15 лет после детства

На северо-западе Москвы с 1981 года работает туристический клуб «Гадкий утенок» — там подростков учат, как ходить в походы разной категории сложности, также при турклубе функционирует летний туристический лагерь «Эко». За 40 с лишним лет через клуб прошли тысячи людей, многие из которых вспоминают этот опыт как особенно важный и ценный; вокруг клуба существует тесное дружеское сообщество выпускников. И «Гадкий утенок», и «Эко» десятилетиями возглавлял один и тот же человек — Александр Щербина (сейчас ему 66 лет). Журналистка Анастасия Беляева в юности ходила в походы с турклубом и ездила в «Эко». Иногда ей казалось, что вокруг происходит что-то странное. Много лет спустя она узнала, что ее подозрения были обоснованными: Щербина годами приставал к школьницам. Беляева поговорила с полутора десятками жертв домогательств и переосмыслила свой юношеский опыт. «Холод» публикует ее расследование.

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.

В 2001 году 15-летняя Вика (фамилия не указана по ее просьбе) пришла на сеанс гипноза. Его проводил 44-летний Александр Щербина — Вика привыкла называть его просто Сашей. С 12 лет девочка бредила походами и уже год занималась в турклубе «Гадкий утенок», а тем летом поехала в «Эколагерь», который клуб проводил в Тверской области. Щербина был основателем клуба и начальником лагеря. 

В турклубе Вике сразу понравилось: она вспоминает, что в «Гадком утенке» была абсолютно принимающая среда, а окружающие были открытыми и хорошо относились к ней. Похожая атмосфера, сильно отличавшаяся от школьной, царила и в лагере: с руководителями все общались на ты, а в обсуждениях у каждого всегда была возможность комфортно поделиться идеями. Щербине Вика доверяла «запредельно»: она вспоминает, что степень близости у нее с ним была как с отцом. 

В тот день все началось с разговора. Саша сказал Вике, что она уже опытный участник и ему кажется, что она готова вступить в совет клуба и участвовать в принятии решений. Она почувствовала себя очень важной, как будто ей оказывают особое доверие и к ней относятся серьезно. Сразу после разговора Саша предложил устроить сеанс гипноза. Однажды Вика уже была «добровольцем» на таком сеансе у Саши — он был публичным, Щербина в шутку предложил провести его участникам своей группы после похода в Краснодар. Тогда было весело.

На новый сеанс гипноза Вика согласилась «с энтузиазмом»: как теперь вспоминает девушка, «это была особая честь», такое Саша предлагал далеко не каждой участнице лагеря. 

«После 20 минут гипнотических слов я даже подыгрывала ему: вот у меня руки поднялись, якобы я что-то вижу», — рассказывает Вика. Закончив, Щербина предложил школьнице обсудить сеанс — и внезапно приобнял ее. «Совершенно не помню, о чем мы говорили, помню, что он постоянно повторял, что нам “нужно поговорить о чем-то важном”, — продолжает Вика. — В какой-то момент я обнаружила его руки под своей майкой. Я тогда не носила лифчик, и он просто взял обе мои груди в руки и начал их массировать. Очень странное было ощущение, потому что ты не веришь в происходящее. Доверие настолько большое, что ты стараешься мозгом это рационализировать. У меня проносились в голове абсурдные мысли: “Наверное, это у меня муха села, он сгоняет эту муху”. И одновременно тебе страшно что-то делать, ты боишься». Когда девочка спросила, зачем Щербина это делает, тот ответил, «что это нужно для того, чтобы войти в психологический контакт». 

Через некоторое время начальник лагеря прекратил «процедуру». Вика вспоминает, что ей было тяжело выйти из замершего состояния (оцепенение — обычная реакция жертв сексуальных злоупотреблений на произошедшее). «У меня была абсолютно парализована воля, у меня был витальный страх, что меня выгонят из турклуба», — говорит она. Девочке казалось, что без турклуба она не проживет ни дня. 

О случившемся Вика не рассказала никому: ни друзьям, ни руководителям, ни родителям. О том, сколько участниц турклуба прошли через подобный опыт с Щербиной, девушка узнала только через 21 год.

Когда мне было 15 лет, в 2007 году, я попала в летний лагерь «Эко» — и осталась в восторге. Поехать туда мне посоветовал знакомый семьи. В школе тогда была невзаимная любовь, дома разводились родители, а в лагере улыбчивые люди пели у костра песни, которые я знала с детства, внимательно относились друг к другу, могли развести огонь из мокрых дров. На сайте «Эко» сказано, что это лагерь для тех, кто любит песни у костра, удивительную природу и приключения: «За одну смену участник может из городского жителя превратиться в опытного робинзона и прожить двое суток на острове. А еще сходить в путешествие, выиграть мультиспортивную гонку и научиться складывать оригами». 

Той же осенью я пошла в детский турклуб «Гадкий утенок». Его создали на северо-западе Москвы еще в 1981 году, чтобы ходить в походы. «Эко» как постоянный летний лагерь при «Гадком утенке» появился в 2003 году; до этого иногда клуб устраивал летние лагеря с похожим названием (именно в такой в 2001-м поехала Вика).

В клубе есть три отделения, которые ходят в походы разной категории сложности: в первом занимаются новички, в третьем — бывалые. Постоянно в «Гадком утенке» занимаются от 45 до 65 детей школьного возраста. В одной смене «Эко» (она длится две недели) принимают участие 50–60 детей; к 2020 году там побывали более 3000 подростков. 

Турклуб — невероятно сплоченное комьюнити. Туда приходят с братьями и сестрами, туда ходят поколениями, там находят спутников жизни. Клуб устроен так, что ты проводишь в нем все свободное время. Два раза в неделю — тренировки. На выходных — тренировочные походы: пешие выходы в Подмосковье с рюкзаками и палатками, зимой — на лыжах. Несколько раз в год — профильные соревнования: «Гонки четырех», первенство по туризму среди обучающихся, различные поисково-спасательные работы и спортивное ориентирование. На каждых школьных каникулах — недельный поход: у нас осенью был Крым, зимой — Карелия, весной — Краснодар. Летом — лагерь «Эко» на Валдае, а в августе — большой категорийный поход на две недели, к которому готовятся весь год: например, в Казахстан или на Алтай. 

В клубе занимаются до 18 лет, но при желании можно продолжать участвовать в его жизни и после. Вокруг клуба есть большое неформальное сообщество «стариков»: более 90% выпускников продолжают общаться друг с другом, многие со временем заводят вместе семьи. В «Гадком утенке» всячески культивируются гуманизм, сотрудничество, уважение к личности и доброжелательность. И на сайте клуба, и в манифесте лагеря их создатели подчеркивают, что стараются «сделать отношения друг с другом честными и искренними», что «доверие — важный элемент педагогического кредо».

«[Ценности] дружбы и взаимовыручки исходили из специфики занятия:  невозможно ходить в горы, да и вообще взаимодействовать глубоко с природой, если ты не доверяешь ближнему человеку, — рассказывает Лиза Авд., которая состояла в турклубе в 2005–2008 годах (по ее просьбе фамилия указана не полностью). — У меня было там ощущение душевной близости с людьми, потому что все были как бы настоящие: открыто выражали эмоции, вроде как говорили то, что думают. Взрослые говорили с детьми и подростками на равных, и ты сам чувствовал себя взрослым». 

«Мне нравилось, что тебя не воспринимают глупым ребенком, тебе дают ответственность, и тебе доверяют, — добавляет Жанна (имя изменено по ее просьбе), которая впервые приехала в лагерь в 2005 году, вслед за братом; тогда ей было 12 лет. — Там было много свободы, много интересных людей, они постоянно делали что-то классное, и мне тоже можно было в этом участвовать». 

Когда я занималась в «Гадком утенке», я жила в Мытищах. Дорога до клуба занимала два часа в одну сторону, но мне было неважно. Два раза в неделю я приезжала на тренировки, и единственное чувство, которое я по этому поводу испытывала, — зависть к тем, кто живет в соседних домах. Я делала уроки в транспорте и по ночам, возвращалась одна поздно вечером. Мне было несложно, ведь в клубе меня всегда ждали. 

В каждом походе между детьми распределялись роли: завпит (заведующий питанием), ремонтник, медик, — и все относились к этим ролям очень серьезно и ответственно. «Притом что были цели и обязанности внутри сообщества, было ощущение, что тебе помогут всегда и в то же время поддержат твое желание развиваться», — говорит Лиза. За три-четыре года член клуба мог пройти все этапы от простого участника до руководителя или зама в серьезном походе — своего рода карьерный рост в подростковом возрасте. Вожатыми в лагере работали только совершеннолетние «старики», а бывалые участники турклуба становились младшими инструкторами или инструкторами «Робинзон-тренинга». 

Гвоздь программы каждой смены «Эко» — «Робинзонада»: детей отправляют поодиночке или небольшой компанией на «остров», где они должны провести два дня с ограниченным количеством ресурсов (раз в несколько часов их проверяет патруль). Чтобы тебя допустили, необходимо сдать несколько экзаменов на «Робинзон-тренинге»: вскипятить литр воды, соорудив костер из мокрых дров за 10 минут, поставить палатку за шесть минут, продемонстрировать навыки оказания первой медицинской помощи. 

«В клубе поощрялось лидерство, но в то же время коллектив был демократичным, — продолжает Лиза Авд. — Твоя важность и самость подчеркивалась и была одобряема: с одной стороны, ты был частью большой команды, с другой — личностью, которую наконец замечали — в отличие от школы, где твоя инаковость обычно порицалась одноклассниками».

В турклубе было много одноклассников из Строгинского района, потому что в местные школы приходили руководители и рассказывали о клубе. Занимаясь в «Гадком утенке», я иногда с удивлением узнавала от знакомых, что какой-то невероятно популярный в турклубе мальчик или девочка в своих классах — изгои. Клуб давал им возможность проявиться. Здесь принимали всех. Не помню, чтобы хоть раз кто-то сказал кому-то что-то по поводу внешности, вкусов или достатка. 

«Наш клуб характерен теми уникальными человеческими отношениями, которые в нем существуют все это время. Под словом “уникальные” следует понимать  неповторимые, ни на что не похожие» — так описывал атмосферу в клубе Щербина в интервью, которое он взял сам у себя. А в своих «педагогических заметках» он рассказывал о принципах работы клуба так: «В клубе принято обращаться друг к другу по имени, независимо от возраста и “положения в обществе”. Это  не фамильярность, а выражение главной идеи клуба — идеи содружества людей разных возрастов и поколений. У нас вообще не принято употребление слова “дети” в отношении юных членов клуба. “Дети, — говорим мы, — это те, кто не контролирует себя и нуждается в жесткой опеке!” Мы же своих ребят пытаемся окружить не опекой, а доверием, и получаем достойные и закономерные для нас результаты. Нечестный поступок является в клубе событием из ряда вон выходящим, причем осудят его как взрослые, так и ребята».

Свою инклюзивную атмосферу клуб очень хорошо переносит в лагерь «Эко». Именно через лагерь большинство детей приходят в клуб. 

Руководитель «Гадкого утенка» не менялся с момента основания. Александр Щербина (для своих  просто Саша; сейчас ему 66 лет) в конце 1970-х окончил психфак МГУ по специальности «педагог-психолог», работал пионервожатым, а потом решил создать детский турклуб. Сам он рассказывал об этом так: «​​Прожил счастливое пионерское детство и решил продлить это удовольствие на долгие годы для себя и других ребят». 

Когда я состояла в клубе, Сашу обожали и боялись одновременно. Он был самым главным: психологически сильнее, чем другие взрослые, более авторитетным. Все были уверены, что он владеет техниками нейролингвистического программирования; для 14-летних это звучало примерно как «небожитель». Про Сашу в клубе складывали именные частушки, под которые весь лагерь делал зарядку: «У Саши Щербины было 40 сыновей, 40 сыновей и 40 дочерей, они не спали и не ели, лишь на Сашеньку смотрели». У Саши было торжественное прозвище АВЩ — как вспоминает Лиза Авд., «это было нечто забронзовевшее, как В. И. Ленин»; под этой аббревиатурой Щербина до сих пор записан у многих участниц клуба в телефоне. 

Саша был обаятельным. Именно он развивал в клубе атмосферу принятия, внимания и уважения. «Когда кто-то что-то придумывал и неловко пытался донести свою идею, а все начинали ржать, Саша говорил, что любую, даже самую хорошую, идею можно оборжать и лишиться чего-то хорошего, — вспоминает Вика. — Это придавало смелости. Саша умел расположить к себе, всегда с готовностью общался с родителями, даже если они звонили в лагерь из-за того, что дочь два часа не отвечает (так делали мои родители). Каждый вечер он пел под гитару у костра — я лучше всего запомнила песню про Дженни: “И какая вам забота, если у межи целовался с кем-то кто-то вечером во ржи!“». 

«Саша с самого начала был очень внимателен ко мне по-человечески, как и ко многим другим девочкам, — рассказывает Инга (имя изменено по ее просьбе), которая активно занималась в турклубе в 2006–2009 годах, а  следующие пять лет появлялась там эпизодически. — Он любил находить к каждой отдельный подход и окружить вниманием. Часто говорил о том, как найти свое место в клубе и в жизни, быть полезной. С каждой такой девочкой у него был какой-то свой контакт, будто свой секретик». 

В конце своей первой смены я на эмоциях написала эссе для лагерной газеты. Оно заканчивалось историей о том, что я всю жизнь боюсь темноты, а здесь, в лагере, без страха иду через ночную чащу, потому что «лес не нападет сзади, а закроет спину от ветра». 

На следующий день меня нашел Саша. Это ощущалось как честь: он разыскал именно меня среди десятков детей, чтобы лично сказать, как его тронул мой текст, как невероятно я пишу, как тонко чувствую и как по-особенному думаю. Саша крепко и по-отечески обнял меня. Это был счастливый день. Впервые важный человек увидел и признал мой талант. Спустя три года я приложила вырезку из той газеты к своему портфолио, когда поступала на журфак. 

У многих, кто ездил в турклуб, были подобные истории, связанные с Сашей. Сразу несколько человек говорят, что ментально Саша стал для них вторым отцом (особенно если в родной семье были проблемы). Люба Крутенко рассказывает, как однажды в середине 2000-х она воздержалась от голосования на совете инструкторов. После этого Саша пошел провожать ее и сказал, что желание ничего не решать — это детское поведение, надо уметь занимать позицию. Разговор был неприятный, но сейчас Крутенко тепло вспоминает о нем: она задумалась, пересмотрела некоторые взгляды, стала смелее.

Лиза Авд. рассказывает, как однажды в походе Саша отчитал ее и ее товарищей за то, что они не предложили чая и погреться подростку, который подошел к их костру. «Он устроил лекцию-тренинг и объяснил, что мы ведем себя как эгоисты и не по-человечески, — вспоминает она. — Рассказывал нам, почему важно человека принять как родного в походах, почему важно быть чуткими и открытыми, а не сидеть каждый у своего костерочка. Это было довольно жестко». В следующие дни похода девушка и ее группа наперебой бросались отогревать и поить тех, кто в этом нуждался: «Для меня это навсегда осталось воспоминанием-встряской, когда я начинаю забывать о заботе и внимании к окружающим». 

Мое самое яркое воспоминание о Саше — это зимняя Карелия в Рождество, мой первый зимний поход. Мне никогда не было так холодно, но запомнила я совсем другое. Однажды вечером на общем собрании Саша сказал, что у него есть подарок для всех нас. Минут двадцать мы шли по льду в темноте и вышли на середину озера. Саша остановился и сказал всем выключить налобные фонарики, а потом посмотреть наверх. Это было самое невероятное звездное небо, которое я видела. Мы будто попали внутрь стеклянного шара. Я до сих пор вспоминаю об этом как об одном из лучших подарков в жизни. 

После сеанса гипноза прошло несколько дней. Смена Вики в «Эко» подходила к концу, и она решила уехать из лагеря на день раньше. Когда об этом узнал Щербина, он сказал девочке, что им «нужно серьезно поговорить». 

«Он внушил мне чувство вины за то, что я не предупредила об этом заранее, — вспоминает Вика. — При этом он постоянно был занят работой по лагерю и таскал меня за собой, а потом сказал, что уже поздно, поэтому “пойдем в палатку”». Когда они оказались внутри, Саша предложил 15-летней девочке снять штаны, потому что в палатке жарко. Вика отказалась; ей пришлось объяснять начальнику лагеря, что на ней нет нижнего белья, потому что до того она купалась. «Я одновременно чувствовала вину и за то, что не хочу снимать штаны, и за то, что под штанами ничего нет, — продолжает Вика. — Он положил меня в один спальник с собой и началось: “Давай мы тебя погреем”. Он трогал мое тело, но в основном его интересовала грудь без лифчика». Девочка отпихнула Сашу. 

В тот вечер они так и не поговорили, но неоднократно говорили потом. «Мы много общались с Сашей, — рассказывает Вика. — Сразу после наших разговоров я почти ничего не помнила, был только дикий стыд, что я какая-то не такая, порочная. Вместе с этим он давал ощущение значимости, важности, которых ты как будто не совсем достоин. Потерять это ощущение было страшно».

«Все знали, что у Саши есть любимчики, которых он выделял, и это всегда были девочки, — вспоминает одна из моих собеседниц, которая состояла в турклубе в 2004–2006 годах. — Его фаворитки получали какие-то бонусы: хорошее отношение, самые клевые группы на соревнованиях и в походах, которые некоторые из них совершенно не тянули физически. У меня даже мысли не было о том, что это могло переходить за рамки каких-то дружеских отношений». 

Я помню, что в моем первом походе с клубом — он проходил в Хибинах — старшие девочки говорили, что если когда-то мне придется спать с Сашей в одном спальнике, то надо скрестить руки на груди и потерпеть. Тогда эта информация меня никак не напрягла. Саши в том походе не было, зато были голубые озера в горах, оранжевая морошка под ногами и северное сияние в ночном небе — как зеленая акварель на черном мокром листе. Еще как-то раз в походе выходного дня мы с подругой заметили странную ситуацию: Саша с девочкой, которую он выделял, спят в отдельной палатке, а оставшиеся четверо участников похода — в другой. Мы неловко похихикали между собой и больше никогда это не обсуждали.  

Я и сама искала Сашиного внимания. Оно будто стало гарантом того, что я «особенная». Иногда Саша подходил ко мне, предлагал пройтись и поболтать. Он обнимал меня за плечи, и мы долго бродили. Это было приятно и немного странно. Мне каждый раз казалось, что сейчас будет какой-то важный разговор, но важных разговоров не было. Зато мне нравилось чувство собственной избранности, когда я возвращалась к другим ребятам. Мне хотелось быть любимчиком Саши, но мне чего-то не хватало. Когда я влюбилась и у меня случились первые подростковые отношения, Саша вообще перестал обращать на меня внимание. 

У других было иначе. Для этого материала мы поговорили более чем с 60 людьми, имеющими отношение к «Гадкому утенку» и «Эко» (с некоторыми говорила не я, а мои помощницы — бывшие члены клуба, которые решили помочь, когда я рассказала им о расследовании). 34 человека слышали о домогательствах Саши либо знают конкретных людей, которые их испытали. Восемь человек сказали, что Щербина их домогался, но отказались рассказывать подробности. Некоторые объясняют нежелание делиться воспоминаниями тем, что уже закрыли для себя эту тему, не хотят быть причастными к статье, которая может навредить клубу, и, как бы Саша ни был «мерзок и неправ», они не могут сделать что-то за его спиной (то есть рассказать анонимно), а рассказывать всему миру эту часть своей жизни и называть свое имя не готовы.

Девять человек согласились рассказать мне о том, как Саша приставал к ним в разные годы. 

К 2007 году 15-летняя Маша (фамилия не указана по ее просьбе) ездила в лагерь «Эко» уже три года, но никогда не была в походах с клубом. Когда Саша предложил ей присоединиться к его клубной группе в Карелии, она обрадовалась: «Это было приятно, будто у меня есть какая-то привилегия. До похода он иногда писал мне просто так в аське (мессенджер ICQ, популярный в 2000-х. — Прим. “Холода”), спрашивал, как дела, предлагал поболтать. Меня это несколько удивляло, но я не знала, насколько такое принято в турклубе».

Из похода они возвращались на поезде. «Все сидели в одном купе, был стандартный послепоходный разбор, — вспоминает Маша. — Ребята разошлись, и мы остались в купе вдвоем. Я сидела рядом с Сашей и тоже собралась уходить. Он неожиданно взял в руки мою голову, прижал к своему лицу и поцеловал меня в губы. С моей стороны никакой интенции не было — он прижал меня к своим губам и какое-то время держал. Я была в оцепенении и шоке. Он ничего не сказал, я тоже ничего не сказала, и мы разошлись. Будто вообще ничего не было. Поскольку я сама не была готова с ним этот эпизод тогда как-то обсуждать, меня устраивало, что ситуация просто замялась».

Через полгода Маша снова поехала в «Эко»:  многолетнее взаимодействие с турклубом и лагерем было для нее очень ценным, а история с поцелуем казалась ей единичной, почти случайной. Она оказалась с Сашей в одном спальнике на общем костре в «Эко», вокруг были люди в таких же спальниках:  в лагере есть традиция оставаться у главного костра до утра в последний день смены. Маша вспоминает, что Саша долго интимно обнимал ее и сильно прижимал к себе, пока она не решилась вылезти и уйти. «Я плохо понимала, что происходит, но понимала, что я, вообще-то, этого не хочу, и локтем пыталась его отпихивать, — рассказывает Маша. — Не помню, как это закончилось. Сейчас мне кажется, что я просто вылезла из спальника и ушла». 

Лиза Авд. впервые оказалась с Сашей в спальнике в 2008 году, когда ей было почти 16. К тому моменту она занималась в клубе уже три года и слышала разные «мифы и легенды» о Саше, но перспектива совместного сна не казалась ей опасной,  к тому же в палатке они были не одни. «Среди ночи я проснулась оттого, что он меня очень сильно обнял сзади и начал везде трогать, но ниже живота не лез, — вспоминает Лиза. — В какой-то момент он потянул мою руку на член, несколько раз я возвращала ее обратно. У Саши были до колен спущены штаны. Видимо, он дотягивал мою руку достаточно низко, потому что я помню прикосновение лобковых волос. Это была мягкая борьба, резких движений я не делала. Он тоже все делал плавно и последовательно». 

По словам Лизы, так прошла вся ночь: Саша пытался повернуть ее лицом к себе, а ее «стратегия была в том, чтобы ни в коем случае не повернуться к нему лицом». «Я делала вид, что продолжаю спать, — продолжает Лиза. — При этом у меня до конца отсутствовало ощущение особой опасности. Доверие к нему было настолько тотальным, что даже когда все вроде стало понятно, ко мне не пришло осознание катастрофы». 

Утром Саша предложил Лизе поговорить. «По его инициативе мы пошли, как он любит, в отдаленное место, — рассказывает она. — Он прощупал почву, [выяснил,] что я не надломилась после этого инцидента и не побегу убивать себя или его. Он был очень позитивно и по-отечески настроен и какими-то своими психологическими приемами снял напряжение от неоднозначности ситуации». По словам девушки, как профессиональный психолог Саша нейтрализовал ее поверхностные переживания, и они ушли вглубь. После этого Лиза сделала так, чтобы они в одном спальнике не спали. Больше Щербина к ней не приставал. Они общались еще полгода — пока девушка не ушла из клуба. 

Мы с Лизой тогда дружили,  но она ничего мне не сказала. Как и родителям. Она не знала, как описать свой опыт, и не хотела уходить из клуба. Когда она рассказала мне о случившемся осенью 2022 года, я спросила, почему Лиза не дала Саше более жесткий отпор:  я знала ее как смелую, сильную и порой даже резкую девочку. «Я думала о других людях в палатке: если я сейчас встаю, что-то говорю, начинаю шуметь, то надо будет как-то объяснять все остальным, — объяснила Лиза. — Просто уйти мне было некуда, и это самое гадкое».

О подобных историях — общий спальник, руки, притворный сон, борьба — мне рассказали еще несколько человек. В походах детей по палаткам и спальникам всегда распределяли руководители: Щербина сам выбирал, с кем будет дежурить (дежурные спят вместе, потому что им нужно вставать раньше остальных), и отказаться было фактически нельзя. 

«В какой-то момент Саша ко мне потеплел, стал больше вовлекать в свои проекты, приглашать что-то делать с ним в паре», — вспоминает Вера Сафрошкина, которой тогда было 15. В итоге они оказались в одном спальнике. «Саша меня обнял, начал поглаживать рукой по животу, потом по груди, — продолжает девушка. — Несколько минут у меня ушло на то, чтобы понять, что мне не показалось. Я сказала, чтобы он перестал. Он воспринял отказ не сразу, мне пришлось повторить просьбу. Он отстал, больше в спальнике мы не встречались».

«Мне было 13–14 лет, когда я спала с Сашей в спальнике, — вспоминает Жанна. — У меня тогда росла грудь, и это мне очень не нравилось. Саша обнимал меня поперек живота, крепко прижимая к себе, это было тепло в прямом смысле и тепло по-отечески. Я помню, как его рука касалась моей груди. Я не помню, сбоку или сверху, я помню только жгучее ощущение стыда и неловкости за то, что опять эта грудь мешается и попадается под руку где не надо. Я очень надеялась, что Саша не заметит, что моя грудь его касается. Я съеживалась, старалась незаметно подвинуться, как бы во сне, или просто терпела. Мне казалось, что если я начну активно шевелиться или убирать руку, то он поймет, что его рука не там, и это будет неловко. Я не хотела, чтобы ему было неловко».

Когда Вике было 17 лет, она попыталась покончить с собой из-за семейных проблем. Девочка выжила, но из-за множественных переломов год была прикована к кровати:  сначала она лежала в больнице, потом дома. Мама Вики обратилась к Саше, и он помог найти хорошего травматолога в больнице, бывшего участника клуба. Несколько раз Саша навещал Вику в больнице, поддерживал словами. После выписки стал приходить к ней домой. 

«Когда он приходил, дома были мама и бабушка. Я так поняла, он убеждал их, что нам надо поговорить, что он окажет мне психологическую помощь. Не знаю, как еще объяснить, что они не заходили в комнату либо вообще уходили из дома. В обычной жизни бабушка заглядывала в комнату каждые пять минут, если я не одна, — вспоминает Вика. — Он садился рядом с моей кроватью и начинал разговаривать».

В один из таких визитов Вика приняла решение, что больше не хочет ходить в клуб, и высказала Саше все свои претензии о клубной жизни: как распределяют по группам и дежурным парам, как у одних есть привилегии, а другим говорят, что они должны их заслужить. 

«Саша сказал, что я все преувеличиваю, и стал наводить какой-то туман, говоря много слов и не говоря вообще ничего по существу. Я заплакала и тут осознала, что он полез под мою майку. Это было настолько неожиданно и неуместно, что мне стало отвратительно», — продолжает Вика. Девушка сказала Саше, что ей неприятно, и попросила убрать руки. «[Саша] какое-то время доказывал, что так нужно, так хорошо, так надо и что он хочет так делать». Вика испытывала отдельный ужас оттого, что сейчас бабушка все-таки войдет и все увидит: «Полный бред — но я точно понимала, что происходящее интерпретируют против меня. Очень странные чувства». 

Вика вспоминает, что в тот момент она впервые отчетливо увидела в Саше не главного и мудрого руководителя клуба, а просто «больного мужика». Это придало ей сил. 

«Я отпихнула его руки и сказала: “А я не хочу. И давай с этим закончим. Не приходи сюда больше. И если ты делаешь это с другими девушками, то знай, что это неприятно”. Не помню, как он сформулировал свой ответ, но суть была в том, что если я кому-то расскажу, то обо мне в клубе будут помнить как о сумасшедшей инфантильной девочке и ничего, кроме смеха и сочувствия, я не получу, и поэтому мне никто никогда не поверит». Больше Саша ее не навещал.

Угроза не была пустой. Примерно через полгода после того, как я пришла в клуб, я впервые услышала, что когда-то в клубе была девочка Марго. Это была очень плохая девочка, и все были рады, что она ушла. Еще через какое-то время я узнала, что девочка ударила Сашу и назвала козлом. «Ой, Марго-не-трогайте-меня-Марго» — так говорил Саша, если кто-то заводил о ней речь.

В 2005 году, когда Маргарите (фамилия не указана по ее просьбе) было 15 лет, она пошла с Сашиной группой в поход под Краснодар. Сначала все было как в других историях. Они оказались в одном спальнике в отдельной двухместной палатке. Как вспоминает Маргарита, ночью она почувствовала, как чужая рука лезет ей под термобелье. Она попыталась отползти, но Саша притягивал ее обратно и продолжал. 

«Я не очень долго думала и просто ударила его локтем под дых и сказала что-то злое, — рассказывает Маргарита. — Он скрючился, ничего не ответил и отодвинулся. Остаток ночи прошел спокойно, но я не могла заснуть, потому что опасалась повторения». С утра она не понимала, что делать, но ей помог сам Саша — он решил, что часть ребят должны поменяться палатками и спальниками. Параллельно он попытался поговорить с девочкой: «Объяснял, что я все не так поняла, у него замерзли руки и греть их под термобельем соседа — это нормально. Я ответила, что их можно было согреть как-то по-другому». 

После этого случая Маргарита перестала быть фавориткой Саши. До того, по ее словам, руководитель похода постоянно хвалил ее и говорил, как она важна для турклуба. Теперь все изменилось. «Мы сидели у костра, обсуждали прошедший день, и Саша каждый раз упоминал, какая я неудачная и как от этого страдает группа, — рассказывает Маргарита (мне не удалось связаться с другими участниками того похода). — Он говорил, что я порчу людям поход. Наверное, расчет был на то, что я раскаюсь, расплачусь, приду к нему с извинениями». 

Когда они вернулись, Маргарита попыталась обсудить инцидент с одним из руководителей — они дружили, и она могла ему довериться. По ее словам, он сказал, что Саша «такой» и что взрослые «мирятся с его особенностями», потому что без Щербины турклуб невозможен (я не называю имя этого инструктора, потому что он погиб в 2014 году). «Другой старший инструктор сказал, что мне нужно памятник поставить, потому что я первая девчонка, которая дала отпор Саше, — продолжает Маргарита. — Стало понятно, что это не первый случай и моя история не уникальна. Все руководители и практически все старшие участники были в курсе того, что происходит». 

Маргарита ушла из клуба, когда Саша, по ее словам, напрямую запретил другому руководителю брать ее с собой в поход.

Насколько я могу судить, это был не единственный подобный случай. Так, в разговоре со мной Любовь Крутенко вспомнила другой поход в том же 2005 году, в котором 14-летняя девочка (связаться с ней мне не удалось) пожаловалась на Сашу и попросила других участников ей помочь: хотя бы поменяться с ней спальниками. По словам Любы, никто не согласился. «Сейчас я не понимаю, почему мы все не пошли к Саше и не поговорили, — говорит Крутенко. — Может, сама идея такого разговора никого особо не вдохновляла, потому что лично я не помню, чтобы хоть раз говорила с Сашей по своей инициативе». Через год в поход следующей категории сложности девушка не пошла и вскоре перестала заниматься в клубе совсем.

Через несколько месяцев после того, как Саша домогался Вики, она попыталась обсудить это с друзьями по клубу — некоторые из них уже были инструкторами. «Меня подняли на смех, — вспоминает Вика. — Говорили, что Саша у нас просто о-го-го и э-ге-гей, девушки вешаются на шею, чего бы их не полапать». Маме она решилась рассказать только через 10 лет. Та ей не поверила: «Сказала, что это невозможно, что Саша столько для меня сделал. Что она говорила со многими родителями из клуба и все о нем очень хорошего мнения». Большинство из тех, кто рассказал мне о домогательствах Саши, так и не сказали ничего родителям. 

К тому моменту как я начала задавать вопросы для этого материала руководителям турклуба, некоторые из них знали, что Вика рассказала мне свою историю. Двое из них описали ее примерно так, как ей обещал Саша: очень эмоциональная, неадекватная, неуравновешенная.

В 2004 году 12-летняя Оля М. (фамилия сокращена по ее просьбе) приехала в лагерь «Эко» по совету одноклассниц. Ей понравилось, и она приехала снова, а потом еще раз. Здесь она заводила друзей, влюблялась; здесь у нее все получалось — она даже стала инструктором «Робинзон-тренинга». Через три года она пошла в поход с группой Саши Щербины в турклубе. «Мне очень нравился Саша и то, что он выделял меня среди остальных, — вспоминает она. — Это был мой первый поход, и он постоянно хвалил меня за то, как я классно справлялась». 

Через некоторое время Щербина позвал ее в следующий поход — второй категории сложности (всего категорий шесть). «Вещи в спальнике», как это называет Оля, начались, еще когда они тренировались. Саша сказал, что они будут спать в одном мешке. «Он аккуратно положил мне руки на живот, типа они холодные и надо их погреть, а потом руки перекочевали на мою грудь, — продолжает Оля. — Я помню, как у меня колотилось сердце. И я помню, как у него колотилось сердце, — это одно из самых неприятных воспоминаний. Мне не было страшно, но единственные мысли в моей голове в тот момент были: “Меня здесь нет. Я ничего не чувствую. Меня здесь нет”». Оля вспоминает, что не отреагировала на домогательства и они продолжались — и той ночью, и потом. 

Она стала одной из фавориток Саши. У нее появились привилегии: они дежурили вместе, и Саша мыл за нее посуду холодной водой, выполнял другую тяжелую работу. «У меня было ощущение, что меня покупают, будто моя лояльность позволяет мне приобретать эти бонусы», — говорит Оля. По ее словам, она понимала, что происходящее «плохо», но ей слишком сильно хотелось оставаться частью клуба. Саша приглашал ее к себе домой, но она твердо решила, что не пойдет. Чем больше проходило времени, тем более отчетливо Оля понимала, что нужно что-то делать. Ситуация начала приводить ее в отчаяние. 

«Меня угнетало, что я в положении, когда в принципе не могу дать отпор, — продолжает она. — Вокруг меня люди. Если я что-то скажу или даже движением покажу, что что-то странное происходит, я как будто подставлю себя, подставлю Сашу». В какой-то момент они вместе оказались в палатке днем. Как вспоминает Оля, Саша начал тянуть к ней руки — как бы по-дружески, а она начала его по этим рукам бить — как бы в шутку, но сильно. После этого домогательства в спальнике прекратились. Саша исключил Олю из фавориток, а потом перевел ее из группы, которая ходила в походы второй категории сложности, в первую группу, где тогда занималась я. Я помню, как она пришла к нам посреди года: это было неожиданно и странно, но Оля ничего не рассказывала, а мы не спрашивали. Оля мне нравилась, она была опытной участницей походов, поэтому я просто обрадовалась. 

«У меня тогда не было даже мысли рассказывать кому-то [о домогательствах], — объясняет Оля много лет спустя. — Мне казалось, если я начну качать свои права и разбираться, я испорчу репутацию клубу, испорчу репутацию Саше, испорчу репутацию себе. Что будет с его женой? С его детьми? Я не хотела испортить жизни людям, которые любят клуб, которые там работают, которые туда приходят. Саша — ядро и сердце организации, мне казалось, что моя защита того не стоит». Сейчас девушка называет это «стокгольмским синдромом»: «Я понимала, что происходило плохое, и вместе с тем я восхищалась Сашиной личностью, его интеллигентностью, его талантами, его человеческими качествами, тем, как он организовал лагерь и турклуб».

Через два года, когда Оле было уже 17, она приехала в «Эко» отдохнуть на несколько дней. На железнодорожной станции ее встретил Саша на своей машине; они общались как ни в чем не бывало. По дороге в лагерь они остановились около магазина, потому что Саша решил купить Оле мороженое. «Он сел ко мне на заднее сиденье, протянул мороженое, обнял меня за плечи, его рука проскользнула вниз на грудь, он начал ее мять, — говорит девушка. — Он будто даже мое согласие спрашивал: “Нормально так?”. Я оробела, пробормотала: “Э, ну да”. Хотя на тот момент уже могла дать ему по лицу, развернуться и уехать в Москву. Я очень долго презирала себя за эту ситуацию. Он пересел за руль, и мы поехали в лагерь».

Еще через год Оля встретила Сашу в метро — они случайно вышли друг другу навстречу на станции «Строгино». «Я тогда искренне подошла и обняла Сашу, он даже удивился и немного оторопел, — вспоминает девушка. — Мы перебросились парой фраз и разошлись. Я на тот момент уже четко понимала, что не хочу возвращаться в клуб после всего опыта с Сашей. Но одновременно искренне его любила как отца и старшего друга». Оля говорит, что это «странное смешение чувств» она до конца не понимает даже сейчас.

Истории, которые рассказали мои собеседницы, происходили с 2001 по 2010 год. И даже те, кто согласился поговорить, боялись и боятся навредить клубу и лично Саше. 

Пока я работала с материалом, я иногда останавливалась и тоже начинала бояться. Потом перечитывала расшифровки интервью с девочками и продолжала писать. Я не знаю, как буквально за пару лет клубу удалось привить мне такую привязанность. Даже 15 лет назад я ничего не рассказала родителям о своих подозрениях прежде всего потому, что боялась, что меня сразу заберут из клуба и я больше никогда не поеду в «Эко». Я боялась, что все закончится очной ставкой с Сашей, в которой я проиграю из-за неопытности и отсутствия вещественных доказательств. И одновременно — боялась разочаровать Сашу, боялась его осуждения.

Почти все, с кем я говорила, понимали, о чем пойдет речь, еще до того, как в разговоре возникало слово «домогательство». Некоторые спрашивали, решил ли кто-то из жертв подать в суд. Практически никто не удивлялся. От некоторых разговоров у меня возникало ощущение, что девочки годами ждали, чтобы кто-то наконец-то об этом спросил. 

Отказали в интервью две девушки. У обеих были продолжительные отношения с Сашей; многие об этих отношениях знали. Одна из них — я буду называть ее Аллой — в какой-то момент написала одной из моих собеседниц: «Остановитесь. Вы что, хотите Сашиной смерти?» 

В 2010 году Саша завел с Аллой почти публичные отношения — тогда ему было 53, а ей — 17; несколько моих собеседников говорят, что отношения начались раньше. Они вместе жили в палатке; другие участники лагеря переставляли свои палатки подальше, чтобы не слышать стоны. Ситуация показалась Оксане Родиной, заместителю начальника лагеря, неприемлемой, и она решила провести разговор — с Аллой. На него она собрала других девочек, которые раньше были в фаворе у Саши. 

«Это был кошмар, мне до сих пор стыдно перед Аллой, — вспоминает одна из участниц разговора. — Я лично говорила ей что-то из серии: “Тебе надо прекратить это!”. Конечно, не ей надо было это прекращать. Она плакала, говорила, что не знала, что Саша еще к кому-то приставал, говорила, что это же болезнь, его же могут за это посадить. Алле было очень плохо». Алла ушла в слезах, разговор ничем не закончился. Их отношения с Сашей продолжились, но были уже не такими публичными. 

Возглавляют клуб три человека — до последнего времени ими были Александр Щербина и двое молодых ребят, которые пришли в клуб в те же годы, что и я. Кроме того, у каждого отделения есть свой руководитель: взрослый человек с большим опытом, который тренирует ребят, готовит к соревнованиям, ходит с ними в походы в течение года, а потом ведет в категорийный поход. Еще в таких походах к группе присоединяется заместитель руководителя — кто-то из «стариков». 

Щербина работал и начальником лагеря «Эко». Его заместитель по «Эко» Оксана Родина долгое время состояла в руководстве клуба, а теперь ведет в нем отделения. За каждой группой в лагере закреплен вожатый — как правило, «старик» клуба. Еще в каждой группе есть младшие инструктора — члены клуба, которые помогают вожатому.   

На сайте лагеря Оксана Родина охарактеризована как «девушка с феноменальной памятью». Она легко приняла предложение встретиться и поговорить со мной, но на встречу без предупреждения пришла со своей приятельницей, давней участницей клуба, которая, по моим данным, давно знала о домогательствах и за несколько дней до того отказалась со мной общаться. Говорить под запись Родина отказалась, но согласилась, чтобы я своими словами коротко изложила ее позицию. 

Родина не хотела огласки и утверждала, что руководители ничего не знали. Она спрашивала, чего я добиваюсь, и предлагала все решить по-тихому внутри клуба: например, заключить какой-то договор с Сашей о том, что он уйдет из клуба, чтобы я и жертвы домогательств могли это проверить. По ее словам, сама она ничего странного в общении Саши с девочками не замечала: «Я что, должна была подходить к девочке и спрашивать, не трогал ли ее Саша?» 

В моем первом походе в Хибины в 2007 году руководителем была Татьяна Чегаева. Это был так называемый эковский поход — «Гадкий утенок» проводит его для всех желающих параллельно большому клубному походу. В основном туда шли ребята из лагеря и «старики». С нами в походе был Даня (имя изменено по его просьбе) — тихий 13-летний мальчик, чем-то похожий на молодого Тимоти Шаламе. Ближе к концу похода я и еще несколько ребят обратили внимание, что Даня ведет себя так, будто ему не по себе. Параллельно к нему проявлял повышенное внимание один из участников похода — взрослый мужчина Алексей Каблов. Как Каблов попал в детский поход, мы так и не выяснили. 

Мы спросили у Дани, все ли в порядке. Выяснилось, что нет: его напрягало, что Каблов постоянно за ним ходит и предлагает встретиться в Москве. Мы стали присматривать за Даней и почаще звать его к себе в компанию.

Как я выяснила, когда связалась с Даней во время подготовки материала, тогда он не говорил нам всего. Даня рассказал, что однажды ночью в том походе Каблов расстегнул его спальник, просунул руку под термобелье мальчика и трогал его гениталии. Даня вспоминает, что проснулся от прикосновений; Каблов убрал руку и извинился, что напугал. Даня никому не рассказывал об этом 15 лет: «Даже когда вы спрашивали про его подозрительное поведение тогда, мне было страшно и, наверное, стыдно, хотя я сейчас понимаю, что мне-то стыдиться было нечего». 

«В каком-то лагере или на сборах в Подмосковье он предлагал подвезти [меня] до дома. Я уже понимал, что это ненормально, — продолжает Даня. — Я пытался избегать его в лагере: уходил в другую часть — он приходил туда же через пару минут. Уходил обратно — он тоже туда». Даня вспоминает, что в какой-то момент над ним начали смеяться: «“Смотрите, он от него бегает, что ли?”. Хотя это явно был красный флаг и повод разобраться, а не шутить».

Я не помню, рассказали ли мы тогда о Даниных проблемах руководителям. Точно рассказали «старикам». В течение 2006–2008 годов Каблов продолжал ходить в клубные походы, приезжал в «Эко» и даже помогал на соревнованиях. 

В 2016 году один из воспитанников другого московского турклуба обратился к своему руководителю в связи с неоднозначными сообщениями от Алексея Каблова во «ВКонтакте». С Кабловым мальчик знаком не был, сообщения его насторожили, однако у них было много общих друзей. «Я думаю, что Каблов использует большое количество общих друзей, чтобы войти в доверие к детям», — рассказывает руководитель турклуба (он попросил не называть свое имя).

В 2019 году история повторилась: к тому же руководителю обратился еще один воспитанник с претензиями в адрес Каблова. Чтобы выяснить, что это за человек, руководитель создал чат со всеми друзьями, у кого был в друзьях Каблов; треть из них были из «Гадкого утенка». «Никто про него ничего не знал, — рассказывает руководитель. — У меня не было ресурсов на полноценную борьбу, я просто объяснил всем ситуацию и предложил удалить его из друзей, чтобы обезопасить детей». По его словам, общие друзья с Кабловым у него остались до сих пор. Сам Алексей Каблов на мои вопросы не ответил.  

Татьяна Чегаева, сестра жены Щербины, сотрудничала с «Гадким утенком» с начала 1980-х; в 2000-х годах она была одной из руководительниц клуба и активно участвовала в жизни лагеря «Эко». В 2012 году Вика рассказала Чегаевой о домогательствах Саши. Сообщение было грубым и без подробностей (у Чегаевой был конфликт с девушкой), однако его было достаточно, чтобы руководительница озаботилась ситуацией. Она сообщила нескольким мужчинам-руководителям об обвинениях и попросила их поговорить с Щербиной. Тот ничего не признал (эту историю мне подтвердили двое свидетелей). Подробности о домогательствах у девушки никто выяснить не попытался. 

С Чегаевой я тоже пообщалась. Наша переписка была похожа на разговор с Оксаной Родиной. Чегаева укоряла меня, что я не рассказала о проблеме 15 лет назад, тоже взывала к моей личной ответственности за последствия для клуба, тоже предлагала подумать о стрессе, который испытают имеющие к нему отношение люди, тоже говорила, что «есть более эффективные, целенаправленные и гуманные возможности решения проблемы». 

Я отказалась от «более эффективного» решения по нескольким причинам. Институт репутации важен. Чтобы прекратить практику подобных домогательств, нужна общественная дискуссия, результатом которой станет обсуждение, создание и внедрение «защитных механизмов». Чтобы эта дискуссия произошла, необходимо как можно больше публичных кейсов. Мне кажется важным, чтобы подростки и их родители могли прочитать этот текст — и узнать, как может выглядеть насилие. Еще мне кажется опасной ситуация, когда десятки людей оказываются свидетелями безнаказанности. И наконец, есть девочки. Возможность заступиться за себя даже спустя много лет — это важно, я не могу предать их мужество и доверие. В конце концов, на «гуманное решение проблемы» у клуба было 20 лет.

Я не знаю, что и в какой степени на самом деле знали руководители о домогательствах. Но я знаю, что они узнали о том, что я начала работать над этим материалом, уже через неделю после первого интервью. Татьяна Чегаева начала писать бывшим участницам клуба с предложениями встретиться и поболтать (эти разговоры проходили примерно по тому же сценарию, что разговор со мной). 

За два с половиной месяца, что я работала над материалом, со стороны клуба к девочкам обратились восемь человек из числа бывших и нынешних руководителей, а также «стариков» клуба. Все говорили одно и то же: клуб вам столько дал, давайте публикации не будет, давайте все решим сами, и вообще Саша готов уйти из клуба. Один раз через «стариков» мне передали такое же личное сообщение от самого Саши: он готов уйти из клуба, если ситуация не будет предана огласке. Насколько мне известно, лично Саша ни с кем из пострадавших не связывался, но позвонил одной из свидетельниц и в течение двух минут уговаривал ее встретиться с ним, чтобы просто поболтать на неопределенную тему. До того они с девушкой не общались много лет.

Среди наших собеседников также были 19 мужчин, которые в разное время имели отношение к клубу. 12 из них подтвердили, что слышали о «приставаниях» со стороны Саши. Большинство относились к этой информации индифферентно: «А зачем они на это шли? Он им что, бесплатные путевки в лагерь обещал?» Один человек сказал, что, даже если девочки пострадали, скандал принесет много боли другим людям. Другой сообщил одной из моих собеседниц, что она просто хочет хайпануть на теме и стать героиней эротической истории. Мне кажется, они искренне не понимают. 

В середине января 2023 года Александр Щербина без объяснения причин покинул пост главы «Гадкого утенка». Его сменил 47-летний Алексей Ермилов; он согласился со мной пообщаться, но сразу оговорился, что все содержание разговора останется между нами. На своей странице во «ВКонтакте» Щербина попросил прощения, если кого-то «вольно или невольно» обидел. В чате турклуба он написал, что остается большим другом и помощником «Гадкого утенка». 

Я попыталась поговорить с Сашей через несколько дней после этого заявления. Он не взял трубку, а когда я написала ему сообщение, отверг обвинения: «Такого не было. У девочек богатая фантазия. Прошу больше с этой темой ко мне не обращаться».

Людям, которые провели с клубом несколько лет, часто было сложно покинуть «Гадкий утенок». Саша обижался, упрекал, вел долгие разговоры. 

«Саша был недоволен, когда я стала меньше участвовать в жизни клуба, — рассказывает Жанна. — Я тогда перешла в новую школу, нагрузка увеличилась, к тому же я пошла в школьный кружок, вечерние занятия в котором пересекались с турклубными. Мы несколько раз разговаривали тет-а-тет о моей роли в клубе, как мало я на себя беру, Саша был этим раздосадован. Он был разочарован, потому что меня “растили” в турклубе, я вскоре должна была стать одним из руководителей, а я беру и ухожу. Мне было тяжело и больно, что вместо поддержки в сложное для меня время я получаю обвинения. В один из таких разговоров я просто расплакалась и ушла».

Я тоже уходила из клуба в слезах. Приехав в очередной раз в «Эко» в 2008 году уже в качестве инструктора «Робинзон-тренинга» (мне было тогда 16), я не стала участвовать в «Робинзонаде», а потом на общем костре рассказала, что мы с оставшимися детьми-отказниками хорошо провели время. После этого меня вызвали на разговор с начальством. Взрослые люди всерьез ругали меня за то, что я рассказывала, как мы купались и сделали салат. Я расплакалась и ушла. Больше я в лагерь не ездила.

В 2013 году, когда Вере Сафрошкиной было уже 23, она последний раз приехала в «Эко» как инструктор вместе со своим будущим мужем — тот стал завхозом и много времени проводил в лагере организаторов. «Довольно скоро он будто в шутку заметил, что Щербина ведет себя непристойно по отношению к девочкам и вообще здесь происходит какая-то херня», — рассказывает Вера. Тогда она не придала значения его наблюдениям. «Вся извращенность и ужас ситуации дошли до меня только к 30 годам». 

Некоторые из тех, кого домогался Саша, проходили психотерапию, но так и не решились заговорить о нем на сеансах. Другие много лет говорили с психологами именно про Сашу. Они признавались, что после разговора со мной к ним вернулся страх. Я сама тоже не решалась разобраться в этой истории 15 лет.