гражданам: норма закона — не абсолют, и если человек не нарушил ни один из существующих законов, то всегда можно найти норму, на основании которой он окажется виновным. Какое уж тут уважение к праву?
Творцами революционного правосудия были новые советские судьи, которым было приказано выносить приговоры, опираясь на «революционную совесть» и «социалистическое правосознание», а в Положении о народном суде РСФСР от 1918 года отмечалось, что суд «не стеснен никакими формальными доказательствами» и сам решает, какие доказательства признать допустимыми, а какие — отклонить. Весьма недвусмысленно сформулировал основную задачу советского суда Владимир Ленин: «Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас».
Государство было несравнимо важнее личности, но личность зачастую важнее поступков. Уголовный кодекс обязывал судей в первую очередь учитывать степень и характер опасности самого подсудимого («на основании его образа жизни и прошлого») и уж только потом — преступления. Принадлежность к классу эксплуататоров являлась одним из важнейших отягчающих обстоятельств, рабочее или крестьянское происхождение было, напротив, обстоятельством смягчающим.
В советском праве отчетливо проступал образ врага, как внутреннего, так и внешнего. Соответствующие положения содержали и первые конституции (РСФСР 1918 года и СССР 1924-го). Классовые враги, враги народа, паразитические слои общества, изменники Родины должны были быть выявлены, разоблачены, жестоко наказаны или, на худой конец, поражены в правах. К началу 1930-х годов стало очевидно, что отказываться от права, вопреки изначальным планам, не стоит. Уж слишком это эффективный инструмент.
Да, в первые годы советской власти приняты и прогрессивные правовые преобразования, но с середины 1930-х и до середины 1940-х годов, почти все из них были отменены. Вновь были запрещены аборты, которые Советская Россия первой в мире легализовала в 1920 году, существовавшее ранее равенство зарегистрированного и фактического брака — отменено. Ликвидировано существовавшее ранее равенство внебрачных детей и детей, рожденных в зарегистрированном браке, — величайшее достижение в сфере семейного права. Отменили и установление отцовства как в регистрационном, так и в судебном порядке, а заодно и право одинокой матери обратиться в суд о взыскании алиментов на содержание внебрачного ребенка. Вновь была усложнена процедура развода, функция расторжения брака была возвращена судам, ориентированным на необходимость сохранения каждой отдельно взятой семьи. Если раньше органы ЗАГС попросту регистрировали развод, теперь судьи активно старались убедить супругов сохранить брак, для чего им не менее двух раз устанавливался так называемый срок для примирения. Развод стал делом государственным, а государство теперь разводы активно не одобряло.
Чем дальше, тем больше люди убеждались в том, что, вопреки заверениям пропаганды, законы существуют не для защиты интересов граждан, а для защиты советского строя, причем в первую очередь от самих граждан.
Оттепель
Результатом ХХ съезда КПСС стала, в том числе, и некоторая либерализация уголовного права, но это была эволюция от ужасного к очень плохому. Приоритет интересов государства никуда не делся, одновременно усиливалась политизация юридического образования и права в целом. Принцип партийности юридической науки вдалбливался в студенческие головы с первых дней учебы.
Я поступила на юридический факультет МГУ при Брежневе, закончила при Горбачеве, так что мне и моим однокурсникам довелось изучать такие захватывающие предметы, как «Научный атеизм», «Марксистско-ленинская этика и эстетика», — это помимо классического набора в виде истории КПСС, политэкономии социализма и научного коммунизма. За время учебы на юрфаке мы все отлично усвоили, что решения партийной верхушки важнее буквы закона. Граждане, не обремененные юридическим образованием, получали эти знания на собственном опыте. Популярный советский анекдот «Скажите, я имею право? — Да, конечно. — Скажите, а я могу?.. — Нет» был совершенно не смешным в первую очередь потому, что полностью отражал действительность. Конституции и законы воспринимались как некие декларативные акты, применявшиеся так, как считала правильным партия. Уважения закону такое положение дел не добавляло.
1990-е
После распада СССР важнейшим фактором правовых преобразований стала десоветизация. Вот как описывается этот процесс в Концепции судебной реформы в РСФСР, утвержденной еще до формального прекращения существования Союза: «Государство, переставая быть инструментом насилия в руках тоталитарного режима, демократизируется, чтобы, в конце концов, совершить мужественный акт самоотрицания, превратившись из политического в правовое».
Авторы концепции широкими мазками обрисовали ключевые проблемы, которые предполагалось решить судебной и правовой реформами: юстиция — не самостоятельна, законодательство — политизировано и содержит не юридические, а в лучшем случае социологические понятия и определения.
Начало российских реформ пришлось на очень тяжелое время. И конечно, было бы по меньшей мере наивно ожидать, что переход от советской власти к более демократическому режиму будет легким и спокойным. Распад Советского Союза был подобен экстренной хирургической операции, которой неизбежно сопутствуют боль, страдания и осложнения. Шансов избежать ее не было, и за ней должен был последовать период восстановления. Именно этот период и пришелся на 1990-е годы.
Мне в тот период довелось поработать и в Государственной Думе и Конституционном суде, поэтому я всегда с большим интересом смотрю, читаю и слушаю про так называемые лихие девяностые. Стремительное падение уровня жизни, болезненные экономические преобразования, «бандитский капитализм», криминальные разборки, рост уличной преступности — все это было. Но не только это. Именно тогда в нашей жизни появились доселе неведомые: свобода слова, свобода передвижения, политический плюрализм, политическая конкуренция, свобода СМИ. В 1993 году была принята новая Конституция, провозгласившая человека, его права и свободы высшей ценностью.
Разделение властей, правовое государство, запрет государственной идеологии, приоритет международного права стали основами конституционного строя нашей страны. Лейтмотивом правовых преобразований были демократизация, переход к рынку, десоветизация и гуманизация. Основанный на демократических принципах Уголовный кодекс 1996 года символизировал отход от советского прошлого. Огромным достижением стала декриминализация таких присущих советскому строю составов преступления, как антисоветская агитация (ее теоретически можно было заменить на антироссийскую) и пропаганда, спекуляция, незаконные валютные операции, бродяжничество, мужеложство.
Это были лучшие годы российской судебной реформы: суды стали независимой ветвью власти, успешно работали недавно созданные институты — и в первую очередь Конституционный суд, а также арбитражные суды, специально предназначенные для рассмотрения экономических споров в изменившихся экономических условиях. В списках комитетов Государственной Думы первого и второго созывов первым числился Комитет по законодательству и судебно-правовой реформе. Мне повезло — в течение более полугода я посещала по долгу службы заседания этого комитета в 1994 году. То, что я там видела, навсегда останется для меня образцом эффективного законотворчества и конструктивного взаимодействия людей с разными политическими взглядами.
Путин
В 2000 год страна вступила с новым исполняющим обязанности президента РФ, и перемены стартовали гораздо быстрее, чем можно было представить. Уже в январе из перечня названий комитетов Госдумы исчезает словосочетание «судебно-правовая реформа». Начавшиеся при новом президенте преобразования в экономической сфере впечатляли и внушали оптимизм: была снижена ставка подоходного налога и окончательно урегулированы вопросы частной собственности на землю.
В сфере юридических преобразований и прав человека все обстояло далеко не так благополучно. Ситуация с подводной лодкой «Курск» стала тревожным сигналом к возвращению эпохи государственной лжи.
В 2003 году в постсоветской России появляются, как считает большинство специалистов, первые политзаключенные — Михаил Ходорковский и Платон Лебедев. Дело «ЮКОСа» возродило одну из черт большевистского уголовного права — при определении меры наказания личность правонарушителя важнее того, что он совершил. Дата возрождения этой скверной традиции известна — 12 ноября 2003 года, когда заместитель генпрокурора Владимир Колесников, выступая на антикоррупционном мероприятии в Государственной Думе, произнес знаковые слова. Сетуя, что по действующему Уголовному Кодексу максимальное наказание за преступления, в совершении которых был обвинен Михаил Ходорковский, — до 10 лет лишения свободы, заместитель генпрокурора Колесников изрек следующее: «Больше, к сожалению, дать не можем».
В чем значение этих слов? Во-первых, Колесников с уверенностью говорит о том, какое именно наказание будет назначено Ходорковскому, в тот момент, когда уголовное дело находится на стадии предварительного расследования. Тем самым заместитель генерального прокурора страны объявляет виновным человека, чье дело еще не рассматривал суд, открыто игнорируя презумпцию невиновности. Во-вторых, «дать не можем» — это фрейдовская оговорка. Согласно статье 49 Конституции, виновность лица, обвиняемого в совершении преступления, должна быть доказана и установлена вступившим в законную силу приговором суда. Именно суда, а не Генеральной прокуратуры, о чем Колесникову, имеющему не только юридическое образование, но и степень доктора юридических наук, полагалось бы знать. И в-третьих, я повторю изначальную мысль, — эти слова представителя Генеральной прокуратуры свидетельствуют о том, что личность подсудимого важнее содеянного им: «Говорят, Ходорковский не убивал. Да, он не убивал, с дубиной не выходил на большую дорогу. Все это так на самом деле. Однако в данном случае должна быть иная логика в оценке ситуации; и прежде всего, стоит посмотреть, как живет большинство населения России в условиях, когда незначительная часть имеет сверхдоходы».
Как в советское время, в ходе процесса были нарушены почти все основные принципы уголовного права: справедливое судебное разбирательство (fair trial), презумпция невиновности, принцип «in dubio pro reo» («сомнение толкуется в пользу обвиняемого»), право на действенную защиту, состязательность, равноправие обвинения и защиты, соразмерность применяемых мер. И это было только начало.
Очень быстро в право вернулась политизация, снизилось качество законотворчества. Чем дальше, тем заметнее нарушался принцип правовой определенности: норма формулируется настолько расплывчато и обтекаемо, что создает безграничные возможности для произвола правоприменителя. Взять хотя бы принятую в 2012 году редакцию статьи 275 УК РФ о госизмене, гуттаперчевые формулировки которой создают неограниченные возможности для толкования и избирательного применения.
Вот примерный перечень наиболее опасных «ловушек» новой редакции статьи о госизмене:
1) формулировка «враждебная деятельность в ущерб внешней безопасности РФ» заменена на обтекаемую дефиницию «деятельность, направленная против безопасности Российской Федерации». Исключение определения «враждебная» делает понятие «деятельность, направленная против безопасности Российской Федерации» фактически безразмерным;
2) очевидно, что по замыслу законодателя новая формулировка включает в себя не только внешнюю, но и внутреннюю безопасность. Четкое и детальное определение обоих понятий в УК отсутствует;
3) понятие «оказание финансовой, материально-технической, консультационной или иной помощи иностранному государству, международной либо иностранной организации или их представителям в деятельности, направленной против безопасности Российской Федерации» ввиду обтекаемости данной формулировки можно применить почти к любому виду деятельности;
4) в качестве потенциальных реципиентов сведений, составляющих государственную тайну, а также вышеперечисленных видов помощи, указаны международные организации. Список таких реципиентов становится открытым, и туда может быть по умолчанию включена любая международная организация.
Столь расплывчатая формулировка статьи о госизмене лишает граждан возможности надлежащим образом выполнять данное законодательное предписание, ибо норма непонятна (что является нарушением одного из существенных условий правового государства). Что еще хуже — на основании положений статьи 275 УК РФ уголовное дело по обвинению в совершении государственной измены можно возбудить за предоставление практически любых сведений и совершение практически любых действий любым гражданином РФ.
В 2010-х годах началось возрождение худших практик советского времени. В нормотворчестве вновь появляется образ врага. В июле 2012 года в федеральные законы «О некоммерческих организациях» и «Об общественных объединениях» возвращается уже забытое словосочетание «иностранный агент». Конституционный суд РФ в своем постановлении от 8 апреля 2014 года попытался разъяснить, что этот термин хороший и не предполагающий негативной оценки, но как-то не верилось в эти прекрасные слова.
Следующим врагом стали «нежелательные организации», за участие в деятельности которых согласно ст. 284.1 УК РФ грозит до четырех лет лишения свободы, а за организацию деятельности такой организации — до шести. Непропорционально жестокое наказание предусмотрено и по печально известной «дадинской» статье УК РФ («Неоднократное нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования») — до пяти лет лишения свободы. Для сравнения: такое же максимальное наказание Уголовный кодекс предусматривает за убийство двух и более лиц, совершенное в состоянии аффекта. Еще более показательно, что максимальное наказание за истязание без отягчающих обстоятельств (ч.1 ст. 117) — до трех лет лишения свободы.
Иными словами, с точки зрения российского законодателя XXI-го века, истязание человека менее опасно для общества, нежели неоднократное нарушение правил организации либо проведения митингов, шествий и демонстраций, которое уже начинает рассматриваться как преступление против государства. И в этом еще одно сходство с нормами раннего советского уголовного права, согласно которым преступления против государства были более общественно опасны, нежели преступления против личности.
Включенная в УК РФ в 2014 году статья «Реабилитация нацизма» содержит формулировку «распространение заведомо ложных сведений о деятельности СССР в годы Второй мировой войны, совершенное публично». Как было сказано в знаменитом фильме «День выборов», «ради нее все и писалось» — к уголовной ответственности по этой статье российские граждане привлекаются именно за «фальсификацию истории», и количество приговоров медленно, но последовательно растет.
В 2020 году появились дополнительные риски для тех, кто критически высказывается о российской и советской истории. Поправки к Конституции РФ устанавливают, что «Российская Федерация чтит память защитников Отечества, обеспечивает защиту исторической правды. Умаление значения подвига народа при защите Отечества не допускается». Той же осенью в Следственном комитете РФ решили создать специальное подразделение по расследованию преступлений, связанных с фальсификацией истории.
Установление уголовной ответственности за «фальсификацию истории» — еще один признак возрождения оборонительного (от граждан) характера уголовного права, который был закреплен в первом советском УК: «Являясь мерой оборонительной, наказание должно быть целесообразно и в то же время совершенно лишено признаков мучительства и не должно причинять преступнику бесполезных и лишних страданий».
Сейчас, к сожалению, вернулось время нецелесообразных и несоразмерно жестоких наказаний, когда блогер получает пять лет за твит (дело Владислава Синицы), а муниципальный депутат Алексей Горинов приговаривается к семи годам колонии общего режима за то, на заседании совета муниципальных депутатов указал на неуместность проведения конкурса детского рисунка, в то время, когда в Украине каждый день дети гибнут или становятся сиротами.
Практика последних лет свидетельствует о том, что российские правоприменители стали рассматривать наказание как способ запугать осужденного. Подобный подход — классика феодализма, при котором наказание всегда носило характер устрашения. Кстати, в современном российском правоприменении есть еще одна феодальная черта — сословный характер наказания. Принадлежность к определенному сословию определяется степенью близости и лояльности существующему режиму. Именуется этот феномен избирательным правоприменением, но сути дела это не меняет — в России XXI-го века правовые нормы применяются по-разному в отношении разных социальных групп.
Начало новой эры охоты на ведьм, в роли которых теперь выступают оппозиционеры, «иностранные агенты» и сотрудники «нежелательных организаций», возродило наихудшие черты советского революционного правосудия — право судей самим решать, что является доказательством, а что — нет, персонификацию наказания (когда наказание назначается не за содеянное, а в зависимости от того, кем является подсудимый), вынесение необоснованно жестоких приговоров.
Время «подмахивающей юриспруденции»
Этот хлесткий термин появился в день, когда КС признал поправки к Конституции и порядок их вступления в силу. Мартовские иды-2020 ознаменовали не только смерть КС как независимого органа конституционной юстиции, но и начало эры той самой «подмахивающей юриспруденции». Обгоняя друг друга, ученые, законодатели и правоприменители стремятся уловить малейшие изменения политической воли. Известные российские конституционалисты наперебой нахваливали поправки-2020. Юристы, сохранившие смелость и независимость суждений, зачастую лишались работы. Вспомним хотя бы разгром кафедры конституционного права факультета права «Вышки», моей любимой кафедры, где я проработала почти 10 лет.
Мои коллеги, блестящие профессионалы и замечательные преподаватели, отказавшиеся вливаться в ряды «подмахивающей юриспруденции», были либо уволены, либо отстранены от преподавания. Подписанные президентом в апреле 2021 поправки к закону «Об образовании» стигматизировали независимые учебные проекты и поместили просветительскую деятельность под жесткий контроль. Нормотворчество периода, упорно именуемого «специальной военной операцией», — это классическое нормотворчество агрессивного тоталитарного государства со всеми его атрибутами: попранием основных принципов права, цензурой, преследованием инакомыслия, непропорционально жестокими наказаниями и вопиюще неправовыми законами.
