До войны 29-летняя Каролина Перлифон жила в Харькове и работала юристом, а ее 52-летняя мама Ирина занималась собачьим питомником. После того, как Россия вторглась в Украину, все изменилось: мать Каролины погибла под обстрелом, а дочь вынуждена была спасать ее животных в условиях военного времени. «Холод» записал историю Каролины Перлифон.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
24 февраля мы были под Харьковом и проснулись от жутких взрывов. Сначала мне показалось, что кто-то рядом пускает фейерверки, а потом смотрю — горит военная база километрах в трех от нашего дома. Я открыла окно, чтобы послушать и посмотреть, и в этот момент произошел еще один взрыв, и меня ударной волной отбросило от окна. Весь дом зашатало. Проснулась мама.
Сначала я позвонила папе — он был в командировке под Одессой, и у них все было спокойно. Он, естественно, не мог понять, что происходит. Мы с мамой решили, что нужно ехать в город, так как дома не было продуктов, нужно было снять деньги, купить корм собакам — у нас питомник, почти 50 собак, мама ими занималась. Когда мы попытались выехать в первый раз, был обстрел. Мы увидели поток белого дыма. Честно говоря, очень страшное было зрелище. Было ощущение, что стреляют по нам, просто не попадают. Мы забежали в дом. Второй раз, минут через 10, выехать удалось.
Когда мы заехали в Харьков, в городе все было спокойно, но было мало машин, а время уже было рабочее. Мы увидели огромную очередь на заправке, но нам было не до нее, мы ехали в банк. Когда мы подъехали к банкомату, там тоже было очень много людей. Мы простояли в очереди часа два — два с половиной. Кто-то там был с чемоданами, с животными. Тяжело было поверить, что началась война. Вот 23 февраля — все спокойно, люди живут как обычно, а на следующей день — все в панике снимают деньги, куда-то убегают.
Мы сняли деньги и пошли в магазин, который еще работал. Там тоже простояли в очереди, купили немного продуктов. В этот момент мы услышали сильные взрывы со стороны, где находится наш дом, и поняли, что нужно ехать домой и попытаться как-то вывезти животных. У нас была паника, мы не знали, что делать, а папа далеко.
***
Когда мы уже ехали в направлении дома и выезжали на окружную дорогу, мы увидели, что там стоят танки, а возле танков — солдаты. По дороге, пока мы ехали, я прочитала в новостях, что русские танки прошли границу и движутся в нашем направлении. Мы подумали: может, просто перекрыли дорогу, чтобы люди не выезжали. Но по нам открыли огонь и начали обстреливать машины. Мама свернула на мини-парковку, а дальше все — тупик. Я схватила документы, которые со мной были, чемоданчик и свою сумку, мы на панике выбежали из машины, а навстречу — два русских солдата. Они нам ничего плохого не сделали, наоборот, сказали: «Выходите из машины, опасно в ней находиться».
Мы спрятались — рядом была железная будка и железный бак. Сколько времени мы там сидели, я не могу сказать, может, минут 10 или 20. Время то как будто тянулось, то слишком быстро шло. Вначале было не очень опасно — солдаты стреляли по машинам, которые выезжали из города. Мы сидели и не двигались, чтобы по нам не открыли огонь. Те два солдата нам сказали, что лучше переждать, пока все утихнет. Так мы и делали.
Первое, что я помню после этого — попали в маму, ее ранили. Солдат, который был с нами, кинул меня на землю, а в маму попали. Я сначала не поняла, почему она кричит. Думала, может, ее уже убили и это какие-то последние крики. В голове у меня был просто кошмар. Я ничего не видела — у меня лицо было в земле. Это все длилось, может, секунд 30. Один из солдат встал и начал кричать: «Не стреляйте, мы свои, русские!». Он кричал изо всех сил. В его голосе было отчаяние. По его голосу, интонации я поняла, что сейчас начнется перестрелка. Он кричит своим же солдатам русским: «Не стреляйте!», а это бесполезно.
Сначала ему попало по каске, потом я услышала, как он упал. После этого пошла серия выстрелов — пули летели со всех сторон мимо меня. Грохот сумасшедший. Солдат лежал, хрипел. Его еще не убило окончательно, и он второму солдату говорил: «Почему они стреляют? Почему открыли огонь? Мы же свои». Матерными словами.
Последняя пуля пролетела, наверное, в сантиметре от меня, по земле прошла и мне по лицу отдало, но меня не ранило. Когда я услышала, что все утихло, я поднялась, смотрю: один солдат почти мертв, второй лежит и не издает никаких звуков, мама тоже лежит. Я начала ее трясти, а она не отвечает. Крови нигде нет — я осмотрела куртку. На лице тоже ничего не было. Она начала хрипеть, а я в шоке не понимала, что происходит, и тут увидела, что ей попали в голову. Я поняла, что ее убили. Все. Я ее трясла, у меня еще была надежда, что она живая, может, навылет пуля прошла. Глупые мысли.
Я связалась с ребятами с работы, связалась с папой, сказала: «Папа, я, скорее всего, не выживу». Сказала, что маму убили. Папа был в шоке. Он уже ехал домой. Я думала, что сейчас меня увидят и тоже пристрелят как свидетеля. Если по нам открыли огонь, чего можно было ожидать? Спрятаться негде — везде открытая территория, ни вправо, ни влево не убежишь, не переползешь, не за чем спрятаться. Рядом машина, но до нее тоже надо как-то доползти или добежать. Поэтому у меня был один вариант — сидеть и не двигаться. Повезет — не повезет.
Сидела я, наверное, минут сорок — час. Когда услышала, что выстрелов больше нет, начала двигаться к машине. Доползла, а в машине нет ключей — они были у мамы. Вернулась обратно, забрала ключи у мамы. Увидела, что второй солдат пришел в сознание и просит помочь ему, чтобы я кого-то вызвала, позвонила. Я не знала, как это все кому-то объяснять, и помогла ему забраться в свою машину — он кое-как дополз до нее. Загрузила его на заднее сиденье и оттуда выехала.
Мы проехали метров 500-600. Поразительно было, что люди там ходили как ни в чем не бывало, снимали эти взрывы, а через 500 метров, где были мы, — просто ад. У меня куртка была вся в крови, я ее сняла, чтобы не привлекать внимания, и этой курткой укрыла солдата. Он еле разговаривал — то терял сознание, то приходил в себя. Единственное, что он мне сказал, — что очень хочет пить и замерз.
Сначала я подъехала к магазину, чтобы купить воды, но он был закрыт. Я поняла, что все магазины закрыты, а я не могу ездить по городу. Солдат истекает кровью, у него две ноги прострелены — мне нужно вызывать скорую. Я подъехала к людям, попросила у них воды. Они странно посмотрели, но дали. Солдат ее выпил, и я позвонила в скорую. Когда они приехали, то сказали, что я спасла ему жизнь. После этого солдата забрали в больницу. А я осталась.
У меня в тот день был выбор — спастись одной или попытаться спасти еще одну жизнь. Маму мне было уже не спасти, мама умерла, второй солдат тоже. А был и живой человек — естественно, я его забрала. Как бы то ни было, он свидетель того, что произошло. Я считаю, что поступила по-человечески, потому что бросить умирать молодого парня — это очень жестоко, я бы не смогла с этим жить.
***
Я позвонила папе, спросила, что мне делать. Он мне сказал, что нужно спрятаться в каком-то безопасном месте. А я не знала, где безопасное место, потому что всюду были слышны выстрелы. Я не могла понять, стреляют в городе или за городом.
Я завела машину и поехала в спальный район. И там ждала, пока за мной приедут друзья. Пока я ждала, записала истории в инстаграме, выставила видео. Я хотела, чтобы люди узнали о том, что происходит. Что началась война, что людей убивают. То есть люди ходят, смеются, а я побывала в аду в 600 метрах от них, в перестрелке, и никто этого не знает. Я пыталась максимально распространить эту информацию.
В машине я сидела около часа, потом меня забрали папины друзья и отвезли к себе домой. А туда уже приехал папа, и мы поехали домой. Когда мы подъехали ближе к месту, где была перестрелка, папа вышел из машины. Там стояли украинские военные, и он спросил, можем ли мы проехать дальше. Они сказали: «Не вздумайте туда даже ехать. Там стоит русская армия, вас просто расстреляют». Мы развернулись и поехали к моей подруге. Ночевали у нее в подвале, потому что объявили воздушную тревогу.
На следующее утро мы проснулись очень рано. Хотели попасть к тому месту, где все произошло. Забрать тело мамы, вызвать полицию, все оформить. Когда мы туда приехали, там уже украинские военные делали блокпост. Они сказали, что просто забрать тело нельзя. Полицию мы не дождались. Нам сказали, что с нами свяжутся. Оттуда мы решили ехать домой, посмотреть, цел ли дом, что с собаками — они сутки были голодные.
С 25 февраля по сегодняшний день из дома мы выехать не можем. Звонка от полиции мы так и не дождались. Я звонила, оставляла очень много заявок, но в военных условиях этот вопрос решается не так просто. Единственное, что я узнала — все трупы с того места забрали в морг. Но пока у нас похоронить маму не получается, потому что мы не можем попасть в город.
***
Первые две недели у меня был сумасшедший эмоциональный срыв. У тебя на руках умерла мама, ты не можешь в это поверить. Мы жили хорошей жизнью, работали, строили какие-то планы. 24 февраля мы с мамой планировали пойти в кино. Еще война толком не началась, а ее уже убили. Мне кажется, она была первым гражданским человеком, которого убили.
На мне еще куча собак, все голодные. В доме холодно, света нет, темнеет рано. Ты в шоке не знаешь, за что хвататься. Хочется просто сидеть рыдать, да и вообще жить не хочется, но нужно кормить собак — они же ни в чем не виноваты. Наверное, животные и заставляли меня вставать, готовить, что-то делать.
Питомник — это дело маминой жизни, ее любовь. Я ей помогала, но весь труд и ответственность были на ней. Мне просто совесть бы не позволила это все бросить, уехать и оставить их на смерть. Получается, что если я брошу собак, я предам ее. Наверное, это придавало мне сил.
В питомнике Ирины Перлифон выращивались собаки разных пород, в том числе бойцовские
Ты живешь как на пороховой бочке, не знаешь, что будет через час. Каждый божий день недалеко от нас гремят взрывы, летают ракеты, снаряды. А что остается делать? Это война. Приходится находить в себе силы.
Дома у нас были какие-то запасы круп, макарон, картофеля, консервы в погребе, сахар, мука, ну и то, что мы с мамой успели купить. Рядом с домом магазинов нет. Самый ближайший находится в городе, а туда мы попасть не можем. Даже если мы туда пешком могли бы пойти, это очень опасно: повезет — не повезет, попадут в тебя или нет, окраину города обстреливают. Поэтому мы ели то, что дома было. Собаки ели раз в два-три дня, чаще возможности кормить их не было. У меня и маленькие породы есть — чихуа, шпицы. Им требуется особое кормление, поэтому я старалась остатки корма по чуть-чуть им давать. Собаки раньше были холеные, упитанные, а теперь от них кожа да кости остались. Месяц мы свою еду им отдавали — макароны, картошку, я делала какие-то лепешки из муки. Но по крайней мере все они живы. Недавно к нам смогли проехать волонтеры — привезли 111 килограмм корма. Это было такое облегчение.
Выехать сейчас мы никуда не можем — за раз я 50 собак вывезти не смогу, а если не за раз, то может получиться такая ситуация, что я выеду, а назад уже не заеду, и собаки останутся умирать.
***
Для папы это вторая война. Первую он прошел в Афганистане. Ему 69 лет, у него инвалидность третьей группы — получил ранение. Несмотря на то, что папа на пенсии, он все равно работал — занимался доставкой лекарств. Такой он человек — на месте никогда не сидел, всегда в движении. Когда [началась война], он как раз развозил лекарства.
Конечно, он держится, но тоже много плакал, винил себя, что в тот момент его не было с нами. Сейчас самую тяжелую работу делает папа — рубит дрова, таскает воду. Он носил снег, и мы его растапливали, чтобы была вода, а потом делали кашу.
С папой мне не страшно, потому что он в любой ситуации найдет выход. Он очень умный человек, грамотный и много в чем разбирается, например, в тех же машинах. У меня многие спрашивали: «Вы говорите, что у вас нет электричества, а как вы постоянно на связь выходите?». Потому что у меня отец очень умный — он снимает аккумулятор от машины, к нему подключает блок, и так мы заряжаем телефоны. Если бы я была без папы, я бы не выжила. Если бы мы с мамой остались вдвоем, мы бы не выжили.
Сейчас у меня все мысли о том, чтобы это быстрее закончилось, чтобы люди вернулись хоть к какой-то жизни. Сейчас это не жизнь, а выживание, ты жив, а через полчаса — инвалид или мертв. У меня горе, и у многих людей горе, у каждого — свое. Я знаю одно: так, как раньше уже не будет.
После разговора с «Холодом» отец Каролины Перлифон убедил ее уехать в Полтаву. Она уехала 7 апреля, взяв с собой маленьких собак и одного алабая. Крупные собаки остались дома с ее отцом.
