Раньше адвокат фонда «Общественный вердикт» Ирина Бирюкова занималась вопросами беженцев, а сейчас помогает заключенным, столкнувшимся с пытками в колонии. Первым ее громким делом стало избиение Евгения Макарова в Ярославской ИК-1. Именно Бирюковой удалось придать делу огласку и довести его до суда. Она рассказала «Холоду» о том, как ей удалось завоевать доверие заключенных, как будет работать новая правозащитная организация, которую они с коллегами сейчас создают, и какие сложности появились у правозащитников с начала войны.
Правда ли, что внимание СМИ повлияло на пытки в колониях? Сотрудники ФСИН боятся огласки?
— Жалоб на жестокое обращение в фонд и ко мне лично и правда стало меньше. Однако я уверена, что пытки никуда не делись. Это неотъемлемая часть тюремной жизни, способ самоутверждения сотрудников.
В колониях не боятся пытать и угнетать людей. Их волнует огласка и проверки ФСИНа и прокуратуры. Следственного комитета они не боятся, так как знают: уголовных дел по статьям о нарушениях в колониях практически нет. А вот если руководство что-то найдет, то сотрудники колонии лишатся денег, так как тюрьма – своеобразное государство со своими коррупционными схемами, продажей вещей заключенным, например.
Тем не менее, за пытки уже осудили несколько сотрудников колоний. Есть ли среди них врачи? Как в случае со смертью заключенного Важи Бочоришвили (СК возбудил уголовное дело из-за неоказания медпомощи. Важа умер после пыток в ярославской ИК-1. — Прим. «Холода»).
— Нет, дело Важи Бочоришвили единственное, где обвиняемые — врачи. Собрать доказательства будет очень сложно, но, надеюсь, виновных найдут, потому что без врачей не обходится ни одно дело о пытках. Это очень большой и важный кейс, который мы постараемся максимально отработать и на его примере понять, как делать так, чтобы подобные истории дошли до суда.
Выросло ли доверие заключенных к правозащитникам?
— Да, но это происходило постепенно. Первое видео с пытками попало к нам только через два года работы. Сначала ко мне относились насторожено. Быть женщиной — это такой бич нашего времени. Недоверие остро ощущалось, когда я общалась с заключенными, как будто они думали: «У нас были адвокаты, мужики, мы жаловались, обращались, но ничего не помогло. А тут пришла какая-то женщина, которая якобы поменяет ситуацию». Но эта работа не была вхолостую.
Доверительные отношения с заключенными возникли, когда кто-то из колонии прислал нам видео с избиением Жени Макарова. Уголовное дело возбудили в рекордные сроки — меньше чем за пять часов после публикации видео. Начались проверки, а заключенные по всей Ярославской области рассказывали о случившемся через людей, которых этапировали из колонии в колонию. У нас был просто нескончаемый поток обращений, потому что заключенные почувствовали к себе человеческое отношение.
Стало ли с начала войны больше жалоб на насилие от полицейских?
— Еще не было массовых митингов, а полиция и до этого была довольно жестокая — все видели интервью девушек, которых били в отделении. Думаю, протестов и жалоб станет больше, когда народ ощутит на себе санкции.
Помню, давным-давно были забастовки шахтеров — они садились на тротуар и били касками об асфальт. Когда начнется что-то похожее, власти придумают подачки, как было в пандемию: будут выдавать по 5–10 тысяч рублей, чтобы не было протестов. Но мне кажется, что возмущение неизбежно.
Как вы считаете, появятся ли у правозащитных организаций новые сложности из-за войны? И с какими уже пришлось столкнуться?
— У фондов не будет денег. Плюс Россия вышла из ЕСПЧ, и власть понимает, что европейским судом на нее больше не надавить. Коллеги уже рассказывают в соцсетях о последствиях. Адвокат Анастасия Георгиевская, например, писала про то, как судья, даже не изучив материалы дела и не совещаясь, сказал: «Все понятно, штраф 20 тысяч, идите». Такое будет все чаще, и помощь правозащитников станет еще важнее. Людям важно знать, что они не одни. Но правозащитных организаций будет меньше. «Мемориал», например, уже ликвидировали.
Больше всего нам мешают новые законы, например «Закон о фейках». Из-за них мы не можем ничего написать: не можем критиковать действия вооруженных сил, публиковать данные по потерям. Сотрудники НКО, вероятно, будут уезжать и работать из-за границы, но в нашем деле удаленка все усложняет, теряется эффективность. А власти точно будут душить фонды, чтобы никто не мог высказать неофициальную точку зрения.
Что будет с военными, которые откажутся воевать в Украине? И будут ли правозащитные организации помогать в таких случаях?
— Насколько я знаю, правозащитная организация «Агора» уже занимается такими делами. Была информация о сотрудниках Росгвардии, которых уволили, так они не поехали в Украину. И, по-моему, многие из них решили не восстанавливаться на службе. При этом каждый отказ надо рассматривать отдельно. Самое безобидное, что может случится, — увольнение. Но возможно даже уголовное дело о госизмене — все зависит от того, где человек работает.
Я уверена, что когда военные стали отказываться ехать в Украину, руководителям воинских частей и правоохранительных органов дали приказы проводить профилактическую работу. Страх остаться без работы и денег, как и пропаганда, дает свой эффект, но есть идейные люди, которые верят, что едут освобождать Украину от каких-то там захватчиков.
Вы с коллегами создаете новую правозащитную организацию. Чем и кому вы будете помогать?
— Мы будем работать бесплатно в случаях, если человек столкнулся с произволом властей, а в остальных — платно. Например, в пандемию был всплеск разводов, думаю, сейчас будет также. В таких случаях мы тоже будем помогать, так как ситуация в Украине буквально делит семьи пополам из-за политических позиций. Даже среди моих знакомых уже есть такие случаи.
Важно уточнить, что наша организация будет работать в России. Как долго — не знаю. Но у нас есть люди, которые живут за границей и готовы составлять какие-то бумаги, анализировать дела. Это сэкономит время и силы для сотрудников, которые будут работать из России.
Раньше вы помогали беженцам с получением политического убежища. Просили ли вас об этом в последнее время?
— Я работала с комитетом «Гражданское содействие»: сначала были афганские беженцы, потом сирийские, а дальше — украинские. Это невыносимая боль, адские рассказы, жуткие фотографии и свидетельства. Мне кажется, я нигде не видела такой жести. Я настолько устала и выгорела, что хотела забыть это как страшный сон. Ну и старалась не брать такие дела, так как в России это похоже на многолетнее битье головой об стену.
Не думала, что наступит время, когда мне придется вернуться к этим делам, чтобы помочь россиянам. Скорее всего, буду обучать коллег, потому что в России мало юристов, которые занимаются миграцией.
Как сейчас в Европе относятся к политическим беженцам из России и что им будет нужно, чтобы получить этот статус?
— Европа перенасыщена беженцами не только из Украины, но и из России. Любая страна не может принять больше определенного количества беженцев, иначе начнутся волнения среди местных. И украинцам сейчас будет отдан приоритет.
Получение статуса политического беженца — довольно сложная процедура. В лучшем случае она занимает три месяца, но я знаю активиста, который ждет уже более года. То есть сроки могут быть разные, и еще статус можно не получить, тем более сейчас. Россиянам нужны будут очень веские причины. Скорее всего, журналисты, которые работали с политическими темами, могут претендовать на убежище. Активисты — не все, так как только часть из них сталкивается с преследованием.
Бывают случаи, когда люди специально «винтятся» на акциях протеста, чтобы уехать из России. Я не поддерживаю такое. Понятно, что человек всегда ищет, где лучше, но есть люди, кому угрожает реальная опасность и которым необходимо уехать. Повторюсь, у каждой страны есть миграционная квота. В нашей ситуации важно думать не только и не столько о себе, сколько о тех, кто рядом. Кому-то может быть еще хуже. Возможно, если вы спасете одного такого человека, потом помогут и вам.
