В крупнейшей группе волонтеров Харькова в Telegram состоит более 20 тысяч человек. Сообщения появляются раз в несколько минут — сотни добровольцев ежедневно занимаются доставкой лекарств, помогают людям выехать из города, спасают животных. Переписка замирает разве что ночью. Местные власти также привлекают добровольцев к восстановлению города. По данным харьковского департамента ЖКХ, к работам присоединились более 1800 волонтеров. «Холоду» жители Харькова рассказали, как помощь другим помогает им выжить на войне.
«Люди переезжают не в более безопасное место — их нет, а туда, где есть целая квартира»
Владислав Калашников
IT-специалист
Когда пришла война, я стал помогать людям уезжать. На своей машине вывозил желающих на вокзал. Другим нужно было переехать из одного района, где стреляют, в другой район, где тоже стреляют, но реже. К 6 марта я перевез порядка 400 человек. В этот период уезжало больше всего людей. В какой-то момент я перестал считать беженцев.
Раньше мне удавалось забирать по 15–20 семей в день. Сейчас из Харькова выехали все, кто хотел, — это больше половины населения города. Спустя месяц с начала войны бегут только засидевшиеся люди, которым, условно, прямо сейчас прилетело в дом. Во время пиковой нагрузки я вывозил людей весь день, сейчас трачу на это несколько часов.
Не знаю, куда направляются уезжающие, потому что я работаю в основном внутри города или довожу до точки, откуда людей забирают в Полтаву или Днепр. В начале войны я вывозил на вокзал целые семьи, потом чаще уезжали женщины с детьми. Стариков лично я перевозил немного и в основном по городу. Я сужу только по своему опыту, конечно.
В первые дни люди уезжали с одним рюкзаком за плечами. Со временем градус паники начал спадать, и семьи стали брать с собой больше вещей. Но нет единого правила — все, как всегда, индивидуально. Были те, кто ехал с чемоданом, котиком или собачкой в переноске, и все. А были те, кто везли не только сумки, но и банки борща, чтобы перекусить где-то по дороге. Но в целом никто не брал с собой очень много вещей.
Во время поездки особых правил безопасности нет, есть правила посадки в машину. Я требовал от людей, которых увозил, полностью и безоговорочно меня слушаться. Если я прошу быть в определенное время на улице и ждать меня, это нужно делать. Люди не до конца осознают, что это серьезно. Я подстраиваю всех под комендантский час: он у нас с 18.00 до 6.00. Есть только 12 часов на то, чтобы успеть сделать все, что запланировал.
Когда началась война, я собрал самое ценное, упаковал, положил в место, безопасное с моей точки зрения. Понял, что нужно сначала помочь близким. Потом близким близких. Потом близким близких близких и так далее. Я каким-то шестым чувством понял, что нужно отправить моих родных на Западную Украину, до войны. Они уехали буквально 23 февраля ночью.
Решение, что я остаюсь, я принял изначально. Для себя сформулировал так: пока Харьков наш, я не уезжаю. А пока я в городе, помогаю, чем могу. Я не состою в какой-то группе или организации. Люди сами меня находят, мой контакт просто передают между знакомыми и их знакомыми. Не все, кто мне звонят, понимают, что я помогаю, а не зарабатываю на этом. Меня пытаются нанять, купить. С такими людьми нам не по пути — я прямо говорю, что не таксист.
Многие из-за войны потеряли источники дохода. Очень мало кафе, ресторанов, парикмахерских открыто, и работать практически негде. Люди боятся выходить на смены. Слава нашим коммунальщикам, которые под обстрелами восстанавливают коммуникации. А поскольку обстрелы не прекращаются, проблемы возникают снова и снова. Лично у меня работа осталась, с ней все хорошо, потому что я занят в IT-сфере. Мы переформатировали нашу компанию на удаленный формат, сейчас налаживаем процессы.
Сейчас в городе не существует спокойных районов. Куда-то в силу географического положения прилетает чаще, куда-то реже. К безопасности в обстреливаемом городе я отношусь философски: 24х7 в одно и то же место не долбят. Я выхожу, сажусь за руль и еду. Безопасно? Нет. Страшно? Пожалуй, тоже нет, потому что достаточно быстро ко всему этому привыкаешь, и оно скорее вызывает раздражение, чем страх.
Исходя из того, что я вижу, я считаю, что город рушат целенаправленно. Русские стреляют по жилым домам, школам, магазинам. Недавно выстрелили по очереди за гуманитарной помощью. Больше тысячи домов разрушено или частично повреждено. В каждый район прилетало, и люди переезжают не в более безопасное место — их нет, а туда, где есть целая квартира.
Если в меня прилетит, значит, в меня прилетит. Я сплю в своей постели, ем на своей кухне, моюсь в своем душе. За всю войну я только дважды спал в коридоре. И то — только потому, что очень гремело и психологически нужно было почувствовать себя в большей безопасности. Отдохнуть сейчас не получается вообще. Я постоянно чувствую, что война рядом, просыпаюсь от того, что слышу взрывы, и от того, что она снится.
«Желательно всегда тепло одеваться — вдруг придется долго находиться на улице или лежать на земле»
Антон Кафтанов
предприниматель, инструктор по историческому фехтованию
Слышишь — с утра загрохотало — и пытаешься понять: все-таки война? Так я встретил 24 февраля. Анализ и опыт подсказывали, что в такой ситуации будут перебои со снабжением, а значит, надо запасаться продуктами, пока они есть. Первые сутки я занимался тем, что обеспечивал семью всем необходимым. Сходил в магазин, постоял в очередях и параллельно понял, что все серьезно. Я сразу стал думать о том, где и чем могу быть полезен.
Сначала мне пришла мысль, что надо брать оружие, защищать страну. Я служил еще в Советской армии, боевого опыта за последние годы у меня нет, а есть только инвалидность по зрению. Из-за этого меня не берут в тероборону, хотя я два раза пытался туда попасть. Значит, мне остается заниматься волонтерством, делать понемногу, что могу.
Как бизнесмен, я всегда структурирую и ранжирую задачи. Сначала я выяснил направления деятельности, понял свои возможности. Собрал вокруг себя группу единомышленников — своих учеников, которым до войны преподавал историческое фехтование, друзей, знакомых. Как координатор и руководитель я полезней, чем грузчик, но не чураюсь любой работы.
Я занимаюсь сбором средств для бойцов, достаю, что им нужно: лекарства, одежду. Помогаю разгружать гуманитарную помощь, собранную другими волонтерами или прибывшую по официальным каналам. С моими бывшими учениками мы затягиваем полиэтиленом выбитые окна в разрушенных зданиях. 1 марта обстреляли центр города (под удар попали площадь Свободы, Харьковская областная государственная администрация, оперный театр и филармония. — Прим. «Холода»), пострадал и наш дом. Сначала я заделывал окна там, потом бросился к обладминистрации на спасательные работы.
Моя жена работает в зоомагазине. С тех пор, как началась война, она ходит туда кормить животных — больше некому. К нам эвакуировали питомцев из другого магазина, который в войну закрылся. Мы стали присматривать и за ними тоже. Я помогаю жене. Во время бомбардировки центра города 2 марта мы с женой как раз были в зоомагазине, близко к месту событий (речь идет об обстреле зданий Горсовета и Дворца труда. — Прим. «Холода»). Взрывной волной раскрыло переднюю и заднюю двери, щеколды вылетели из пазов.
Нас называют безбашенными — мы не сидим на месте, постоянно находимся где-то в городе. Я не выбираю время, чтобы выйти из дома, — стреляют всегда. Встаю, умываюсь, ем и отправляюсь по делам. Если долбят сильно — так, что стены трясутся, — пережидаю. Ушла канонада — собираюсь и иду. Где-то грохочет, но к этому привыкаешь.
Выходить из дома лучше с документами и деньгами. По паспорту или водительскому удостоверению вас опознают. Деньги пригодятся на случай, если вернетесь обратно, а дома нет. Желательно всегда тепло одеваться — вдруг придется долго находиться на улице или лежать на земле.
Несмотря на обстрелы, мы живем дома — спим в привычных условиях, едим в привычных условиях. Пока есть возможность выбора, надо ей пользоваться. Я хочу жить у себя в квартире — так решил я сам, а не тот, кто пытается меня запугать. Если взрывы раздаются рядом, выскакиваем среди ночи в коридор, прячемся между несущими стенами. Я экранировал стекла тентом, чтобы укрепить их и избежать разбрасывания осколков. Если под рукой нет тента, можно закрывать окна матрасами, коврами. Я также научил жильцов нашего дома, как правильно это делать.
Инфраструктура в городе сильно пострадала. У нас недавно была снежная метель, на улице минус десять градусов, а во многих квартирах выбиты окна. Комнаты выстуживаются, из-за чего лопаются батареи. Чтобы самим не замерзнуть, приходится вскрывать соседние квартиры, затягивать окна полиэтиленом.
Денег сейчас не заработать. Мой бизнес похоронен, причем надолго. Я занимался тем, что делал украшения из камня, сувениры ручной работы. Теперь это долгое время не будет актуально. Но у меня есть пенсия по инвалидности, остались какие-то сбережения — как-то выживем.
Сейчас все горожане в одинаковых условиях. Это удивительное единение разных групп людей, которые придерживаются разных мнений. Никто не сделал для единства Украины больше, чем агрессор. Я выходил на самый первый Майдан, но потом присоединился к акциям Антимайдана — на тот момент мне казалось, что это правильно. Сейчас разногласий у украинцев нет — рядом сражаются и волонтерят люди разных взглядов.
Наши дома разрушают и рассказывают нам байки, что не стреляют по мирным людям. У меня рядом с домом военных объектов нет. Мой ученик уехал с Салтовки (район на северо-востоке города, который часто подвергается обстрелам. — Прим. «Холода») после того, как в его дом пять раз попадали снаряды. Ну сколько можно?
Друзья предлагали нам перебраться за рубеж, но мы отказались. Это наш город. Сейчас здесь есть чем заняться, работы хватит надолго. Я не русофоб, нет. Я ненавижу любого, кто пришел на мою землю с оружием в руках.
«В Харькове каждый второй — волонтер»
Алина Середа
журналист
Я мотаюсь между Полтавой и Харьковом, развожу лекарства. Система гуманитарных поставок налажена хорошо: приезжают фуры, работает железная дорога. Но есть и микроволонтерство — привезти необходимые таблетки людям домой.
Для многих людей написать в чат волонтеров — единственная возможность получить помощь. Поэтому службы города стараются оперативно восстанавливать интернет в обстреливаемых районах. Не знаю, насколько безопасно говорить о таких вещах сейчас, ведь они рискуют жизнью. Серьезных проблем со связью в самом городе, тьфу-тьфу, не было.
Медикаменты нужны прежде всего тем, кто остался под обстрелами. Гуманитарная помощь туда чаще всего не доезжает. Транспорт не ходит, аптек работает штук 20 на огромный город. А ведь до начала войны в Харькове с пригородами было около двух миллионов человек.
В начале войны была проблема с простыми лекарствами, потому что их в панике скупали пачками. Разобрали сердечные таблетки, таблетки от давления, противовирусные, базовые антибиотики. Потом поставки наладились, в город стала поступать гуманитарка. Спустя три недели возобновилась работа некоторых отделений почты, где можно получить доставку из других областей.
Но по-прежнему огромная проблема со специфическими лекарствами, особенно для диабетиков. Не хватает гормональных препаратов, к примеру, Л-тироксина, средств для онкобольных. Онкоцентр, кстати, подвергся обстрелу. Практически невозможно достать кровоостанавливающие препараты и перевязочные материалы — это сразу ушло на нужды армии.
Я закупаюсь там, где нет активных боевых действий (на всякий случай не говорю, где), и везу в Харьков. Конечно, есть организации, которые поставляют в город гуманитарку фурами и вагонами. Но я и другие добровольцы занимаемся адресной помощью, то есть закупаем лекарства по конкретным запросам.
Я выбрала для себя помощь одиноким старикам, которые просто не могут дойти до аптеки или пункта выдачи гуманитарки. Препараты для них я беру на собственные деньги. В день может быть до десяти поездок по разным адресам. А может не быть ни одной — ведь Харьков обстреливают «Градами», «Калибрами», «Смерчами». Если в начале войны действительно были условно безопасные районы, то теперь таких нет. Русская рулетка, в прямом смысле слова. Ракеты прилетают по центру города, по спальным районам.
Не знаю, сколько сейчас людей вот так помогают друг другу на микроуровне. Считать ли, к примеру, волонтером того, кто просто ездит на машине за едой в маркет, а потом делится с соседями, которые нуждаются в помощи? Я думаю, да. И тогда в Харькове каждый второй — волонтер. Чаще всего это молодые люди, от «студенческого» возраста и лет до 45. Многие участвуют в этом семьями.
Одну из первых ночей на войне мы провели на полу кухни между несущими стенами. Пили ром и вино, играли на гитаре, заглушая звуки взрывов. Потом мы с мамой и сестрой спускались в бомбоубежище. Я таскала одеяла и матрасы в подвал и попутно рассказывала всякую чушь. Про то, как мы пару дней назад выиграли квиз, про стрельбу из лука, все, что приходило в голову. Мама держалась и улыбалась. Но ее взгляда я никогда не забуду. Она этого не заслужила, она заслужила спокойную мирную старость.
Через несколько дней я вывезла ее с сестрой в соседнюю область, где пока тихо. В тот же вечер над городом летали самолеты и бросали бомбы. Если вы хотите пожелать чего-то хтонически жуткого своему врагу, пожелайте ему слышать этот звук над крышей дома. Это не рев, скорее свист, до дрожи — и мгновение, в которое ты не знаешь, где прозвучит взрыв.
Я всерьез спрашивала своего парня, может, взять в карман нож или пистолет (у нас его нет, кстати), чтобы прекратить мучения в случае перелома позвоночника, например. Недавно снаряд попал в дом, где находится моя вторая квартира — я ее сдавала. К счастью, все живы: кто-то был в подвале, кто-то не находился в этот момент дома.
Мне волонтерство и работа помогают справляться. Харьков был едва ли не самым пророссийским и русскоязычным городом, тут у каждого второго родня по ту сторону границы. Но «денацификация», кажется, навсегда украинизировала город. Многие перешли на украинский язык. Я несколько лет провела в России, работала там. Позицию тех, кто выступает против войны, я ценю. Надеюсь, что будущее у России все же есть.
Фото на обложке: Антон Кафтанов
