В ночь на 26 сентября произошла утечка на газопроводах «Северный поток–1» и «Северный поток–2». Через три дня на СП–2 обнаружили еще одно повреждение. Европейские расследователи считают, что это была диверсия. «Холод» поговорил с доцентом департамента мировой экономики НИУ ВШЭ Станиславом Рогинским о том, что могло случиться с газопроводом, кто в этом виноват и будет ли у Европы газ.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Что произошло с газопроводами и почему это важно?
Газопровод «Северный поток–2» достроили только в 2021 году — его пока не успели запустить, поэтому его повреждения никак не отразятся на объемах экспорта. Газ поставлялся в Европу по «Северному потоку–1»: в 2021 году Россия экспортировала через него 38% всего продаваемого в Европу газа.
До начала войны по «Северному потоку» в Европу шло около 5 миллиардов кубометров каждый месяц (чтобы понять, сколько это: в прошлом году предприятия и домохозяйства России потребили около 565 миллиардов кубометров газа, это примерно 47 миллиардов в месяц. — Прим. «Холода»). После введения санкций европейские страны стали закупать газ активнее, чтобы успеть заполнить свои хранилища до окончательного запрета импорта. Теперь из-за утечек газопроводы почти полностью вышли из строя.
«Быстро устранить утечку не получится, сначала надо ждать, пока в воду выйдет газ: до этого просто опасно спускаться к газопроводу, — говорит Станислав Рогинский. — Когда вода уже заполнит трубы, специалисты смогут спуститься под воду и установить, что произошло на самом деле и каким образом могут быть устранены полученные повреждения. С высокой степенью вероятности на дне выполнить ремонтные работы не получится: если произошел подрыв, то повреждения там серьезные».
По словам Рогинского, можно предположить, что поврежденные участки необходимо будет менять. «Для их укладки нужны корабли, способные это сделать. У России таких всего два: один из них — “Академик Черский” — находится на Дальнем Востоке, где обслуживает освоение Киринского месторождения. Второе судно — трубоукладочная баржа “Фортуна” находится в районе Мурманска. Оба судна должны еще прийти на Балтику, и это займет время. С учетом нынешней ситуации риски такого перехода [судов] также существенно выросли по сравнению с прошлым годом. Если бы заранее было понимание возможности теракта, то корабли базировались бы на Балтике, — уверен Рогинский. — Кроме этого, новые трубы еще надо заказать, произвести, организовать логистику с привлечением вспомогательных судов — ремонт займет минимум шесть месяцев, и то, если будут предприняты сверхусилия, которых мы пока не видим».
И что, теперь Россия не сможет продавать газ в Европу?
Россия сможет поставлять газ, но в гораздо меньших объемах. «Если подтвердится информация, что одна нитка “Северного потока” осталась в строю, потенциально она может работать на 20% от всей мощности одной нитки газопровода — примерно на уровне 5,5 миллиардов кубометров в год, — говорит Рогинский. — Но проблема с ремонтом и возвратом старых турбин, возникшая при профилактике “Северного потока”, никуда не делась. Если бы ситуация с турбинами осталась неразрешенной, а энергокризис продолжил бы усугубляться, европейцы после завершения процедуры сертификации могли бы переключиться на “Северный поток–2”. Но сейчас этого варианта нет».
Всего есть несколько магистралей для поставки российского газа в Европу: через Турцию, через Украину и через Беларусь с Польшей. Первый путь обеспечивает газом страны юго-восточной Европы, а северо-западные страны получали газ через «Северный поток» и «Ямал-Европу» (сейчас этот газопровод остановлен). Поэтому с этими поставками ситуация сейчас сложная.
«Помимо исполнения контракта 2019 года на поставки газа в Европу через Украину, который истекает в 2024, скорее всего, Россия может вернуться к транзиту газа по газопроводу “Ямал-Европа”. Значит, Россия будет платить Польше за его транспортировку высокий тариф помесячно, — объясняет Рогинский. — Другой вариант — наращивать поставки через украинскую газотранспортную систему, но так в нынешних условиях, конечно, сделано не будет: полученные от этого деньги украинская сторона потратит на войну. И здесь возникает вопрос военного планирования».
Как это вообще могло произойти?
Если «Северный поток» настолько важен для России, логично предположить, что в военных условиях за его состоянием должны были внимательно следить, а на случай повреждения газопровода иметь план смягчения последствий. Но ничего этого, судя по всему, сделано не было, и Станислав Рогинский видит в этом проблему с принятием стратегических решений в газовой отрасли.
«Стоит направить ваш вопрос менеджменту “Газпрома” — к тем, кто по своим должностным обязанностям должен был увидеть вероятность наступления такого риска и доложить наверх, — говорит Рогинский. — Неужели за семь месяцев ведения военных действий никто не спрогнозировал, что это [выведение газопровода из строя] может произойти? Никому из руководителей подразделений “Газпрома”, ответственных за риск-менеджмент, это не пришло в голову? Если не пришло, то это преступная халатность. А если пришло, почему никто не написал докладную записку руководству компании? Никто не предупредил немцев, датчан, финнов и шведов, что нужно усиленно охранять зону пролегания труб?»
Пострадают ли жители европейских стран от произошедшего?
По словам Станислава Рогинского, Европа стала третьей жертвой войны после Украины и России. «Энергетический кризис ведет к гибели европейской промышленности. Ее конкурентоспособность при цене 2000 долларов за тысячу кубометров газа снижается: такие цены нанесут ей колоссальный урон, — считает Рогинский. — В начале 2021 года 800 долларов за тысячу кубометров виделось пределом мечтаний для экспортеров газа, сейчас некоторые эксперты говорят о 4–5 тысячах долларов за тысячу кубометров нынешней зимой — именно за счет спекулятивной составляющей, которая есть на современном газовом рынке даже в условиях снижения спроса. Если говорить не о промышленности, а о людях, то зиму они переживут, [правительства] субсидируют газ для них. Но сколько это будет стоить?»
Когда в 2005-2006 годах российская сторона обсуждала будущее контрактной политики по газу, она пыталась убедить европейских партнеров сохранить формулы определения цены на газ к цене нефтепродуктов, а не к бирже, потому что биржа нестабильна.
«Тогда нам отвечали, что в будущем возникнет избыток предложения газа и им выгоднее отказаться от этих механизмов. Они верили, что рынок сам все отрегулирует. Но если вы посмотрите на нефтяные кризисы 1973, 1980 и на ситуацию 2000 года, то увидите, что спрос в тот момент превышал предложение на фоне различных политических событий», — говорит Рогинский.
По его словам, на газовых рынках сейчас паника, а в такой ситуации цена на бирже становится очень нестабильной и меняется в зависимости от новостей. Европа уже начала заполнять газом хранилища — Станислав Рогинский говорит, что это поможет на какое-то время сгладить снижение прямых поставок. При этом частные европейские компании сейчас могут покупать газ за условные 1,5 тысячи долларов за тысячу кубометров, но через 2–3 месяца на пике цен будут стремиться продавать его по максимальной цене, чтобы не торговать себе в убыток.
«Чтобы этого избежать, государствам Европы придется дотировать потребление или национализировать газовую отрасль, чтобы помочь с покупками газа. В этом случае расходы по обеспечению потребления лягут на государство, — объясняет Рогинский. — Немцы уже обсуждают национализацию трех компаний. Но в любом случае им будет тяжело».
Если и так был кризис, то в чем проблема?
Подрыв «Северного потока–1» усугубит этот энергетический кризис в Европе. Поставки газа не прервутся, но уменьшатся и подорожают. В контексте общего экономического ущерба от санкций эта диверсия — не самый тяжелый шок для России. Однако это поменяет расстановку сил на газовом рынке не в ее пользу — и точно не в пользу Европы, по мнению Рогинского.
