«Мне говорили, что русские трудолюбивые, а ты — ленивая»

Наталья Киселева уехала из России после принятия закона о фейках, опасаясь преследования из-за антивоенных постов в своем телеграм-канале. Ей предложили безвозмездную помощь и жилье в немецкой деревне, но через несколько дней хозяин дома стал давать ей разные задания и кричал на нее, если она их не выполняла. «Холод» поговорил с Натальей о бытовом рабстве и узнал у специалистки по борьбе с эксплуатацией и торговлей людьми Вероники Антимоник о том, как можно уберечь себя от него.

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.

Начиная с 2014 года я была антивоенным активистом. Мой папа русский, а мама — украинка, поэтому аннексия Крыма стала для меня личной трагедией. Я выросла в украинской культуре — каждое лето проводила у бабушки на хуторе под Днепропетровском (в 2016 году переименован в Днепр. — Прим. «Холода»), где выучила украинский язык. В 2014 году меня задержали на Манежной площади за митинг против ввода войск в Крым. Несмотря на то что адвокатом был Илья Новиков (российский адвокат, известный участием в резонансных судебных делах в России и в Украине. — Прим. «Холода»), суд и апелляцию мы проиграли. Сначала мне вменяли организацию митинга, но благодаря Илье меня переквалифицировали в участника — отделалась штрафом в 10 тысяч рублей. 

24 февраля, как и для многих, стало для меня адом на земле — я вышла на антивоенный митинг в тот же день и изменила культурную тематику своего телеграм-канала на антивоенную. Накануне принятия закона о фейках я поняла, что надо уезжать. Подруга дала ключ от ее квартиры в Баку, я собралась за один вечер, закрыла все соцсети, поменяла антивоенные аватары на какие-то розочки и на следующий день улетела из России. Перед блокировкой Visa и Mastercard я успела снять последние две тысячи долларов. Других денег у меня не оставалось. В Москве у меня было свое креативное агентство, но с отъездом его пришлось закрыть: с нами работали в основном зарубежные клиенты, которые потеряли интерес к российскому рынку после 24 февраля. У меня начались панические атаки — три дня подряд меня рвало от стресса.

Я была психологически и финансово уязвимой, и в это время подруга познакомила меня со своим давним другом из Германии, который предложил мне пожить у него в деревне в Саксонии. По переписке он был очень вежлив: сказал, что хочет выделить мне отдельную квартиру в своем особняке, возьмет на себя расходы на питание и поможет с документами. И что для него честь — принять активистку из России. Тем самым он якобы поможет российскому антивоенному движению. Подозрений или опасений у меня не возникло. 

В 19 лет я сбежала из дома, где меня с девяти лет бил отец — последней каплей стало то, что он ударил меня головой об батарею, после чего я оказалась в больнице. С тех пор я обеспечивала себя сама, и принимать помощь было непросто. Но ситуация с отъездом из России была экстренная, и помощь стала естественной частью военного времени, поэтому я решила лететь в Германию. 

У меня была шенгенская виза со сроком действия еще на пару недель, а вот возможности купить билет в Германию не было — карточки же заблокировали. В итоге оплатить дорогу вызвалась одна из подписчиц моего телеграм-канала, живущая в Швейцарии. Так я оказалась в Берлине. Мой «благодетель», Дик (так теперь называют его мои друзья), встретил меня в аэропорту — это был интеллигентный на первый взгляд мужчина примерно 52 лет, в круглых очках и белом свитере с серыми звездочками, небольшого роста, лысоват. 

По пути в деревню мы разговаривали о литературе, искусстве, антивоенном движении. По приезде особняк меня приятно удивил — я видела его на фото, но вживую он оказался еще более впечатляющим: серый, трехэтажный, в стиле арт-деко, с огромными каменными вазами при входе. Внутри особняк поделен на квартиры: три на втором этаже, и две — на третьем. Я поселилась на втором этаже, в трехкомнатной квартире с собственными кухней, ванной и балконом. 

На следующее утро в знак благодарности я решила приготовить завтрак — Дику это очень понравилось, и с тех пор каждый день в семь утра я просыпалась от СМС: «Что там с завтраком?». Новая традиция была мне не по вкусу, но отказать было неудобно. Каждый день Дик оставлял 10 евро на еду, на них я и готовила завтрак. После этого появились новые задания: покрасить мебель, отнести матрасы на третий этаж, убраться в его квартире, собрать деньги на ремонт садового домика и отремонтировать его. Красить мебель я отказалась — тогда он впервые на меня накричал. Сказал, что ему говорили, что русские работящие, а я — ленивая. Подобные случаи стали учащаться — он кричал на меня не только после отказов исполнять его поручения, но и в лагере для беженцев, куда мы поехали, чтобы оформить мои документы. 

Еще одним тревожным звоночком стали его комментарии по поводу моей внешности. Как-то раз Дик предложил поехать на прогулку в горы, и я спросила про уровень сложности, потому что у меня разрыв связок. Он уверил меня, что прогулка подойдет для начинающих. Когда мы подъехали к отвесной горе, я сказала, что по состоянию здоровья ее не осилю. Он ответил, что это поможет мне сбросить вес. С тех пор комментарии про тело повторялись, несмотря на то, что я говорила: мой вес — это мой выбор.

Атмосфера накалялась, и у меня все чаще случались флешбеки в абьюзивное детство: ощущение закрытого пространства, зависимости от другого человека и беспомощности. Если приходили гости, Дик представлял меня исключительно как беженку. Часто говорил о том, как мне повезло оказаться в его доме и что перспективы на работу у меня в Германии небольшие — если только продавщицей в магазине. У меня появились суицидальные мысли. 

Кульминацией моего двухнедельного пребывания в этой деревне стал приезд семьи из Харькова. Дик предупредил меня за два дня — сказал, что четыре человека из Украины разместятся в комнате на третьем этаже, в которую я таскала матрасы. Я не понимала, как они там поместятся, но он утверждал, что люди едут из зоны боевых действий и крыша над головой для них уже большая удача. 

Когда семья приехала, я пригласила их на чай в свою квартиру и заметила, что они изумленно оглядывают мои вещи. В тот же день Дик попросил меня пару дней пожить в комнате, которая якобы была приготовлена для них. Мол, люди только что приехали с войны, их четверо, а я одна. Я согласилась. На следующее утро я поговорила с харьковчанами и узнала, что приехали они вовсе не на несколько дней, а сняли квартиру в особняке на несколько месяцев. Кроме того, Дик пообещал, что я буду помогать им по дому. Я была в шоке и отправилась выяснять, что происходит. Он начал кричать, что это не мое дело и чтобы я заткнулась. В тот момент я поняла, что нужно срочно уезжать. 

Реакция подруги, которая познакомила нас с Диком, меня разочаровала. Она занимается правами женщин, борется с абьюзом и домашним насилием. Когда я рассказала ей, что происходит, подруга начала звонить Дику, а мне сказала, что это, конечно, ужасная ситуация, но не предложила никакой помощи. Больше мы не общаемся. 

В итоге я дождалась, пока Дик уйдет из дома, и пошла в его кабинет — забирать свои документы, которые были нужны для подачи на статус беженца. Они лежали у него, потому что до этого он ездил со мной по инстанциям и помогал с немецким — был моим представителем. Документы я нашла в его кожаном дипломате. Уже при выходе из комнаты я заметила портрет его дедушки в форме СС, и это стало последней каплей, означающей, что надо уезжать. Потому что в Германии с 1945 года запрещена вся нацистская символика, тем более СС. Финансово мне помог один из клиентов моего закрывшегося креативного агентства. Он снял мне квартиру в Дрездене на два месяца. Там я подалась на статус беженца и социальные выплаты.

Уже в Дрездене я обратилась к терапевту. Мне было сложно принять, что я опять оказалась во власти абьюзера. А статус беженца в Германии, по сравнению с моей увлекательной и полной московской жизнью, давал ощущение, будто я стала человеком второго сорта, которому закрыты все дороги к успеху и удовольствию. В итоге нам с терапевтом удалось изменить мое представление о реальности — я начала вести дневник удовольствий и замечать маленькие радости жизни, вспомнила о своих целях и мечтах. Теперь я даже благодарна детскому опыту за то, что в этой ситуации смогла распознать абьюз и выйти из него довольно быстро. Я принимаю антидепрессанты, и жизнь потихоньку налаживается: пишу книгу о своем побеге из России, которую хочу издать в Европе, делаю комикс о российской пропаганде и планирую театральный проект. Теперь я уверена, что буду не «Наташей-беженкой», как меня представлял Дик, а Наташей, которой удастся построить в Германии не менее успешную жизнь, чем в Москве.

Есть такой подвид торговли людьми и эксплуатации, который называется домашнее рабство. Это форма принудительного труда. Ее непросто распознать, потому что люди оказываются запертыми в уединенных домах, без ресурсов. Извне сложно понять, что происходит, а самим пострадавшим непросто квалифицировать это как преступление и обратиться за помощью. Эмигранты находятся в группе риска, так как зачастую пострадавших заманивают в подобную ситуацию под видом помощи. 

Один из важных критериев — это использование уязвимого положения человека для принуждения к труду. Например, статус беженца, отсутствие жилья и финансовые трудности. Важно помнить, что все требования, о которых не было договоренности, можно считать принудительным трудом. 

К сожалению, в такую ситуацию может попасть каждый. Особенно сейчас, когда многие покинули место жительства в спешке, без подушки безопасности, а карточки были заблокированы. Вины пострадавших в этом нет — люди имеют право доверять другим и принимать помощь. Поэтому универсального рецепта, как это предотвратить, тоже нет. Но можно попробовать перестраховаться: устроить видео-звонок, поподробнее расспросить про мотивацию «помощника», попросить точный адрес, фото паспорта и скинуть их друзьям. Договориться о регулярной связи с близкими и кодовом слове. Еще важно подробно обговорить условия проживания. Если предложение звучит чересчур хорошо, то стоит насторожиться. Потому что у всех ограниченные ресурсы, даже если люди искренне хотят помочь. Иначе, скорее всего, у предлагающего «помощь» есть вторичная выгода и это на самом деле не помощь. 

Поддержать «Безопасный дом» можно по ссылке https://safehouse.foundation/donate/