«Работай медленно, работай глупо»

«Антивоенный больничный» объясняет, как сопротивляться режиму, саботируя работу

С начала войны анонимный канал «Антивоенный больничный» призывает госслужащих разного уровня саботировать работу, симулировать болезни и уклоняться от налогов. Сейчас участники движения пишут новую программу и собираются участвовать в политике. Редактор «Холода» Максим Заговора поговорил с сооснователем «Антивоенного больничного» о том, какую угрозу режиму несет тихая индивидуальная забастовка.

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.

Вы разговариваете со мной анонимно, потому что находитесь в России, правильно я понимаю?

— Да.

Это принципиальная позиция — или у вас нет возможности уехать?

— Не то и не другое. Просто так получилось. Но у нас нет никакого правила на этот счет: кто-то может работать из-за рубежа, кто-то — из России. 

Как появился «Антивоенный больничный»

— Наше сообщество начиналось как аффинити-группа — несколько друзей просто самоорганизовались. Так бывает: ты понимаешь, что происходит нечто ужасное, возникает потребность как-то этому противостоять, а рядом оказываются подходящие люди. 

Мы начали с распространения информации о конкретном способе сопротивления. Когда началась война, многие не понимали, что они могут делать, потому что открытое сопротивление — это очень опасно, а других форм никто не предлагал. Тогда мы решили распространить призыв к специфической забастовке через больничные. Для полноценной забастовки нужна подготовка, профсоюзы, сеть активистов, долгая организация, кассы, все дела. Так что мы просто вбросили идею конкретного действия с расчетом на то, что она найдет отклик. И она нашла. 

У нас было три волны больничных акций. Самая большая, конечно, после мобилизации. Она охватила несколько десятков городов, важные для государства производства и ключевые инфраструктурные места. 

Как вы помогаете тем, кто хочет уйти на «антивоенный больничный»? 

— В первую очередь мы распространяем информацию — как это правильно сделать. Мы на связи с медицинскими специалистами, которые могут дать совет, как проще получить больничный для такой небольшой легальной забастовки. Есть множество заболеваний, факт наличия которых врач не может подтвердить или опровергнуть. Это всевозможные боли, защемления нервов, проблемы с кишечником, мигрени — они позволяют получить больничный на несколько дней, и, если правильно пожаловаться, никто не докажет, что у тебя ничего не болит. 

Кроме того, вместе с Феминистским антивоенным сопротивлением и проектом Antijob  мы придумали такую штуку, как Антифонд. Мы задумали его как стачечную кассу, потому что даже для забастовки посредством больничного нужна финансовая поддержка, чтобы люди не боялись остаться совсем без средств к существованию. Ведь у многих больничный оплачивается не в полном размере, а лишних денег у людей нет. Впрочем, в итоге Антифонд сосредоточился на помощи тем, кого уволили или наказали на работе за антивоенную позицию.  

В каких отраслях «антивоенный больничный» наиболее эффективен?

— Эффект в первую очередь распространяется на госсектор, на оборонку и ключевые отрасли инфраструктуры: авиация, железнодорожники, прочий транспорт. Если поезда не будут ходить или будут ходить с трудом, то понятно, что государству будет гораздо сложнее осуществлять свои функции, например транспортировать технику, топливо, боеприпасы.

Есть, впрочем, и парадоксальные эффективные акции в других сферах. Самый интересный пример того, как забастовка в неожиданной отрасли может навредить государству, — это недавняя забастовка курьеров, когда в результате депутаты Госдумы не смогли заказать себе еду. Конечно, они где-то в итоге поели, но испортить настроение депутатам тоже приятно. 

Но забастовка курьеров была открытой, громкой и не имела отношения к войне. А если мы говорим о больничных, о тихих и кратковременных забастовках, кажется, что они могут быть эффективны, только если будут действительно массовыми.

— Да нет, просто это разный эффект. Даже если два человека не вышли на службу и им нашли замену, скорее всего, те, кто их заменяет, будут делать эту работу чуть хуже, чуть медленнее. Если производство боеприпасов хоть чуть-чуть замедлится, это же хорошо. 

Понятно, что у «больничного» нет такого резонансного и медийного эффекта, как у открытой забастовки. Открытая забастовка лучше, но если сейчас она невозможна, можно делать то, что в твоих силах. Больничный — это саботаж. Такие методы использовались на оккупированных территориях во время Второй мировой войны, например в Польше и Чехословакии. Люди использовали частые больничные, постоянно ходили в туалет в рабочее время, медленно двигались. У них даже был слоган: «Работай медленно, работай глупо». Это возможность хоть как-то навредить этой экономической системе, стать песком в государственном механизме. От песка механизм изнашивается, а если песка станет много, механизм может и заклинить. Люди, в удачное время в удачном месте не вышедшие на работу, могут устроить большой коллапс. Небольшое количество работников, которые не вышли на железную дорогу, особенно если это ключевые должности, могут застопорить ее деятельность на целый день.

Это не тот метод, который может остановить войны или свергнуть Путина, но он наносит реальный вред. 

Сколько людей воспользовались вашими советами и инструкциями за время существования «Антивоенного больничного»?

— Мы не знаем, потому что суть этого протеста — не спалиться. Мы не просим людей докладывать нам о том, что они не вышли на работу. Я знаю, что после объявления мобилизации очень многие люди не выходили на работу, потому что на рабочих местах раздавали повестки. Я знаю о случаях, когда начальство само отправляло на больничные целые отделы, объясняло это, допустим, вспышкой ковида. Но являются ли эти люди нашими подписчиками, знают ли они вообще о нашем существовании — мы не можем проверить. Вполне возможно, что это была стихийная и естественная реакция — люди саботировали мобилизацию. Кто-то из идейных соображений, кто-то из чувства самосохранения. 

А что делать тем, кто устроен неофициально? 

— В ключевых государственных отраслях уровень неофициального трудоустройства невысокий. Работники госсектора — это не люди, работающие за черную зарплату. К тому же, получая деньги в конверте, ты не платишь налоги, что уже хорошо. Жизнь изменилась. Если раньше тебя можно было упрекнуть в неуплате налогов, потому что из-за тебя не достраиваются детские садики и больницы, то сейчас тебя можно только похвалить, потому что твои деньги не идут в казну преступного государства. 

Вы обращаетесь к людям, работающим на государство. А они не часть преступного сообщества?

— Когда мы говорим «государство», мы имеем в виду режим, а не территорию или все население. Сложно говорить в целом про весь государственный аппарат: огромное количество людей, находящихся «внизу», — это просто винтики, которые не принимают никаких решений. А многие из них против войны. Да, как показывает пример Эйхмана (оберштурмбаннфюрер СС, один из главных авторов и исполнителей нацистского плана «Окончательное решение еврейского вопроса». — Прим. «Холода») из «Банальности зла», люди «вверху» тоже могут считать, что они ни на что не влияют. Но мы, повторюсь, называем преступным именно режим — то есть Путина и его ближайших соратников, которые заинтересованы в военных действиях и принимают решения в сфере государственной политики. 

А среди актива «Антивоенного больничного» есть государственные служащие?

— Нет.

Сколько вообще у вас членов?

— Точное количество я не назову. Мы находимся в процессе изменений. Сейчас кажется, что мы уперлись в потолок формата аффинити-группы. Мы находимся в процессе реорганизации в структуру партийного типа: хотим набирать волонтеров, координировать их действия и так далее. 

У вас уже есть план действий или манифест этой структуры?

— Сейчас мы готовим такой манифест и формируем общеполитическую линию. У нас был протоманифест «Демократизация. Децентрализация. Демобилизация». Там был упор на местное самоуправление, отказ от геополитических игрищ и непонятных амбиций в пользу широкой автономии регионов. Не хочется спойлерить и опережать события, но расскажу, что сейчас мы готовим программу, которая, конечно, в первую очередь будет антивоенной, но также включит в себя альтернативные политические предложения. Мы не можем остановить войну, оставив Путина у власти и сохранив нынешнюю систему, и в то же время мы не можем требовать все убрать, не предлагая ничего взамен. Потому что для многих людей альтернативы нынешней ситуации либо непредставимы вообще, либо очень печальны. Либо Путин и война, либо тотальный хаос, анархия в плохом смысле слова, оккупация России силами НАТО и так далее. 

Поэтому нужна четкая альтернатива. На данный момент мы придерживаемся линии, которую можно назвать радикальной демократией с упором на ступенчатую систему местного самоуправления, прямые выборы на всех уровнях, общий парламент. Также мы выступаем за экономическую демократизацию, потому что экономическое неравенство — одна из причин войны и социальной атомизации. 

Мы против закабаления людей — кредитного и ипотечного. Против тирании начальства в госсекторе и крупных корпорациях. Сейчас людей могут заставить делать что угодно, от голосования до ухода на войну, соответственно, нужна экономическая демократизация — усиление контроля рабочих за производством, контроль за деятельностью компаний, выборность начальства в госсекторе и значительное расширение возможностей профсоюзов, чтобы они из прогосударственной организации превратились в реальную силу, которая защищает и права работников, и политические институты. Та же самая возможность организации забастовок очень сильно привязана к необходимости сильных профсоюзных сетей. 

Это звучит как программа политической партии. 

— Именно так. Чтобы антивоенному сопротивлению действовать дальше и продолжать развиваться, нужно заявить о себе как о политическом субъекте. 

Но в этом случае вам придется деанонимизироваться.

— Вовсе не обязательно. Мало ли было организаций с анонимным руководством и анонимным членством. Всему свое время. Легальность и нелегальность, анонимность и неанонимность действий диктуются обстоятельствами. Сейчас наша организация не может действовать открыто, потому что это приведет к тому, что ее немедленно репрессируют, но ситуация может измениться, и тогда мы сможем действовать неанонимно и участвовать в политике. 

Нужно понимать, что антивоенное сопротивление в России существует и оно гораздо больше, чем кажется. Я говорю не только об активистах, но и о тех, кто поддерживает любые антивоенные инициативы. Со стороны может казаться, что Россия — это болото, где люди поддерживают войну, не выходят на митинги, но на самом деле недовольство растет, оно значительно. 

Это ваше внутреннее ощущение — или оно чем-то подкреплено? 

— Мы можем просто сравнить российское антивоенное движение с антивоенными движениями в других странах и во время других войн — и оно окажется сильнее. 

Сейчас часто вспоминают американские протесты времен Вьетнама или кампании в Ираке, но там не было такого размаха саботажа и такой партизанской деятельности с десятками поврежденных объектов, с десятками поездов, не доехавших до пунктов назначения. Да, у нас нет возможностей для массовых демонстраций, но люди рискуют своей свободой и жизнью, чтобы бороться против войны и путинского преступного режима. 

Количество людей, саботировавших мобилизацию и отказывающихся участвовать в войне, огромно и беспрецедентно. Если сравнить с вьетнамской войной, где за восемь лет из трех миллионов прошедших войну около 500 тысяч не явились в призывные пункты по повестке, то в России мы можем говорить о как минимум 700 тысячах уехавших сразу после объявления мобилизации (За две недели после объявления мобилизации, по данным Forbes, из России выехали от 600 до 700 тысяч россиян. Но точное число мужчин, бежавших от призыва, неизвестно — Прим. «Холода»). А что уж говорить о тех, кто просто не пошел в военкомат. Судя по тому, что повестки приходили даже несовершеннолетним и умершим, эта рассылка была тотальной в расчете, что кто-то придет. Но люди не пошли. Не стоит недооценивать это, особенно для первого года войны, потому что обычно народное недовольство возникает после двух лет, когда общество по-настоящему устает от войны. 

Масштабы самоорганизации, количество появившихся сразу после войны сообществ, которые родились из ниоткуда, из атомизированного и раздавленного общества, и  скоординировались, — это колоссально. Поэтому, когда кто-то говорит про рабский менталитет россиян, я категорически не согласен. У нас огромный протестный потенциал. 

Сейчас, скорбно отмечая годовщину войны, надо думать не о том, что у нас не получилось и как же мы не свергли Путина в марте, а о том, что у нас получилось. И это дает надежду.

Фото на обложке
agefotostock / Alamy / Vida Press
Поддержите тех, кому доверяете
«Холод» — свободное СМИ без цензуры. Мы работаем благодаря вашей поддержке.