Любименькая, я не убивал

Россия находится на пятом месте по количеству заключенных в тюрьмах и колониях. Большинство из этих людей — мужчины, и забота о них, пока они находятся за решеткой, зачастую ложится на плечи женщин. Для многих из них арест партнера становится определяющим событием: женщинам приходится становиться и хранителями семьи, и психологами, и нередко даже активистами, которые пытаются привлечь внимание окружающих к несправедливым, на их взгляд, обвинениям и произволу силовиков. Спецкор «Холода» Олеся Остапчук рассказывает истории женщин, жизнь которых полностью изменилась после того, как их партнеров обвинили в убийстве.

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.

Утром 2 апреля 2020 года Соне Резчиковой позвонил следователь.

28-летняя жительница Новосибирска не удивилась. За несколько недель до этого она вместе со своим бойфрендом вернулась из долгого путешествия по Европе, а потом заболела и стала одной из первых людей в Новосибирской области с подозрением на ковид. Ей почти каждый день звонили из разных инстанций, интересуясь ее состоянием. Когда следователь спросил, где находится Резчикова, она отшутилась: «Хожу на площади Ленина и чихаю». На самом деле она лежала в специальном отделении больницы для коронавирусных пациентов.

«Я подумала, раз следователь звонит, то они вообще уже надо мной издеваются», — вспоминает Резчикова в разговоре с «Холодом». Но следователь был настроен серьезно. Он спросил, знакома ли она с Анатолием Гомзяковым. Резчикова, конечно, его знала: Гомзяков был ее парнем, именно с ним она путешествовала по Европе. «Дальше я не помню, что следователь точно говорил, все как в тумане, — продолжает Резчикова. — Вот Толя был на квартире у такого-то человека, сейчас этого человека нет в живых». Девушка попросила перезвонить ей и набрала бойфренда. Тот подтвердил: его допрашивают из-за гибели соседа по жилому комплексу «Ясный берег» Алексея Хребтова.

Накануне вечером двое мужчин пили самогон дома у Хребтова. В тот день они встретились впервые в жизни: Хребтов незадолго до этого прямо в эфире инстаграма пригласил Гомзякова в гости. Оба активно вели соцсети: 32-летний маркетолог Хребтов в инстаграме рассказывал про «бизнес, быт, кутежи и приключения гедониста», а программист Гомзяков — о работе, жизни и путешествиях. Когда оказалось, что они живут рядом, решили встретиться. На последнем видео, записанном в два часа ночи, Гомзяков в кадре разливает самогон по стаканам и говорит: «Он эту роль отдал мне, потому что я реально разбираюсь в дистиллятах».

Когда Резчикова спросила у Гомзякова, что произошло, он рассказал, что в какой-то момент вырубился под воздействием выпитого, а когда проснулся, понял, что находится в чужой квартире один, и пошел домой. Там его и нашла полиция. Выяснилось, что наутро под окнами 26-этажного дома, где мужчины выпивали, обнаружили тело Хребтова. На тот момент было непонятно, покончил ли он с собой или его убили. Обыскав квартиру Гомзякова, к обеду полицейские ушли, не предъявив Гомзякову никаких обвинений — он просто остался дома. «Я уже успокоилась, говорила ему: “Не переживай, они разберутся, поймут, что произошло. Мы тут ни при чем”, — вспоминает Резчикова. — Я на тот момент еще верила в нашу прекрасную правоохранительную систему».

Следующие два месяца Гомзякова время от времени вызывали на допросы в Следственный комитет как свидетеля. Резчикова волновалась, но думала, что органы разберутся: «У нас в принципе нет в окружении людей, которые бы сталкивались [с уголовными делами], — объясняет она. — В новостях, может, я такие истории слышала, но думала… Наверное, была немного равнодушна, я вообще не понимала, как все это работает». 

10 июня Резчикова ждала бойфренда с очередного допроса у здания СК, но он оттуда так и не вышел: Гомзякова задержали. Сначала его обвинили в причинении Хребтову тяжких телесных повреждений, затем — в убийстве. «У них заканчивались сроки предварительного расследования, а они за эти два месяца ничего, по сути, не расследовали, — говорит Резчикова. — Но мы даже не подозревали, что его могут арестовать». 

Соня была шокирована и разочарована, но ей даже в голову не приходила мысль о расставании. Более того, она была убеждена, что ее парень невиновен, и решила, что будет бороться за него до последнего. За следующие несколько месяцев она научилась разбираться в материалах дела, апеллировать к точным цифрам и экспертизам, писать жалобы и петиции, а ее второй работой стал активизм: Резчикова активно вела соцсети в поддержку любимого, публиковала открытые письма, выходила на одиночные пикеты в поддержку Гомзякова сама и приглашала на них друзей, распространяла футболки в его поддержку.

История Резчиковой не уникальна. И социальные антропологи, и сотрудники организации «Русь сидящая», которая помогает заключенным и их семьям, указывают: женщины склонны поддерживать мужчин, попавших в тюрьму, куда больше, чем мужчины — женщин. «Родственники, которые помогают заключенным, — практически всегда женщины, мужчин там минимум, — рассказывает бывший прокурор, а сейчас юрист и писатель Алексей Федяров, который много лет сотрудничает с “Русью сидящей”. — Я по своей практике могу сказать. Например, я ездил в Новосибирск: 50 человек в колонию с передачкой, из них 45 — женщины». В своей книге «Человек сидящий» Федяров пишет, что, когда родственника забирают в СИЗО, «мужчины уходят пить и плакать на кухни, а женщины идут искать адвокатов и собирать передачи». «Неважно, что было за день до прилета дракона — и что будет днем после возвращения похищенного, — женщина идет защищать. Требовать, угрожать, молить».

21 октября 2020 года Соня Резчикова вошла в одну из маленьких комнаток в следственном изоляторе — в таких обычно проходят следственные действия. «Вам очень повезло, — сказала конвойная. — В вашем кабинете нет стекла, и вы можете даже поцеловаться». Впервые за долгое время Соня держала любимого мужчину за руки: в этот день в СИЗО они сыграли свадьбу. Сейчас, вспоминая, как выходила замуж в тюрьме, Резчикова плачет. 

К моменту ареста Гомзякова они встречались чуть больше трех лет — хотя познакомились еще в 2012-м, когда Соня была студенткой. «Толя такой социально активный, он организовывал в Новосибирске всякие молодежные мероприятия, — рассказывает Резчикова. — Мы на мероприятии пересеклись, обменялись соцсетями. Потом переписывались, следили за страничками друг друга в инстаграме. Он уезжал в путешествие — я писала: “Ой, как классно!” Я уезжала — он писал». Зимой 2017 года они договорились вместе покататься на сноубордах на горнолыжном курорте Шерегеш — и с тех пор уже не расставались. Однако о замужестве Резчикова не думала: «Торопиться было некуда».

Все изменилось, когда Анатолий оказался в СИЗО. Как говорит Резчикова, следователь принципиально не давал им свидания до брака: впервые они увиделись только через несколько месяцев — между ними было двойное стекло, а говорить пришлось с помощью телефонной трубки. Соня понимала, что официальный брак улучшит ситуацию со свиданиями, да и просто ее любимому человеку станет легче: заключенному важно осознавать, что партнер от него не уйдет и его не оставит. 

Пока Гомзяков был в СИЗО, его девушка (а потом и жена) вообще всячески старалась сделать так, чтобы ему стало легче. Особенно важными в этом смысле оказались письма, которые первое время были единственным способом поддерживать контакт. Анатолий и Соня очень любили путешествовать — и Резчикова придумала в конце каждого письма рассказывать и показывать, где они были в этот день одного из предыдущих годов. 

«Я захожу в свою фотопленку и вижу, что 9 августа 2020 года мы были в Лиссабоне, — рассказывает Соня. — И я описываю ему, что мы делали в тот день, добавляю фотографии». 7 октября 2020 года Резчикова закидывала в почтовый ящик СИЗО письмо о том, как ровно год назад они, путешествуя на машине, застряли под Марселем. 12 января 2021 года — о том, как в тот же день в 2019-м они уехали из горнолыжного курорта в Италии Мадонна ди Кампильо, опоздали на подъемник и возвращались в гостиницу на автобусе, наблюдали игру солнца с вершиной горы Маттерхорн, а вечером взяли в местном универмаге вино и сыры и пошли спать в машину на парковку. И так — почти каждый день.

Некоторые письма она заканчивала глубокой ночью — и тоже рассказывала об этом мужу. «Время 4:08. Я только дописала письмо — ого! Надеюсь, завтра не усну за рулем по дороге в СИЗО или к нотариусу, — писала Резчикова. — Днем точно посплю, как закончу с делами. Люблю тебя, мой милый. Скоро будем вместе, и я буду рядом с тобой бегать и напевать “ля-ля-ля”». 

«Конечно, я выпала из жизни, то есть полноценно не жила. Мне ничего не хотелось, — вспоминает Соня эти месяцы. — В один день ты поехала на пикет, в другой — отвозить передачку. Пока в очереди отстояла, пока закупку сделала, пока ты распаковала все эти конфеты, сигареты — полноценный день на передачку уходит. И я активно работала с адвокатами, постоянно какая-то деятельность, направленная на освобождение Толи». 

По словам Сони, когда Анатолия арестовали, их любовь только усилилась. На судебные заседания по делу Гомзякова она пришла уже беременной. Шел первый триместр, и врачи говорили, что ей нельзя нервничать, но не пойти на суд она не могла. Плод не пострадал: «Женский организм удивительный, — говорит Резчикова. — Он собрался».

Занимаясь поддержкой мужа, Соня Резчикова погрузилась во все нюансы уголовного дела. И только уверилась в том, что Гомзяков невиновен.

Версия следствия звучит так. Где-то после двух часов ночи Хребтов с Гомзяковым поссорились, после чего гость решил убить хозяина: взял некий острый плоский предмет и ударил им Хребтова по голове, а затем каким-то образом вынес его на балкон и выбросил на улицу. 

Резчикова вслед за мужем указывает на то, что в этой версии много несообразностей. Телефон Гомзякова в момент, когда, предположительно, произошло убийство, находился у него в кармане и фиксировал, что он спит. На Гомзякове не было следов борьбы, хотя Хребтова перед смертью избили. Гомзяков легче погибшего на 11 килограмм и просто не смог бы поднять его тело и перебросить через ограду балкона так, чтобы оно упало почти в семи метрах от дома. К тому же тело нашли под окнами соседей. В квартире и подъезде были обнаружены ДНК и следы обуви неизвестных, которых следствие так и не установило; не нашли и «острый плоский предмет», которым ударили Хребтова. Гомзяков и его жена указывают, что, согласно протоколу, от двери квартиры Хребтова до соседней двери шла дорожка крови, но следствие не выясняло, могли ли быть соседи, под окнами которых обнаружили тело, замешаны в преступлении.

Гомзяков считает, что даже капли крови, найденные на его одежде, говорят о его невиновности, поскольку экспертиза установила, что они упали сверху вниз с высоты менее 15 сантиметров под углом 90 градусов. «Прокурор, как ни старался, не смог объяснить, как эти капли могли там появиться в процессе драки, — рассказывал он. — Как я и говорил, я спал, и, видимо, Хребтов пытался меня разбудить, наклонился, и у него откуда-то — с руки, может быть, с носа — упала капля крови».

«Мы просили: просто проведите нормально следствие, по-человечески, а не так, чтоб человека упаковать», — рассказывает Резчикова. Каждые два месяца она верила и надеялась, что полицейские сделают свою работу, разберутся и отпустят Гомзякова; каждые два месяца суд продлевал ему меру пресечения. Так длилось полтора года — до 28 декабря 2021-го, когда Анатолия неожиданно отпустили под домашний арест. «Я так обрадовалась невероятно, — вспоминает Резчикова и плачет. — Я ни один суд не пропускала, но конвоиры никогда не разрешали к нему подойти, мы только на расстоянии могли друг другу помахать. А тут я сразу обняла его — и все, не хотела отпускать». 

Судили Гомзякова присяжные — и 13 мая 2022 года его оправдали. «Мы верили, что все, мы наконец победили, все сейчас будет хорошо, — рассказывает Резчикова. — Но чтобы в России оправдательные приговоры официально вступили в силу, я не знаю, что должно произойти. Оказалось, что прокуратура постоянно пишет жалобы и говорит, что были какие-то формальные процессуальные нарушения. Доходит до того, что прокуратура сама нарушает процедуру, чтобы потом на эти нарушения пожаловаться. Такой бред и безумие». Решение суда первой инстанции действительно отменили. Второй раз Гомзякова судили осенью 2022 года — к тому времени Соня уже родила сына.

«Было такое чувство, что прокуратура узнала, что мы родили ребенка, и решила нас эмоционально вымотать, — вспоминает она. — Мы две недели почти не спали, и у нас заседания были каждый день с утра до вечера без перерывов. Как будто у них была стратегия, чтобы мы были выжатые и не могли ничего соображать. Грустно, что это делают такие же люди. Я сейчас смотрю на своего ребенка — он такой маленький, еще в нем нет злости, агрессии, и я задумываюсь, откуда они вообще в людях берутся?»
Второй процесс по делу Гомзякова длился всего две недели. Присяжные снова его оправдали.

С арестом партнера сталкивается немало женщин. В России за решеткой находится чуть больше 300 тысяч мужчин; как пишут исследовательницы Джудит Пэллот и Елена Кац в книге «Ожидание у тюремных ворот. Женщины, идентичность и российская исправительная система», каждая пятая российская семья имеет или имела сидевшего родственника — именно поэтому образ «жены декабриста», которая следует за мужем на каторгу, остается таким узнаваемым и актуальным. 

Когда партнер попадает в тюрьму, жизнь женщины зачастую кардинально меняется. В 2007 году по обвинению в экономических преступлениях задержали мужа финансовой журналистки Ольги Романовой; она начала бороться за него, а вокруг нее собралось сообщество жен арестантов. С 2008 года Романова возглавляет движение «Русь сидящая», помогающее осужденным и их семьям. В интервью Пэллот и Кац журналистка описывала эмоции, которые тогда переживала: «На самом деле это сложные чувства. Во-первых, вы просто не можете поверить, что это случилось с вами. Во-вторых, ты сидишь, анализируешь ситуацию и говоришь себе: “Следователи разберутся”. Они скоро разберутся. Мы обнимемся, посмеемся над этой нелепой ошибкой и позвоним друг другу на Новый год. Конечно, это глупая ошибка! Господи, скоро они это поймут».

Когда становится понятно, что следователи не разберутся, женщины мобилизуются и продолжают защищать мужчин и помогать им, когда те уже оказываются в тюрьме. «Мужчины становятся никому не нужны, но около этих черных дыр всегда есть их женщины, которые входят в сумрак, хотя им страшно и до зарплаты еще целая неделя, а последние деньги ушли на три блока сигарет», — пишет в своей книге Алексей Федяров. Согласно исследованию Пэллот и Кац, женщины, которые стоят в очередях у колоний с тяжелыми сумками, нагруженными едой и сигаретами, играют ключевую роль в обеспечении выживания российских заключенных. В другом исследовании отмечается, что даже сотрудники ФСИН ожидают, что партнер-мужчина скорее бросит женщину, которую отправили в колонию, и при этом нормализуют заботу о заключенных-мужчинах как ответственность их близких женщин. 

Это не специфически российская ситуация: похожим образом все устроено, например, в Великобритании и в США (эта страна — чемпион мира по количеству заключенных). Британская исследовательница Анжела Девлин, которая интервьюировала семьи заключенных, в книге «Сокамерники / Родственные души: Истории тюремных взаимоотношений» пришла к выводу, что такой дисбаланс часто упирается в традиционные ценности: женщины чаще разделяют идею о том, что семья превыше всего и что их главная задача в жизни — быть хорошей супругой.

Парадоксальным образом тюрьма иногда даже помогает продлить и оживить отношения.  
Для большинства российских женщин из тех, с кем говорили Пэллот и Кац, идея сильной любви, преодолевающей невзгоды, была достаточным основанием, чтобы не разрывать союз с партнером. Мужчину они часто воспринимали как жертву: «Именно на фоне общего недоверия общества к системе уголовного правосудия российские женщины оправдывают свое решение инвестировать в отношения с преступником», — пишут Пэллот и Кац.

Более того, многие женщины говорили, что мужчины в тюрьме зачастую благороднее и приятнее мужчин на свободе. Исследовательницы объясняют это тем, что из-за жестокой атмосферы в колонии и от скуки мужчины, общаясь с женщинами на свободе, которые во многом помогают им выживать, становятся образцовыми чуткими компаньонами, более восприимчивыми к романтическим фантазиям своей возлюбленной. Возможно, отчасти этим объясняется феномен так называемых заочниц — женщин, которые знакомятся с заключенными по переписке и заводят с ними отношения на расстоянии.

Зачастую, как указывают исследователи, женщины склонны нормализовать поведение своего партнера, чтобы не считать его девиантным. Они могут перекладывать ответственность со своего мужчины на внешние силы («его заставили», «сделали козлом отпущения»), на факторы среды (на преступление толкнула бедность или безработица) или на особенности характера (незрелость, психологические проблемы). 

В России нет статистики, которая указывала бы количество женщин, продолжающих отношения с мужчинами в тюрьме. Проанализировав сообщения на форумах родственников заключенных, Пэллот и Кац пришли к выводу, что частота расставаний в таких отношениях возрастает после пяти лет заключения мужчины, о том же им говорили сотрудники колоний. Однако существуют и женщины, которые ждут мужчину на воле несколько десятков лет. Тяжесть преступлений, похоже, не препятствует этим отношениям. Исследуя жен бандитов и воров в законе, Пэллот и Кац отмечали, что многие женщины не романтизируют воровской кодекс и понимают, что тюрьма оставит отпечаток на их муже, но любовь, продолжение отношений и сохранение статуса жены для них оказываются важнее.

В августе 2021 года 35-летняя Ирина Давыдова поехала в отпуск без своего гражданского мужа Виталия Бережного: у него не получилось взять отпуск на работе. Отдыхая с подругой в Краснодаре 25 августа, она вдруг узнала, что в ее квартире проходит обыск, а ее 17-летнего сына забрали в детский дом, потому что с ним не было законных представителей. 

Выяснилось, что партнера Давыдовой подозревают в изнасиловании и убийстве Насти Муравьевой — пропавшей девятилетней девочки, которую не первый месяц искала вся Тюмень. Давыдова попыталась дозвониться до Бережного, но он не взял трубку, а через несколько часов «уже все СМИ писали, что он дал признательные показания». «Было очень страшно и тяжело, — вспоминает Давыдова. — Я и вылететь оттуда не могла, авиабилетов не было. У ребенка забрали телефон, не давали отвечать даже на мои звонки. Отношение к ребенку было отвратительное, они с ним разговаривали через мат. Я, естественно, вся на нервах, переживала очень, потому что ребенок на обыске, муж в тюрьме. Это было ужасно». 

Приехав в Тюмень на следующий день, Давыдова забрала ребенка, но домой не поехала: к тому моменту их адрес, номер машины и персональные данные активно распространяли в интернете. Бережного, а заодно и всех, кто с ним связан, возненавидел весь город. Когда обыскивали квартиру, в которой он жил до переезда к Давыдовой и где, по версии следствия, он изнасиловал и убил Настю Муравьеву, рядом собралась толпа соседей. Когда выяснилось, что его вывели подальше от разъяренной толпы через черный ход, одна из них понимающе сказала: «Ну понятно, мы бы иначе его разорвали». Давыдова забрала из своей квартиры напуганных кошек и отправилась вместе с сыном жить к знакомым.

В виновность партнера она не верила — как и в то, что он искренне признался в убийстве. «Когда я увидела, как ему задают вопрос, понимает ли он, в чем его обвиняют, а он не своим вообще, замученным голосом отвечает, я поняла, что его либо били, либо мучили — в общем, что-то с ним сделали», — рассказывает Давыдова. К тому же она хорошо помнила день, когда пропала девочка: накануне они вместе отмечали на природе день рождения подруги, потом Бережной звонил ей с работы, и ничего подозрительного она не заметила ни тогда, ни потом, проанализировав свои воспоминания и переписку с мужем. «Я хорошо знала Виталия и знала, что он никогда не обидит ребенка, — уверенно говорит Давыдова. — И на первом официальном свидании в СИЗО я ему сказала: “Мы с тобой были на связи, ты находился на работе, и не могло этого случиться и произойти именно с тобой. Возможно, кто-то другой это совершил, а ты не мог”».

По версии следствия, 40-летний Бережной, ветеран войны в Чечне и бывший помощник участкового, работавший в одном из тюменских мебельных цехов, вечером 29 июня 2021 года выпил и употребил наркотики, а потом включил порно, в частности видео, где насиловали девочек. Находился Бережной в этот момент в съемной квартире в тюменской многоэтажке (такие в городе называют «пансионат») — он съехал туда после очередной размолвки с Давыдовой, которой не нравилось, что он выпивает. Как указывали следователи, утром, выходя на работу, Бережной встретил Настю Муравьеву, которая приходила в «пансионат», чтобы ловить бесплатный вайфай на телефоне. Он сказал девочке, что ему нужна помощь с тем, чтобы поймать забежавшего в квартиру котенка. Когда Муравьева зашла в квартиру, Бережной напал на нее, связал ей руки скотчем, заклеил рот, изнасиловал и задушил. Потом упаковал тело в пакет, обмотал пленкой, чтобы не пахло, и спрятал — в его квартире оно находилось следующие 50 дней.

После этого Бережной должен был переехать обратно к Давыдовой и вернуть жилплощадь хозяйке; следствие утверждает, что 17 августа он отнес спрятанный в коробку труп девочки к берегу озера неподалеку от «пансионата». Там его и обнаружили косцы через два дня. Следователи вышли на Бережного через коробку: она была из мебельного цеха, где он работал. Как говорится в материалах дела, когда у Бережного, как и у других сотрудников цеха, брали биоматериалы, он сопротивлялся силовикам и пытался бежать. Молекулярно-генетическая экспертиза установила наличие следов спермы Бережного в теле Насти Муравьевой.

Несмотря на все эти ужасающие подробности, Давыдова отказывалась верить в виновность мужа. Она приносила ему в СИЗО еду и одежду, ездила за ним во время следственных действий, чтобы увидеть его хотя бы издалека. И хотя еще за несколько месяцев до того Давыдова расставалась с Бережным из-за того, что он выпивал после работы, теперь бросать его она не собиралась. Она была уверена, что все доказательства, которые есть в деле — результат генетической экспертизы, биллинг и обнаруженные в квартире следы, — сфальсифицированы (так же думала и адвокат Бережного).

По словам Давыдовой, в декабре 2021 года ей удалось ненадолго остаться с мужем во время свидания и Бережной сказал, что его заставили признаться в убийстве и пытали током. После этого она начала бороться за мужа публично: создала петицию в поддержку Бережного, пыталась доказать, что экспертиза ДНК была поддельной. На стенах в Тюмени появились надписи: «Бережной невиновен», «Остановите судейский беспредел», «Педофил на свободе», «Суд несправедлив» (Давыдова говорит, что не имеет к ним отношения).

Связь с человеком, которого обвинили в жестоком убийстве девятилетней девочки, и его публичная поддержка принесли Давыдовой много проблем. Ее уволили из спа-салона, где она была мастером по наращиванию ресниц; теперь она вынуждена принимать клиентов дома. Сообщество во «ВКонтакте», которое она создала в поддержку мужа, заблокировали в России по требованию Росмолодежи. 

Подобные ситуации исследовательницы Джудит Пэллот и Елена Кац называют «вторичной тюрьмой»: женщина, оставаясь на свободе, испытывает множество сложностей, связанных с тем, что ее партнер в тюрьме — от потери дохода до социальной стигматизации и психологических проблем. В своей книге Пэллот и Кац рассказывают, как их собеседницы подвергались дискриминации из-за ареста партнера: их увольняли с работы, с ними прекращали общение друзья или члены семьи, они сталкивались с жестоким обращением со стороны тюремного персонала. Связь с заключенными «портила» идентичность женщин и меняла ее навсегда.

«Усталость у меня, конечно, есть от всех этих событий. Но ей противостоит обостренное чувство справедливости, — говорит Давыдова. — Все-таки это не чужой человек, а родной, любимый, и оставить его в такой ситуации я не могу. Честно сказать, я бы не оставила его в этой ситуации совсем без помощи и поддержки, даже если бы на 150% была доказана его виновность». По ее словам, знакомые мужчины часто восхищаются тем, как она поступила в этой ситуации, и говорят: «Вот бы мне такую жену». 

Постепенно Давыдова стала помогать не только мужу, но и другим заключенным и их родственникам. «Бывает, кто-то просит передать посылку или отправляет деньги из других городов, чтобы я здесь, в Тюмени, купила продукты и передала, — рассказывает она. — Когда Виталий содержался в СИЗО, там рядом была женская колония. Он узнал, что там родились дети и им нужны вещи, просил меня принести им. Я еще тогда над ним посмеялась: ты, говорю, “маньяк, педофил”, “жестоко убил ребенка” — и беспокоишься о другом дитяти. Как-то у меня не складывается».

Поняв, как и многие другие женщины в похожих ситуациях, что на следствие рассчитывать не приходится, Давыдова начала надеяться на суд. Как и в случае с Анатолием Гомзяковым, определить вину Бережного предстояло присяжным.

Суд присяжных появился в России в 1993 году, но в последние 15 лет его полномочия постоянно сокращают — возможно, потому что присяжные оправдывают обвиняемых в 100 раз чаще, чем судьи. После 2008 года присяжных постепенно лишили права рассматривать дела о массовых беспорядках, терроризме, вооруженном мятеже, госизмене, взяточничестве, а также преступлениях против правосудия и половой неприкосновенности. «Борьба с присяжными сегодня, как и полтора века назад, целиком и полностью связана с желанием государства сажать побольше и наподольше», — говорят в российском правозащитном проекте «Первый отдел». По словам адвокатов, силовики нередко вмешиваются в работу присяжных: например, давят на них, пытаются подкупить или внедряют в коллегии своих людей; отмены вердиктов судов присяжных тоже обычное дело.  

Когда Виталий Бережной потребовал, чтобы его судили присяжные, быстро начались проблемы. Сначала кандидатов в коллегию долго не могли набрать; когда наконец получилось и они вынесли вердикт, суд не оглашал его три дня, а после заявил, что была нарушена тайна совещательной комнаты. После этого дело передали в суд в Москву — там присяжных стали собирать заново. 

Осенью 2022 года судья Наталья Жукова, ранее рассматривавшая дело Бережного, взяла самоотвод. Параллельно адвокат Бережного Елена Шихова покинула Россию, заявив, что из-за ее работы по делу мужа Давыдовой ей постоянно угрожали силовики. Шихова завела телеграм-канал и начала публиковать в нем материалы дела, пытаясь доказать, что обвинение в адрес Бережного сфальсифицировано. После этого на нее завели уголовное дело и объявили в розыск. 
В итоге Бережного судил Московский городской суд. «Надежда всегда остается на лучшее, — говорила Ирина Давыдова “Холоду” 21 мая 2023 года. — Я всегда думаю о том, что скоро вернется домой, будем жить вместе, что все будет хорошо. Докажем невиновность, и судебного беспредела не будет, не будет приговора, который основан на погонах, наградах и звездочках». На следующий день присяжные признали Бережного виновным; его приговорили к пожизненному заключению в колонии особого режима.

Услышав вердикт, Бережной обратился к Давыдовой: «Любименькая, только ты знаешь: я никого не убивал».

Анатолий Гомзяков и Соня Резчикова сейчас живут вместе в своей новосибирской квартире и воспитывают сына — недавно ему исполнилось полгода. «Спасибо тебе, Толя, ты лучший батя — и как важно, чтобы папа был рядом и был эмоционально задействован в воспитании ребенка! — писала Резчикова во “ВКонтакте” в конце мая. — C рождением Одиссейки я стала еще больше ценить каждый момент этой прекрасной жизни». 

Вернуться к своим любимым путешествиям Гомзяковы пока не могут — и дело не только в возрасте ребенка. В феврале 2023 года Новосибирский областной суд отменил второй оправдательный приговор Гомзякову. В третий раз новая коллегия присяжных начала рассматривать дело об убийстве Алексея Хребтова 4 июля 2023 года.