Доктор политических наук Григорий Голосов продолжает цикл статей о будущем России после Путина. В последних текстах он говорит о российской оппозиции — ее возможностях, перспективах и шансах на приход к власти. Это непростой разговор, ведь политические оппоненты режима внутри России вынуждены действовать в подполье, а те, кто эмигрировал, не могут прямо участвовать в политической жизни страны. Но ключевой вопрос и для тех, и для других — их стратегия в отношении войны с Украиной. На первый взгляд, здесь все однозначно: если вы оппозиция Путину, значит, за победу Украины. Однако, по мнению Голосова, с точки зрения борьбы за власть — политической цели любой оппозиции — желать военного поражения России контрпродуктивно. Вот его аргументы.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Подполье сторонников Навального
Политическое развитие России будет в значительной степени зависеть от того, какую роль в нем сыграет не контролируемая Кремлем, то есть подлинная, политическая оппозиция. Начать, очевидно, следовало бы с той оппозиции, которая действует внутри России, но о ней сказать особо нечего. Не потому, что она полностью уничтожена — эта цель режима пока еще не достигнута, — а потому, что находится она в настолько глубоком подполье, что оценка ее масштабов и перспектив сегодня непосильная для наблюдателя задача.
По меньшей мере с 2018 года оппозиционная деятельность в России была связана преимущественно (хотя и не исключительно) с деятельностью структур, связанных с Алексеем Навальным. После того как эти легальные структуры были признаны экстремистскими (2021 год), а их лидер внесен в список экстремистов и террористов (2022 год), организационная сеть Навального, понеся значительные потери, отчасти переместила свою деятельность за рубеж, а отчасти, видимо, перешла на подпольное положение. Это положение по определению таково, что деятельность попавших в него организаций не только не может, но и не должна быть прозрачной. Команда Навального использует свои интернет-ресурсы для информирования общественности о своей работе в России в той мере, в какой считает это целесообразным. Добавить к предоставляемой таким образом информации мне нечего.
Моя основанная на этой информации общая оценка такова, что работа идет, но это лишь начало нового пути, если под «старым путем» подразумевать приверженность исключительно легальным формам деятельности, что всегда было свойственно структурам Навального. Подполье не было их выбором. Подполье — искусственная реальность, созданная российскими спецслужбами в поисках естественной для них оперативной среды, скроенной по советским лекалам, а ныне еще и в качестве оправдания для того, чтобы держать значительную массу боеспособных и обученных мужчин вдали от фронта. Возможно, политическим властям, которые санкционировали именно такой поворот событий, в будущем предстоит заплатить за это свою цену. Но это проблема властей, о которой я напишу в других статьях моего цикла.
Оппозиция внутри России
Несколько более прозрачна (главным образом за счет судебной хроники) индивидуальная протестная активность. Решающиеся на нее люди подвергаются колоссальным опасностям. Это смелый и благородный выбор, доступный лишь тем, кто просто не может иначе, и по определению таких людей не может быть много. Поражает лицемерие некоторых зарубежных наблюдателей, которые, находясь на безопасном расстоянии от репрессивной машины режима, ожидают (и даже, как это ни поразительно, требуют) героизма от тех, кто остается от нее на расстоянии вытянутой руки. Впрочем, речь тут должна идти уже не о лицемерии, а об отсутствии элементарной моральной чистоплотности.
Возможности легальной оппозиционной деятельности в России ныне сведены практически к одному узкому и постоянно сжимающемуся сегменту — выборам. Режим сохраняет свою электоральную составляющую — пусть и в предельно ослабленном, карикатурном виде. Отказываться от нее он не хочет, будучи уверенным в своей способности полностью контролировать эту сферу. Уже в нынешнем году Россию ожидают десятки избирательных кампаний на региональном уровне и сотни — на местном, а в 2024 году предстоят еще и критически важные для режима президентские выборы.
Состояние российских выборов таково, что окон для оппозиционной деятельности на этой арене почти не осталось. В частности, резко сократились возможности для проведения оппозиционной стратегии, которая преобладала в последние годы, — «Умного голосования». Полагаю, что если и раньше голосование за кандидатов от большой тройки системной оппозиции представляло для оппозиционно настроенных избирателей серьезную проблему, то теперь эта проблема стала психологически непреодолимой.
В качестве основного пути ныне вырисовывается выдвижение кандидатов на муниципальных выборах и активное ведение их кампаний до того момента, когда власти их пресекут. Как показывает недавний опыт, до избирательного бюллетеня в день голосования дойдут немногие. Очевидно и то, что каждого, кто решится на этот путь, будут подстерегать серьезные опасности. Однако пренебрегать этой тактикой — значит упускать редкую и, в принципе, довольно важную с точки зрения долгосрочного воздействия на российскую политику возможность.
Одна из полезных сторон активности на выборах — в том, что она позволяет хоть в какой-то степени политизировать гражданскую активность на низовом уровне. Эта активность в России продолжается, хотя и в значительно меньшем масштабе, чем, скажем, в Китае. Китайские власти, в отличие от российских с их трусливо-невротическими реакциями, не склонны искать смертельную угрозу под каждым кустом. Пусть нехотя, но они допускают неполитические протесты по самым разным поводам и, более того, иногда идут навстречу требованиям активистов. В качестве примера можно привести недавние протесты против антиковидных ограничений. Китайские гражданские активисты в массе своей принимают эти правила игры и стараются держаться от политики подальше.
Полагаю, что такая установка не чужда и немногочисленному российскому гражданскому активу. Наиболее эффективные гражданские структуры в России, по моим субъективным наблюдениям, все чаще напоминают образования, которые в советское время описывались с помощью понятия «блат», однако с более выраженными общественными функциями. Это сформированные в основном по принципу личной дружбы неформальные сети, которые на локальном уровне способны ставить перед собой общие цели (связанные, например, с благоустройством территорий), а затем и довольно успешно их реализовывать.
Грани между такими неформальными сетями, независимыми гражданскими группами и группами, созданными и контролируемыми властями, довольно зыбкие. Отсюда — колоссальная сложность задач, предполагающих использование потенциала гражданского общества в целях политического переустройства. Надежды на гражданскую активность как ключ к демократизации, которые были характерны для 1990-х годов, остались в прошлом. Следует отметить также, что по своим идейным установкам гражданские группы неоднородны. В принципе, активность, направленная на поддержку «СВО», — это тоже гражданская активность, и она не обязательно подконтрольна государству, но (по крайней мере, сейчас) носит исключительно лоялистский характер.
Оппозиция за рубежом
Значительная часть российской оппозиции базируется за рубежом и никакой деятельности в России не ведет, если не считать воздействия на общественное сознание. Я не склонен преуменьшать значение этой деятельности, но отмечу, что она не всегда продуктивна. Иногда ее контент гармонирует с основными темами российской государственной пропаганды до такой степени, что они вместе создают именно ту картину мира, которую российские власти хотели бы навязать — и довольно успешно навязывают — обществу. В связи с этим я бы хотел остановиться на двух ошибках, которые, на мой взгляд, особенно губительны в контексте нынешней политической ситуации.
Первая из этих ошибок — это полная, до степени неразличимости, идентификация целей оппозиции с целью военного поражения российского режима. Собственно говоря, если речь идет именно об оппозиции, то ее главной целью должна быть борьба за власть, а не достижение каких-то внешнеполитических ориентиров. Фиксируя внимание на военном поражении режима, оппозиция фактически признает за собой отсутствие потенциала для достижения этой цели и тем самым впадает в логическое противоречие, которое не может ускользнуть от внимания граждан.
Идея «поражения собственного правительства» никогда не приносила дивидендов ее сторонникам. Попытки Владимира Ленина навязать такой лозунг Циммервальдской конференции, объединившей наиболее радикальные фракции международного социалистического движения периода Первой мировой войны, провалились. Большинством участников конференции был одобрен антивоенный манифест, за основу которого приняли проект Льва Троцкого. Манифест содержал положение о «мире без аннексий и контрибуций», которое после Февральской революции стало основным большевистским лозунгом по вопросу о войне. Правда, Брестский договор, который был в итоге подписан с Германией, по своему содержанию далеко не соответствовал этому лозунгу, но к тому времени большевики уже были у власти.
Недавний исторический пример — это судьба левых сил в Иране. Левые сыграли значительную (по мнению некоторых наблюдателей, решающую) роль на пике исламской революции. Они пользовались широкой популярностью в стране. После революции аятоллам удалось разгромить левое движение. Самая сильная его фракция, «Моджахедин-э Халк», в 1986 году перебазировалась в Ирак, который тогда вел против Ирана войну. Организация перешла под покровительство Саддама Хусейна и совершала с территории Ирака вооруженные вылазки на территорию Ирана. Это привело левое движение к полной дискредитации в глазах жителей страны. В современном Иране есть вполне жизнеспособная оппозиция, но левых среди ее участников (если не считать некоторые этнические группировки) не наблюдается.
Я далек от мысли, что внешнеполитические ориентиры российской оппозиции надо пересмотреть. Однако ставить их в центр политической программы контрпродуктивно и ведет ко второй, не менее серьезной, ошибке восприятия. Если оппозиция может победить только вследствие военного поражения режима, то и у власти она может оказаться лишь потому, что получит ее от внешнего победителя. Хотим мы или нет, но это называется «оккупационная администрация», и такую перспективу ни один народ не примет с радостными чувствами. Лучшего подарка российской пропаганде, чем подобное восприятие собственных перспектив, зарубежная оппозиция не могла бы сделать, даже если бы очень постаралась.
Собственно говоря, именно попыткой как-то обойти эту проблему кажутся рассуждения о неизбежном распаде России, выдержанные в логике «так не доставайся же ты никому». Но об этом я уже писал. Сейчас скажу о другом. Я полагаю, что фиксация внимания на военном поражении режима в значительной степени обусловлена тем, что основной аудиторией российской зарубежной оппозиции стали иммигранты. Соответственно, решаемая за счет этой риторики проблема связана с необходимостью обезопасить иммигрантов от подозрительного и враждебного отношения в новых странах их пребывания. К этому по большому счету и сводится идея о «хороших русских».
Сама по себе такая идея могла бы быть вполне продуктивной. У многих иммигрантов, вероятно, есть проблемы, связанные с их выездом в страны, где российская репутация, мягко говоря, подмочена. Раз уж за рубежом есть организованные структуры, способные помочь с решением этих проблем, то их помощь иммигрантам могла бы быть полезной со многих точек зрения. Могу также предположить, что благосклонное отношение западных правительств важно для самих российских политических деятелей за рубежом. Но если говорить о приоритетах, то, как мне кажется, зарубежной оппозиции следовало бы сформулировать такой подход к преобразованиям в России, который в максимально возможной степени отвлекался бы от внешних факторов. Иначе это не оппозиция, а профсоюз иммигрантов.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
