«В похожей атмосфере мы жили в Советском Союзе. Мне не хотелось туда возвращаться»

Истории людей в возрасте, которые покинули Россию из-за войны

С начала войны, по разным оценкам, Россию покинуло больше 150 тысяч человек. Если верить опросам активистов, чаще решаются на миграцию молодые люди без детей. «Холод» разыскал россиян, которые самостоятельно решили уехать, когда были уже пенсионного возраста.

«В России меня держала привычка»

Андрей, 61 год, бизнесмен, фотограф, путешественник, уехал во Францию

Я почти всю жизнь прожил в Москве и до 24 февраля 2022 года никогда всерьез не думал об отъезде. Надолго я уезжал лишь однажды, в восьмидесятые — по распределению семь лет проработал на Байконуре, в вычислительном центре, а потом вернулся домой.

[После развала СССР] я занимался своим небольшим бизнесом, мы с женой жили в нашем замечательном доме в Подмосковье и часто путешествовали. У нас в гостях каждые выходные собирались друзья и родственники.

Жизнь круто поменялась еще в 2014 году, когда наметилась изоляция страны, а доллар и евро выросли в два раза буквально за пару месяцев. Меня бессмысленно спрашивать, где я был восемь лет: все это время я старался объяснить всем, кто поддерживал происходящее, какой ужасный фитиль они подожгли. Собственно, сейчас мы видим, что фитиль догорел. 

За первые две недели войны я поспал в сумме часов 18. Все было как в тумане. Я редко пью, но в какой-то день налил себе большую рюмку водки — и все равно не смог уснуть.

Даже не помню, когда именно мы с женой решили уехать, но примерно через неделю после начала вторжения мы понимали, что это правильное решение. Я никогда не скрывал, что я против Путина и его решений, и рассказывал об этом в соцсетях. Число подписчиков наводило на мысль: «Дядя Андрей, к тебе могут прийти». А потом один мой товарищ, который в прошлом был связан с органами, сказал мне: «На твоем месте я бы отъехал на какое-то время». 

Как только документы были готовы, мы с женой и мамой взяли собаку, сели в машину и покинули страну. С собой мы взяли всего несколько сумок, все наличные, что у нас были, и некоторые особо ценные вещи вроде военных наград деда в рамке. 

Нашему сыну 39 лет. Он работает с большими данными в крупном французском банке. Он не просто одобрял наш отъезд, а даже в некотором роде настаивал. Мы уехали в Эстонию через Ивангород. Потом неподалеку от Риги сели на паром и отправились через Германию в Париж, где нас ждали сын и двое внуков. 

Когда мы уезжали, у меня была надежда в скором времени вернуться. Мне казалось, что эта нелепая агрессия не может длиться долго. Но, стоя на пароме, я почувствовал, что нахожусь на том самом «философском пароходе». Я ведь никогда не уезжал вот так, не зная, когда вернусь и вернусь ли вообще. Хотелось, чтобы кто-то ущипнул, я проснулся и все это оказалось неправдой.

Ощущение одного чемодана — это страшно. Ты понимаешь, сколько дорогих тебе вещей и людей осталось там, куда ты не можешь приехать. Это разбивает тебе сердце. Больше всего в России меня держала привычка. За долгие годы, прожитые там, я привык к своему виду из окна, пить кофе вечером на террасе, здороваться с соседями в нашем поселке под Москвой и наблюдать, как это место цветет и развивается.

На следующий день после нашего прибытия во Францию мы с сыном отправились на парижский вокзал, чтобы помогать украинским беженцам. Администрация вокзала отдала свой буфет тем, кто прибывал из Украины, чтобы они могли дождаться там пересадки на следующий поезд, в Испанию или Ирландию. Так как многие украинцы не говорили на английском, я переводил их слова для французов, работавших в «Красном кресте». Потом мы влились в диаспору украинцев в городке, где живет мой сын, и помогали им на уроках французского. Также я занимался сбором гуманитарной помощи — грузил и отвозил коробки. 

Пару недель назад я прилетел по работе в Москву, и меня потрясло, что в городе совсем нет войны — ни одной Z-свастики на машинах, по радио тоже никто не говорил о войне. Вокруг — обычная летняя жизнь: люди гуляют, ходят в кафе, стоят в пробках, отмечают праздники. Единственное, что напоминает о войне, — это билборды с истуканами и подписью «Слава героям». Совершенно непонятно, почему мы должны гордиться этим человеком, что он сделал, почему он герой?

Когда закончились 90 шенгенских дней во Франции (По краткосрочной визе турист может находиться в странах Шенгенской зоны не более 90 дней за период в 180 дней. — Прим. «Холода»), мы уехали в Хорватию. Ближайшие три месяца мы проведем здесь, а потом, скорее всего, вернемся обратно к сыну. 

Сейчас я учу французский и практикую английский. Это дает пищу для ума. Понимания, что я буду делать через месяц или через год, у меня нет.

«В похожей атмосфере мы жили в Советском Союзе. Мне не хотелось туда возвращаться»
Фото: Tengyart / Unsplash

«В России стало буквально невозможно дышать»

Любовь (имя изменено), 70 лет, кандидат наук, преподаватель. Уехала в Израиль

Последние несколько месяцев перед войной в России стало буквально невозможно дышать. Нельзя писать и говорить то, что ты думаешь. Из всех государственных СМИ лилась чрезвычайно агрессивная пропаганда, и многие даже адекватные прежде люди стали поддерживать диктатуру и действия властей. В похожей атмосфере мы жили в Советском Союзе, и мне не хотелось туда возвращаться. Поэтому я уже давно подумывала о том, чтобы уехать: многие мои близкие более 30 лет живут в Израиле. В начале этого года мы с дочкой, ее мужем и их детьми решили подать документы на израильские паспорта

Я всю жизнь прожила в Москве — работала в академическом институте и параллельно преподавала детям математику. 20 февраля я уехала в гости к сестре в Израиль, а когда открыла новости 24 февраля, приняла решение не возвращаться домой. В тот же день дочка с семьей приехали в Москву из зимнего отпуска, взяли документы, и уже 9 марта мы собрались в Израиле все вместе. А 20 марта мы получили израильские паспорта и статус новых репатриантов. 

Сейчас мы получаем от государства материальную помощь на первые полгода жизни в стране, нам выплачивают деньги на съем квартиры, и я дополнительно получаю пенсионное пособие. Теперь мы живем в Хайфе. Я продолжаю преподавать и удаленно работать в институте. Мы все учим язык. Израиль оплачивает репатриантам полгода изучения иврита. 

Мой дом сейчас здесь. У меня не было чувства, что я попала в неизвестную, чужую страну. Последние 30 лет я приезжала сюда к родственникам и друзьям не по одному разу в год. Я люблю Израиль, мне здесь очень комфортно. Важно и то, что многие из московских родных и друзей также оказались здесь. Поэтому с переездом круг общения в значительной мере сохранился. 

Все наше имущество пока в Москве. Надеюсь, мы сможем постепенно перевезти сюда хотя бы часть наших книг.

Конечно, я ностальгирую по прошлой жизни. Мне жаль было покидать мою работу, друзей, близкую мне культурную жизнь, концерты, музеи. Но я не могу вернуться в Россию, пока там происходит то, что происходит сегодня.

«Меня держало все — родители, работа, дом, друзья»

Валентин (имя изменено), 62 года, музейщик и переводчик, уехал в Израиль

Еще до вторжения России в Украину нас с женой настораживали репрессии в отношении оппозиционных изданий и неправительственных организаций, закон об иноагентах. Самым удручающим событием для нас стало закрытие в конце декабря 2021 года общества «Мемориал». Но мы никогда всерьез не думали об эмиграции: меня держали в Москве родители, работа в музее, дом, друзья. Иными словами — все. Возраст тоже играл важную роль: я все-таки больше 60 лет прожил в одной стране.

В 2020 году мы все же подали документы на репатриацию, у нас не было намерений переезжать в Израиль на ПМЖ, просто с израильским паспортом можно без визы ездить во многие страны. 

В середине февраля 2022 года мы снова приехали в Израиль, чтобы навестить дочь. А 24 числа началась война.

Первые несколько недель у меня не проходил мандраж, я не понимал, что делать. Мы с женой решили остаться в Израиле — по крайней мере до конца года, пока государство оплачивает нам жилье, как новым репатриантам. Это было очень тяжелое решение для нас обоих. Мы не знаем, что будет дальше, поэтому не можем строить планы на будущее.

Мне пришлось уволиться с работы в России. Помню, коллеги перед отъездом [в гости к дочери] мне в шутку сказали: «Ну вы уж, пожалуйста, возвращайтесь». Получается, сглазили. В России я пенсионер, а в Израиле пенсионный возраст (для мужчин) наступает позже, с 67 лет. Поэтому нам с женой необходимо работать, чтобы выжить. 

Моя жена по профессии тоже музейщик. Однако для таких людей, как мы, здесь работы нет. Точнее, работы много, но она преимущественно физическая: нужны посудомойщики, охранники, работники на конвейерах и заводах. Для того, чтобы работать по моей специальности, надо хорошо знать иврит, а мы с женой только начали его изучать.

Так как мы не планировали оставаться в Израиле надолго, мы взяли вещи ровно на месяц. Хорошо, что мы в теплой стране и проблема одежды не стоит так остро. Кроме того, здесь многие люди просто отдают одежду — буквально выносят чистые, едва ли не глаженные вещи на помойки. Мы с женой этим пользуемся. Надо сказать, что в Израиле очень открытое и дружелюбное общество: не только государство помогает новым репатриантам, но и отдельные люди. Здесь это принято.

Мы живем очень скромно, так как в Израиле все очень дорого — раза в три дороже, чем в России. Когда наши накопления кончатся — а кончатся они очень скоро, — придется соглашаться на любую работу. Или возвращаться обратно.

«В похожей атмосфере мы жили в Советском Союзе. Мне не хотелось туда возвращаться»
Фото: Myznik Egor / Unsplash

«Я почувствовала, что у меня теперь нет ни дома, ни друзей»

Анна (имя изменено), 59 лет, пенсионерка, уехала в Австрию

Всю жизнь я прожила в разных районах Москвы и Подмосковья. Во времена СССР у нашей семьи было трудно с деньгами: папа работал инженером, мама — учительница, но зарабатывали они немного. Мы всегда на всем экономили, жили в маленькой хрущевке, у меня никогда не было своей комнаты.

Закончив школу, я получила два высших образования — техническое и лингвистическое, работала в НИИ и частных компаниях, не только российских. Но после рождения ребенка на карьере я поставила крест, стала сидеть с детьми, заниматься домом. Так и дожила до пенсии. 

18 февраля 2022 года мы вместе с мужем и 15-летней дочкой отправились на февральские каникулы в Будапешт. У мужа был обратный билет на 25 число, нужно было вернуться по работе. Из-за войны было страшно его отпускать, но он улетел. А вот наш рейс через несколько дней отменили. И сын, и муж настояли на том, чтобы мы с дочкой продлили жилье и задержались в Будапеште. А затем поехали в Сербию.

В тот момент мне казалось, что жизнь остановилась. Я почувствовала, что у меня теперь нет ни дома, ни друзей. Две недели в Сербии мы плакали и не знали, что делать. А потом решили, что возвращаться в Россию пока слишком страшно. Так как дочка училась в школе с немецким уклоном, да и у меня есть диплом преподавателя немецкого языка, мы решили, что лучше всего нам отправиться в Австрию. Я написала письма в австрийские гимназии — дочку приняли на учебу, и мы перебрались в Вену.

До 24 февраля мы никогда не думали об отъезде из страны, хотя ситуация, конечно, становилась хуже. Пропаганда внушала нам, что мы никому за границей не нужны, а оказалось, что в России мы еще меньше кому-то нужны. Многие знакомые продолжали нас отговаривать от отъезда даже после начала войны. Говорили: «Аня, не делай глупостей. У тебя там дом».

Мне и правда грустно оставлять наш дом в Москве, в котором мы все делали своими руками. Но особенно в чужой стране мне не хватает общения, той компании, которая была у меня в Москве.

Чтобы практиковать язык, я дала объявление в языковую биржу при университете. Там можно найти тандем: я помогаю учить русский, в обмен мне помогают учить немецкий. Поначалу я переживала, что не смогу обучать русскому, поэтому пропустила несколько обращений. Потом получила отклик от женщины немного моложе меня. У нас совпадали увлечения: классическая музыка (особенно эпохи барокко), театр, пешие прогулки. Она оказалась очень интересным человеком с непростой судьбой. Теперь мы с ней ходим в венские парки и театры.

Дочке было тяжело. Ей было трудно расстаться с любимой комнатой и близкими друзьями. Однако она поняла, что, вернувшись в Россию, она не увидит того, что там было 17 февраля, когда мы уехали. Возвращаться придется в другую страну. Муж остался в России, у него работа. Он занимается консультированием по вопросам финансов и корпоративного управления и периодически приезжает к нам на неделю.

Сейчас моя главная цель — довести немецкий до нормального уровня. Я поступила на курсы при университете. Решаю бюрократические вопросы и пытаюсь с дочкой встать на медицинский учет и найти работу. Дочка учится в школе. Даже с ее неплохим немецким приходится много работать: в школе изучают биологию, химию, физику, а там сложные термины, которые приходится учить. Сейчас мне важно, чтобы она закончила гимназию и поступила в университет. 

Австрийцы к нам невероятно добры. Такую помощь, такую отзывчивость я не встречала нигде. Даже малознакомые люди после короткой беседы предлагали нам пожить в их квартире или помочь с бытовыми вопросами. Нам в России из телевизора говорят, что в других странах нас встретят злобой, но на самом деле все ровно наоборот.

Фото на обложке
Peter Scherbatykh / Unsplash
Поддержите тех, кому доверяете
«Холод» — свободное СМИ без цензуры. Мы работаем благодаря вашей поддержке.