17 сентября в Херсоне могли бы отметить День города, но вместо этого, с 23 по 27 там пройдет «референдум» о вхождении в состав России, город оккупирован с 3 марта. Владимир Зеленский пообещал, что Украина обязательно вернется в Херсон «и нигде не останется этого зверства». Журналист Константин Рыженко прожил в оккупации полгода, а сейчас выехал в Киев и рассказал «Холоду» о том, что происходило и происходит в регионе.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Это интервью — отредактированная версия разговора, состоявшегося в подкасте «Холода» о войне в Украине «Кавачай». Ведущие — россиянин Алексей Пономарев, редактор подкастов «Холода», и украинская журналистка Анна Филимонова.
Анна Филимонова: Давайте начнем с начала. Как был оккупирован Херсон?
— Начались бои по области, и нашим военным пришлось спешно отойти. Имели место случаи предательства в спецслужбах, которые позволили русской армии быстро и эффективно продвинуться. В самом Херсоне не было военных, все ушли на форпост обороны в Николаеве. В итоге в городе осталась небольшая группа людей, которая решила самоорганизоваться в территориальную оборону. Это не была тероборона, которую формировала и обеспечивала из бюджета украинская власть. Просто люди, решившие защищать свой город. И они с парой автоматов и десятком коктейлей Молотова встретили русскую технику буквально в чистом поле. В принципе россияне могли бы предложить им сдаться, но они этого не сделали, они просто расстреляли всех, кто был в поле зрения. И за несколько часов заняли почти весь город.
Алексей Пономарев: Вы же тоже практически сразу переквалифицировались из журналиста в активиста или даже участника территориальной обороны?
— Нет, я не входил в тероборону. С самого начала я хотел задокументировать все для истории, но при этом был участником волонтерского штаба. Мы там и лекарства собирали, и еду, и вещи, нас просили сделать коктейли Молотова – мы делали их, просили сделать противотанковые ежи – делали. Везде, где нужна была помощь, старался помочь. На самом деле все, у кого были силы и возможности, старались оказывать сопротивление оккупантам. Ну а потом, когда город заняли, пришлось переходить в так называемое подполье, в партизанскую борьбу.
Алексей Пономарев: А как выстраивалась коммуникация с украинскими спецслужбами? Вы ведь не знали, кому можно доверять, а кому нельзя?
— Они сами на нас вышли. То есть изначально у нас была развернута сеть людей, которые просто фиксировали, что происходит, пытались выстроить систему связи, отличать факты от фейков. И на меня начали выходить спецслужбы. Не только украинские, разные, и боты тоже были, все писали: дайте информацию. Но, учитывая, что тогда уже было известно, что одного из заместителей руководителя херсонского СБУ подозревают в предательстве, я не знал, кому можно верить. Я попросил, чтобы они обращались через кого-то из мэров соседних городов, которые находятся в активной фазе обороны, по кому четко понятно, что они наши, что они сопротивляются, что они не предатели. Я просил, чтобы кто-то меня набрал и сказал, что вот этим людям можно доверять. Ну и спустя день меня набирает мэр Николаева Сенкевич, говорит, что вот там к вам обращаются такие-то люди с такими-то позывными, дайте им, пожалуйста информацию — это действительно наши люди. И с того момента вот мы начали взаимодействовать со спецслужбами.
Анна Филимонова: И какую информацию вы передавали украинской армии?
— Когда человек находится на месте, когда он находится в визуальном контакте с объектом, по которому должен произойти удар, это очень ценный человек. Он может очень хорошую службу сослужить армии, потому что далеко не всегда беспилотники могут качественно идентифицировать цель и определить, насколько успешно по ней произошел прилет. Очень важно, когда есть человек, который может сказать, что, например, вы промахнулись на 15 метров. Мы старались во всех районах города иметь таких людей, у кого в поле зрения были объекты, которые заняли русские, или русская техника. Они помогали с координатами или при корректировке целей.
Анна Филимонова: А пророссийские люди в Херсоне были?
— Скорее всего, у нас какой-то эксцесс исполнителя случился. Российские военные в Херсоне были уверены, что их ждут как освободителей и встретят с цветами. Если помните, в первые дни оккупации они привезли на центральную площадь несколько фур с гуманитаркой, но никто ее не брал. Лавров еще докладывал с большим удивлением, что они тут всем предлагают деньги, медикаменты и продукты, а никто не берет. Я думаю, что в Херсоне существовала группа людей, которая финансировалась ФСБ и у которой была цель подорвать доверие к украинской власти, но они не справлялись с задачами, а на бумаге писали отчеты о том, что все «на мази», все «ждут Россию». Ну не могли же они сказать, что взяли деньги и ничего не получилось. И вот эти разведданные искаженные привели к тому, что Россия совершила ряд стратегических ошибок. Просто никто не понимал, что на самом деле происходит в регионе.
Алексей Пономарев: А как на самом деле местные жители реагировали на российских военных?
— А как можно реагировать на людей, которые пришли с автоматами на вашу землю, расстреливают ваших сограждан, а потом пытаются объяснить, что вы жили как-то не так, что здесь у вас что-то неправильно, что здесь у вас какие-то нацисты, мы вас освободим? Ну как можно относиться к таким людям? Сейчас в Херсоне, даже если у вас на заставке телефона украинский флаг или на рингтоне украинская песня, это уже основание для того, чтобы вас забрать и пытать.
Анна Филимонова: Вы говорили, что Херсон будет хуже, чем Буча. Что вы имели в виду? чего нам ждать после деоккупации, к чему морально готовиться?
— Ну, смотрите, сейчас каждый день там пропадают 10-20 человек. Практически все эти люди подвергаются пыткам. Далеко не все возвращаются из плена, многие сидят по несколько месяцев, и неизвестно, что с ними там происходит. Люди, которые вышли оттуда, рассказывают, что их держали в подвалах, заваленных трупами мирных людей. В Херсоне у российских солдат есть время и пространство для фантазии. То есть они спокойно позволяют себе длительные пытки, которые более ужасны, потому что пытка — это боль, умноженная на время.
Там настолько страшные вещи происходят, что, когда рассказываю, меня в холодный пот бросает. Они дают, например, человеку гранату без чеки и говорят: захочешь поспать — положи под голову. Но мы же понимаем, что любое расслабление руки — и граната взрывается. Люди могут по несколько недель сидеть без возможности даже задремать. Мне рассказывали те, кто выжил, что там на конвейер поставлены изнасилования. Один парень, который сидел в камере, говорил, что просто день и ночь слышал характерные стоны за стенкой. А женщина, которая была тоже у них, рассказывала, что ей удалось поспать лишь только тогда, когда она из туалетной бумаги сделала себе беруши, чтобы не слышать этих криков. И таких пыточных в городе много, там огромное количество людей побывало. Поэтому это гораздо ужаснее, чем Буча.
Анна Филимонова: Я читала свидетельства из Балаклеи. У людей, живших шесть месяцев в оккупации, было ощущение, что их бросили. Скажите, есть такие мысли у жителей Херсона?
— Такое ощущение есть, но это не из-за ситуации на фронте, а из-за местной власти. Я думаю, что после деоккупации у наших спецслужб должен быть очень серьезный разговор с мэром Игорем Колыхаевым и [бывшим] губернатором [Геннадием] Лагутой. По идее, при военном положении всю коммуникацию берет на себя глава военной администрации. По умолчанию им должен был стать Лагута, а он сразу после начала войны исчез и появился лишь спустя 50 дней. Мэр тоже никак себя не проявлял. Никто ничего не говорил, не объяснял, что происходит, что делать, чем власть помогает, чем может помочь, какие проблемы. И понятно, что из-за этого у людей появилось ощущение, что их бросили. Хотя в это же время по окружной дороге вокруг города шли бои. Ну то есть, если бы людей бросили, боев бы не было.
