71% убитых в России в 2020–2021 годах женщин — жертвы домашнего насилия. Как подсчитали в Консорциуме женских неправительственных объединений, большинство из них погибли от рук партнеров (66%, еще 5% гибнут от рук родственников). Когда Алине (имя изменено) из Москвы было 20 лет, ее отец застрелил мать и покончил с собой. Специально для рубрики «С ее слов» Алина рассказывает о том, как это произошло, о попытках матери защитить себя, равнодушии полиции и о своих чувствах к отцу.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Отец по жизни был вспыльчивым, и, стоило ему выпить, агрессия лилась через край. Ему надо было на ком-то выместить злость. С посторонними он всегда был учтив, например помогал соседке донести тяжелую сумку, а дома истерил, устраивал скандал из-за любой мелочи. Допустим, мама приготовила на обед рис, а он хотел макароны — все, тарелка летит в стену. Нас, детей, он прицельно не бил — только если мы попадались под руку. Всю злость вымещал на маме — у меня было ощущение, что она раздражала его одним фактом своего существования. Утром он извинялся за свое поведение, а потом и это делать перестал. Но если спал недолго, час-два, то просыпался еще более злым и крушил все вокруг. Соседи были такие же пьющие, поэтому не жаловались на шум.
Мама познакомилась с отцом, когда ей не было и 17. Она рассказывала, что сразу в него влюбилась: взрослый (старше на 10 лет), обаятельный, красиво ухаживал. Они быстро съехались и стали жить вместе. В 21 год мама забеременела мной, и они поженились. Через два года после моего рождения, в 2002 году, на свет появился мой брат, в 2005-м — сестра, в 2007-м и 2009-м — младшие братья. Мы жили в общежитии в небольшом подмосковном поселке: много лет ютились в одной комнате, потом нам дали еще одну.
Финансовое положение семьи становилось хуже с каждым годом. Пока детей было двое, отец еще мог нас содержать. После рождения сестры денег стало не хватать и маме пришлось выйти на работу: она устроилась помощником в нотариальную контору. Родители стали брать кредиты на какие-то бытовые нужды. Помню, когда мне было 13, мы взяли заем на авиабилеты, слетать к родственникам отца.
Не могу сказать, что мы голодали, но случалось и так, что до зарплаты оставалось два дня, а деньги на еду уже кончились. Тогда нас выручала бабушка, мамина мать: угощала выпечкой, передавала какие-то соленья. Нам не хватало денег на подготовку к школе и одежду, а от государства в то время помощи особо не было. В то же время в моей школе была какая-то жесткая зацикленность на брендах: одноклассники могли подойти и спросить: «А что на тебе?» Надо мной смеялись, потому что я не могла позволить себе какие-то брендовые вещи типа Zara или Bershka.
Отец начал пить: сначала каждые выходные, потом мог заявиться домой пьяным и посреди недели, а со временем стал пить каждый день, периодически прогуливать работу и брать отпуска за свой счет. Он много лет работал грузчиком на складе, его все знали, поэтому закрывали глаза на запои. Мама много раз просила его не пить, но это было бесполезно. Их отношения стали портиться. Когда мне было семь лет, отец впервые поднял на маму руку. Мама забрала нас и уехала к бабушке. Отец вымаливал у нее прощение, клялся, что это не повторится, задаривал цветами, обещал не пить, и мама его простила. Хватило его на пару недель.
Мама старалась скрывать от нас конфликты с отцом, никогда не жаловалась. Но в 2015 году он избил ее до сотрясения мозга, и тогда она впервые обратилась в полицию. К нам домой на профилактическую беседу прислали сотрудницу. Отец оправдывался, что мама его довела, сама дала повод, но обещал больше не буянить. Вел он себя вежливо и адекватно — как и всегда с посторонними. Тогда сотрудница полиции сказала маме, что с заявлением все равно никто разбираться не будет: «У тебя муж, дети, зачем ломать жизнь им и себе, не лучше ли забрать заявление?» Так мама и сделала. Отец потом еще долго злился, что мама наговорила полицейским всякого и опорочила его доброе имя. Мама пыталась искать защиты у родственников отца, жаловалась его брату, но всем было плевать, они говорили: «Это дела семейные, сами разберетесь. Мы вмешиваться не будем». А мне так хотелось, чтобы пришел какой-нибудь взрослый мужик и жестко поговорил с отцом, может быть, даже применил силу — раз уж закон нас защитить не может.
Еще через два года история повторилась. Отец отбил маме ноги до сильных гематом, мама вновь написала заявление, но в этот раз даже на профилактическую беседу никто не пришел. В полиции сразу сказали: «Что вы от нас хотите? Закроем мы его на 15 суток — на больший срок не посадить, — он вернется домой, и вам же будет хуже».
В какой-то момент я смирилась с тем, что нам никто не поможет. Мне было страшно, но я стала огрызаться и открыто конфликтовать с отцом. Мы часто выясняли отношения. Он мог замахнуться, дать мне подзатыльник или оттолкнуть меня так, что я летела в стену. Но это меня не останавливало. Я была так зла на него, что не чувствовала боли и продолжала орать. Тогда он просто выставлял меня за дверь. Мои братья и сестра старались не ссориться с отцом и лишний раз не появляться дома.
В 2018 году родители развелись, но продолжали жить вместе. Мама несколько лет обращалась в разные инстанции, пыталась добиться помощи от государства, чтобы нам выделили жилье, хотя бы комнату — лишь бы подальше от отца. Все было бесполезно. Потом мама нашла работу в Москве. В конце 2019 года ей повысили зарплату — и теперь мы могли позволить себе переезд.
За месяц до убийства мама сняла квартиру. Большую часть вещей мы перевезли, но что-то оставалось у отца. На тот момент я уже съехала от родителей: училась в другом городе и жила в общежитии при колледже. В одно из воскресений в начале 2020 года мне позвонила мама и сказала, что она с моим 11-летним братом едет к отцу за вещами. А через полтора часа позвонила бабушка, вся в слезах: отец убил маму.
До меня не сразу дошло, что случилось. Я вдруг перестала слышать и видеть, как будто органы чувств резко обрубили. Ощущала только сильную боль в солнечном сплетении. Потом мне сказали, что я кричала и рыдала — я этого не помню. Оказалось, что, когда мама с братом пришли к отцу за вещами, он начал на них орать, потом отошел в другую комнату и вернулся с обрезом. Он выстрелил маме в живот, а потом сделал контрольный в голову — маму пришлось хоронить в закрытом гробу. Брат выбежал из комнаты и стал стучаться к соседям. В этот момент раздался еще один выстрел — это застрелился отец. Следователи так и не выяснили, где он достал ружье.
Я узнала, что отец мертв, только через несколько часов. Все это время я мечтала, как его посадят и будут пускать по кругу в тюрьме, что он наконец заплатит за все наши страдания. Его смерть была самым большим разочарованием в моей жизни.
Моих братьев и сестру взяла под опеку бабушка. Мы поплакали неделю после похорон, потом вернулись к обычной жизни. Никто не хотел обсуждать произошедшее: мы понимали, что тогда просто не сможем выкарабкаться. Каждый переживал горе внутри себя. Я вернулась в колледж, мелкие — в школу. Одногруппники и преподаватели сочувствовали мне, а я отвечала: «Все в порядке, живем дальше».
Через месяц все закрыли на локдаун, и вот тогда-то меня и начало накрывать и я в полной мере осознала, что произошло. Я искала сочувствия у друзей и знакомых, пыталась объяснить, что чувствую. Кто-то не знал, как меня утешить, а кто-то сказал, что я слишком часто об этом вспоминаю и, видимо, просто пытаюсь привлечь к себе внимание. Говорили, что нужно забыть о прошлом.
Я замкнулась в себе и впала в депрессивное состояние, но все-таки нашла в себе силы обратиться к психологу. Она помогла мне пройти через все стадии принятия горя. Некоторое время я сильно злилась на маму: зачем было нас рожать? Почему она не ушла от отца раньше? Потом мне становилось грустно и обидно. Я чувствовала себя самым несчастным человеком на земле. Только год назад мое эмоциональное состояние более-менее стабилизировалось.
Младшие братья отказались от помощи психолога. Они покрестились и нашли успокоение в церкви (родители не были религиозными и в этом смысле давали нам свободу выбора). Видимо, вера в то, что мама сейчас в лучшем мире, облегчила их боль. Младший брат — обычный ребенок, но он как будто стал старше. Мы до сих пор не говорим о маме.
С родственниками со стороны отца я не общаюсь. Как-то позвонил дядя, с которым у меня были нормальные отношения, выразил соболезнования, а потом сказал: «Понимаю, что все это тяжело и грустно, но в конфликте всегда виноваты двое». В этот момент я поняла, что ни с кем из семьи отца разговаривать не хочу. Возражать не стала, просто повесила трубку и отправила номер в черный список.
Я не хочу зацикливаться на отце и на ненависти к нему, потому что мысли о нем просто не дадут мне жить дальше. Я пытаюсь выкинуть воспоминания о нем из головы, стараюсь думать о маме, а не о том, кто ее убил. Но периодически все равно ловлю флешбэки.
Сейчас мне 23 года. У меня еще не было отношений. В каждом человеке я вижу потенциальную угрозу. От мужчин она больше, потому что они физически сильнее. Сажусь в такси — боюсь, что меня отвезут в лес и убьют. Если какой-то парень подходит ко мне чуть ближе, чем мне комфортно, меня начинает потряхивать: боюсь, что меня начнут лапать. У меня вообще проблемы с доверием. А как можно доверять людям, когда нас никто не спас от отца? Всем было плевать.
