Специально для «Холода» политолог и экономист Лаша Чаргазия написал колонку о том, почему, на его взгляд, российской оппозиции пора перестать пытаться переубеждать сторонников Владимира Путина и отказаться от безусловно легальных практик неповиновения.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
В своей недавней колонке для «Холода», озаглавленной «Научиться эмпатии и убить в себе высокомерие», политический активист Тимофей Мартыненко предложил открыть дискуссию о слабостях российской оппозиции. Я хотел бы вступить с ним в диалог — и представить кардинально противоположный взгляд на ситуацию, в которой мы оказались. Я считаю, что за годы сопротивления российская оппозиция стала слишком понимающей и эмпатичной; особенно в отношении тех, кто этого не заслуживает.
Оппозиционные россияне воспитаны на идее мирного протеста. В довоенное время любой призыв на митинги обязательно сопровождался комментариями об их ненасильственной природе. Различные электоральные тактики вроде «Умного голосования» или бойкота выборов были нацелены на исключительно мирную передачу власти в рамках нормального политического процесса. В 2017 году Алексей Навальный говорил, что спас бы Владимиру Путину жизнь, если бы тому требовалось искусственное дыхание. Тогда это казалось правильными словами.
Времена «нормальности», однако, давно подошли к концу, но наши паттерны политического поведения практически не изменились: мы готовы и дальше жалеть «наших мальчиков» в надежде прийти к гражданскому примирению и пытаться искать компромиссы с теми, кто умеет общаться только на языке ультиматумов.
На мой взгляд, именно это выученное великодушие и привитая нам гуманность стали одними из наиболее губительных черт современного оппозиционного движения.
Нам нужно перестать рассчитывать на человечность своих насильников
Если вам кажется, что это утверждение продиктовано эмоциями или отсутствием эмпатии, мне бы хотелось разуверить вас. Я призываю задуматься о функциональной ценности построения диалога с теми из наших сограждан, что находятся «по ту сторону баррикад».
Апологеты такого диалога часто объясняют его необходимость с помощью небольшой манипуляции: режиму выгодна атомизация, следовательно, чтобы сопротивляться режиму, нужно сопротивляться атомизации — преодолевать себя и налаживать коммуникацию даже с самыми убежденными сторонниками Владимира Путина. И раньше подобная логика действительно имела смысл. Привлечение новых сторонников означало не только рост протестного электората, но и рост числа участников оппозиционных демонстраций — и, следовательно, большую вероятность их успеха. Однако пришла пора взглянуть в лицо современной России: даже самый масштабный мирный протест больше не способен привести нас к демократизации.
Причина заключается в самой идее мирного протеста — он никогда не задумывался как инструмент борьбы с жестокими и репрессивными автократиями. Он возник в демократических обществах и часто был направлен не на радикальную смену политических режимов, а на их совершенствование.
Политический успех любого мирного протеста напрямую зависит от издержек, которые понесет государство в случае его подавления. Эти издержки могут быть репутационными, электоральными или банально экономическими, однако важно понимать, что, если они будут достаточно высоки, государство предпочтет избежать конфронтации с оппозицией. Уровень издержек, в свою очередь, зависит не столько от количества протестующих, сколько от институциональной среды, в которой происходит протест.
Если в обществе есть честные и свободные выборы, открытые и общедоступные СМИ, функционирующая система сдержек-противовесов и справедливые суды, государство дорого заплатит за широкие репрессии. В подобных условиях оппозиция способна создавать убедительные угрозы для режима, и именно этим объясняют, например, успех ненасильственного движения Ганди за освобождение Индии от демократической Великобритании: когда подавление протестов стало невыгодным для колонизатора, ему пришлось предоставить индийскому государству независимость.
Однако этот механизм перестает работать при авторитаризме. Российская власть последовательно меняла политическую реальность так, чтобы максимально снизить издержки проводимых репрессий: боролась со СМИ и правозащитными НКО, убивала журналистов и политических оппонентов, проводила неконституционные реформы и всесторонне ограничивала свободы граждан. И если после протестов на Болотной в 2011–2012 годах она была вынуждена идти на некоторые уступки оппозиции, то в 2024 году может безнаказанно убить главного оппозиционного политика и пережить давление европейских санкций.
Подобный процесс автократизации произошел и в Беларуси, где, несмотря на поддержку огромной части населения, оппозиции не удалось добиться ни одной из своих целей. Массовость мирного митинга и его широкая общественная поддержка не смогли что-либо изменить в условиях государства, открыто отказавшегося от демократической этики. Значит ли это, что нам пора посыпать голову пеплом и сдаться? Разумеется, нет.
Но нужно признать: привлечение новых людей к оппозиционному движению больше не имеет функциональной ценности.
Стоит ли тратить усилия на диалог с противоборствующей стороной, каждый волен решать сам, но для успеха или провала оппозиционного движения вопрос «примирения» попросту не важен и не должен занимать центральное место в публичном дискурсе.
Сейчас российская оппозиция должна осознать себя в радикально изменившейся реальности и отказаться от безусловно легальных практик неповиновения, к которым она привыкла. Она должна попытаться выйти из эхо-камеры очевидных и стандартных решений. Тогда окажется, что возможностей для сопротивления все еще очень много.
Под такими возможностями я ни в коем случае не подразумеваю вооруженное восстание. Все эмпирические данные, которыми мы обладаем, говорят о том, что насильственные революции в автократиях обычно приводят к возрождению автократий, просто власть концентрируется в новых руках. То, к чему нужно стремиться оппозиции, — это повышение издержек от репрессий через любые средства, к которым государство не способно подготовиться.
Мы должны провести свои выборы
Чтобы перейти к разговору об этих средствах, нам придется сделать шаг назад и вернуться к теме атомизации. Реальной целью режима является атомизация внутри оппозиции. При этом людям, погруженным в политический контекст, может казаться, что ему уже удалось этого добиться, но это не совсем так. Оппозиция не находится в «кризисе идей» — наоборот, у нее слишком много идей и целей. Оппозиционный россиянин может поддерживать дюжину различных организаций и яро ненавидеть еще десятку. А так как у каждой из них есть свой взгляд на то, что «нужно делать», и многие из них не готовы к сотрудничеству, у человека складывается ощущение, что вокруг ничего не происходит.
Разумеется, проблемы координации свойственны не только российской оппозиции. В многопартийных системах десятки партий безостановочно конкурируют друг с другом, предлагая согражданам различные ответы на одни и те же вопросы. Тем не менее большинство таких политических систем все еще способны к саморегуляции и эффективному принятию решений. Разгадка заключается в любимом слове всех политологов — легитимности.
Легитимная власть обладает временной монополией на разработку и реализацию той политики, которую считает нужной. Другие политические акторы могут критиковать или консультировать, однако финальное решение всегда остается за ней. Это и есть тот фундамент, на котором держится здоровый политический процесс в демократических государствах.
Но россияне живут в удивительной правовой оказии: у них больше нет легитимной власти — совсем. Владимир Путин не признается легитимным лидером, однако столь же нелегитимными остаются Фонд борьбы с коррупцией, Михаил Ходорковский, Максим Кац, Илья Яшин и любой другой российский политик или организация.
Существуют разные виды политической легитимности, однако та, что открывает перед политиками наибольшее число возможностей — демократическая, — может быть обретена только с помощью открытых и конкурентных выборов. Поскольку «выборы» президента в Российской Федерации прошли на фоне широких политических репрессий и сопровождались беспрецедентными нарушениями, многие европейские политики отказываются признавать их результаты. И это может сыграть на руку российской оппозиции. Именно проведение справедливых выборов и борьба за международное признание своей легитимности должны стать нашими главными целями.
Эта идея может показаться абсурдной авантюрой и вызвать множество вопросов, однако у нас есть масса примеров демократических правительств в изгнании. Обычно для определения лидеров они либо проводили выборы среди диаспоры (например, так поступили тибетцы), либо приходили к консенсусу внутри демократического истеблишмента (например, поляки), но ситуация, в которой оказались мы, имеет сразу две уникальные черты.
Первая — нам повезло жить в эпоху интернета. Благодаря этому у любого россиянина в случае организации выборов будет возможность принять в них участие: в качестве избирателя или кандидата. Системы электронного голосования пока что не идеальны, но привлечение международных экспертов по блокчейн-голосованию могло бы обезопасить наших сограждан по всему миру, а поддержка и наблюдение со стороны известных и непредвзятых НКО — обеспечить честность и прозрачность избирательного процесса.
Вторая уникальная черта — легитимная новая российская власть, признанная европейскими государствами, сможет позволить себе не только принимать решения, но и воплощать их в жизнь. С началом войны в западных странах оказались заморожены внушительные активы Российской Федерации, которые все еще принадлежат россиянам. И легитимная российская власть будет иметь полное право требовать их передачи, чтобы использовать в борьбе с путинским режимом.
Эти средства могут фундаментальным образом перевернуть положение дел в российской политике. С их помощью можно, например, организовать системы социальной поддержки для оставшихся в России оппозиционных граждан. В частности, помогать финансово тем, кто лишился работы или был отчислен из вузов из-за антивоенных взглядов.
В наиболее радикальном сценарии легитимная власть сможет перекупать российских наемников, отправившихся на фронт из-за денег, или подкупать сотрудников российских служб и судей.
Также благодаря легитимности становятся возможны прямые дипломатические контакты с другими государствами: не кулуарные договоренности, а официальные документы; не публичные дискуссии о том, как «должна завершиться война», а прямые переговоры с Украиной. Это даст россиянам не абстрактный и призрачный образ «прекрасной России будущего», а буквальное будущее, реализации которого препятствует всего один человек.
Многие из действий, описанные выше, могут показаться глубоко неэтичными, однако они напрямую взвинчивают издержки, которые несет режим, а при правильном использовании средств могут повысить лояльность российских граждан к оппозиции. И когда издержки репрессий наконец станут невыносимыми и режим больше не сможет сопротивляться — наступит время для транзита власти и придет наша очередь строить новую страну.
Революционерам придется отойти в сторону
Дилемма заключается в том, что хорошие политики редко становятся успешными революционерами, а успешные революционеры — хорошими политиками. И это не случайность: компетенции, которыми они должны обладать, едва ли пересекаются. Чтобы разрушить авторитарный режим, требуются изобретательность, хитрость и гибкость принципов; чтобы построить на его руинах здоровую демократическую страну — эмпатия, толерантность и почти невозможная доброта.
Именно поэтому любая политическая сила должна в первую очередь быть честной с самой собой: она хочет быть полезной сейчас, чтобы остановить безумие, или потом — чтобы создать новую страну, которой все мы сможем гордиться? В первом случае этой политической силе должно хватить смелости, чтобы выйти за рамки своего естественного поведения и достоинства для того, чтобы уступить дорогу кому-то другому после передачи власти. Во втором — решимости, чтобы не препятствовать тем, кто готов поступиться этикой ради освобождения страны.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
