Немного другая Россия

Поморы и казаки, Калининград и Урал. Как регионы боролись за автономию и как ее потеряли

Покушение на территориальное единство страны — одно из самых тяжелых обвинений, которое российские власти могут предъявить кому-либо. Однако еще недавно в России регионы боролись за независимость от центра, и считать крамолой и угрозой единству страны это стали далеко не сразу. Притом стремление к самостоятельности на местах проявляли не только по национальному признаку. «Холод» рассказывает, как в 1990-е годы создавали Уральскую, Поморскую и Донскую республики, а Калининград и Санкт-Петербург пытались заново обрести европейскую идентичность.

Уральский франк

Немного другая Россия

Летом 1993 года в Свердловской области была провозглашена, а чуть позже тихо и без сопротивления ликвидирована Москвой Уральская республика. 

За самостоятельность региона, не имевшего автономного статуса в советский период, решила бороться его номенклатура. Замысел Уральской республики связывают с Эдуардом Росселем — ярким местным политиком и многолетним главой региона. Однако он не первый, кому пришла в голову подобная идея. Движение «За Уральскую республику» появилось в Екатеринбурге (тогда еще в Свердловске) в конце 1990 года. В нем участвовал Антон Баков — на тот момент молодой предприниматель, в конце 1980-х создавший в Свердловске первые частные туристические фирмы «Кедр» и «Малахит». 

Эдуард Россель в своей книге воспоминаний несколько снисходительно называет Бакова «вечный мальчишка, задорный, пронырливый парень». Сам же Баков в книге «Демократия по-русски» описывает, как еще в 1990 году на выдвижении кандидатов в народные депутаты РСФСР (именно съезд 12 июня 1990 года провозгласит суверенитет России) твердо отстаивал идею разделения тогдашней РСФСР на пять крупных образований, которые должны самостоятельно войти в СССР. Одним из таких образований должен был стать Урал. 

Идею разделения России на несколько новых республик Баков, по его словам, почерпнул из рассуждений Гавриила Попова — влиятельного деятеля демократического движения времен перестройки, будущего первого мэра Москвы. Попов в 1990 году выпустил брошюру «Что делать», в которой рассуждал о путях преобразования СССР, находящегося под угрозой распада. Одним из предложений Попова было уравнять в правах автономные и союзные республики и превратить бывшие автономии в новые субъекты Союза, которые должны самостоятельно урегулировать свои отношения с союзными республиками, в которые они входили.

Попов предполагал, что после формирования новой федерации в России могут появиться и новые «федеральные земли» — то есть крупные регионы со своим самоуправлением — Северная Россия, Южная Россия, Урал, Сибирь и так далее. Баков, по-видимому, увлекся идеей создания новых региональных «земель», которые должны прийти на смену РСФСР и позволить тем самым сохранить Советский Союз, хоть и в обновленном виде. 

В 2012 году в интервью журналу «Коммерсант-Власть» Антон Баков полушутливо говорил, что сепаратизм на Урале состоялся бы, если бы были в наличии сепаратисты — постфактум он оценивал поддержку создания республики довольно скромно. Однако в начале 1990-х идеей Уральской республики заинтересовались всерьез. Эдуард Россель — крупный производственник, возглавлявший в советское время строительные объединения Свердловской области, а в 1990 году избранный председателем местного облисполкома, оказался амбициозным политиком. 

В августе 1990 года, когда во время поездки по стране председатель Верховного Совета РСФСР (высший орган государственной власти РСФСР в 1937—1990 годах) Борис Ельцин, уже вступивший с президентом СССР Михаилом Горбачевым в схватку за верховную власть, заехал в родной Свердловск, Россель заявил, что хочет получить больше полномочий для своего региона, по образцу американских штатов. В Свердловск Ельцин тогда приехал из Поволжья, где он произнес знаменитую фразу, разошедшуюся в неточном варианте: «Берите столько суверенитета, сколько сможете проглотить». И республиканское движение Урала стало удобным инструментом для игр региональной номенклатуры.

Сам Россель в воспоминаниях рассказывал, что его превращению в «республиканца» способствовал случай в приемной министра финансов РСФСР, когда его после долгого ожидания не пустили в кабинет, куда тем временем без очереди зашел министр финансов Татарстана. Россель был уязвлен, что в чиновной иерархии министр автономной республики обладал более высоким статусом, чем глава крупного соседнего региона, не имевшего автономии. И он решил поддержать идею республики и использовать аппаратные возможности для ее воплощения в жизнь.

Россель воспользовался борьбой между Ельциным и возглавляемым Русланом Хасбулатовым Верховным Советом, которая ослабляла центр и давала региональным властям возможность проводить собственные инициативы. Когда в 1993 года Ельцин инициировал референдум о доверии собственному политическому курсу, в Екатеринбурге провели опрос общественного мнения, где жители должны были сказать, нужно ли области добиваться равноправия с республиками. «За» проголосовало 83%. 

1 июля 1993 года областной совет объявил о создании Уральской республики, а Россель вскоре заявил, что готовится и ее конституция. Тогда это было вполне в русле общих политических процессов: именно в это время на фоне противостояния Ельцина с Верховным Советом в Москве шла работа по созданию новой Конституции РФ (той самой, которая была принята на референдуме в декабре 1993 года и формально продолжает действовать и сейчас). 

Отсутствие общих правил игры и свободное действие разных сил — та реальность начала 1990-х, которую сложно представить 30 лет спустя — делали возможными почти невероятные замыслы. Одним из них стало появление региональных денег — так называемого «уральского франка» — физически существовавшей, но так и не запущенной в оборот денежной единицы.

Франк был идеей Антона Бакова, который продолжал самостоятельную деятельность в поддержку республиканской идеи. В 1992 году уральский предприниматель заказал на Пермской фабрике Гознака партию новых денежных единиц. В своих воспоминаниях он называет выпуск денег «рекламным» жестом. При этом, по словам Бакова, он добился официального разрешения на выпуск «франков» лично от возглавлявшего тогда правительство Егора Гайдара. Россель вспоминает при этом, что Баков говорил ему о полученном разрешении, а сам глава Свердловской области лично звонил Гайдару и узнавал, не против ли тот параллельного хождения в регионе новой валюты. Именно готовность Гайдара разрешить «франк» заставила опытного аппаратчика Росселя подозревать здесь опасную интригу, грозившую ему как главе региона тяжелыми последствиями вплоть до тюремного срока. В итоге «уральский франк» так и остался валютой-призраком.

Возможно, еще большую опасность для Москвы, чем региональные деньги, представляла поддержка Росселем идей Гавриила Попова: в сентябре 1993 года на региональном совещании высказывали идеи не ограничивать Уральскую республику Свердловской областью, а включить в нее и сопредельные регионы. 

Борис Ельцин, по-видимому, вынужден был терпеть претензии региональных глав, пока был занят борьбой за власть с Верховным Советом. После того как 4 октября 1993 года Верховный Совет был расстрелян из танков, а президент получил полный контроль над центральной властью, необходимости в излишней гибкости у него уже не было. 9 ноября 1993 года указом президента Свердловский областной совет был распущен, его решение о создании республики объявлено не имеющим силы, а 10 ноября другим указом «за превышение полномочий» Эдуард Россель был снят с должности главы региона. 

Никто из проголосовавших в апреле 1993 года на референдуме за создание республики не вышел на ее защиту.

Россия за Балтийским морем

Немного другая Россия

Калининградская область, после распада СССР отрезанная от основной территории России, была «естественным кандидатом» на особое положение. Однако первое постсоветское руководство области решило добиваться особого экономико-правового статуса региона, не поднимая вопрос о республике. 

«Судьба Росселя не была случайной, — рассказывает Соломон Гинзбург, который в 1991 году стал советником первого губернатора области Юрия Маточкина, а позже возглавил информационно-аналитическое управление области. — Пока мы в начале 1990-х вели работу с Москвой для признания особого статуса области, мне приходилось много бывать в Кремле, разговаривать с крайне влиятельным тогда Геннадием Бурбулисом или Сергеем Станкевичем, который был советником Ельцина. Сомнений, что Маточкин немедленно потеряет должность, как только произнесет слово “республика”, у меня не было. Ведь губернаторы областей тогда назначались президентом». 

К середине 1990-x власти Калининграда сумели убедить центр в необходимости предоставить области статус особой экономической зоны, что сильно упростило приток инвестиций и ввоз европейских товаров в регион. «В 1990-е и в начале 2000-х в Калининграде было много логичных поводов стремиться к интеграции с Европой, — говорит бывший главный редактор издания “Новый Калининград” Алексей Милованов. — Сюда приходили инвесторы, наши чиновники постоянно мотались за границу, с Запада приходили средства на разные инфраструктурные проекты. Так что многие думали: почему бы нам не стать ближе к Европе, раз уж мы и так отделены от России границами».

Соломон Гинзбург рассказывает, что во второй половине 1990-х власти области добивались включения специального параграфа о Калининградской области в соглашение между Россией и ЕС. А в 1993 году в Калининграде возникла Балтийская республиканская партия во главе с Сергеем Пасько, в программе которой было требование предоставить области автономию со статусом республики в составе России. Однако поддержкой этот лозунг в регионе не пользовался, да и сама партия ни разу не была представлена в региональном парламенте.

По словам Гинзбурга, опросы общественного мнения, проводившиеся в первой половине 1990-х, показывали, что поддержка автономии Калининградской области росла, когда в «Большой России» складывалась тяжелая или чреватая неожиданностями ситуация, например, осенью 1993 года, когда в Москве сторонники президента и парламента стали стрелять друг в друга, — однако поддерживающих автономию никогда не было больше 10%.

В 2000-х политический климат в стране стал меняться, и на любые признаки региональной «самости» начали смотреть с подозрением. В 2001 году в России были запрещены региональные партии (что после серии судебных разбирательств привело к ликвидации Балтийской республиканской партии в 2003 году). Также со все большим подозрением центральные власти стали смотреть на людей и организации, увлекающиеся историей региона, до 1945 года в течение многих веков бывшего частью Восточной Пруссии. 

С 2010-х годов в СМИ стали появляться материалы об «угрозе германизации» Калининграда. По словам Алексея Милованова, в кампании против «германизации» сыграло большую роль издание Regnum, которое (после возвращения к руководству им историка и бывшего чиновника администрации президента Модеста Колерова, когда-то основавшего Regnum) стало выискивать скрытые сепаратистские угрозы в российских регионах. «После фальсификации выборов в Госдуму в 2011 году, протестов на Болотной в Москве и переизбрания Путина в 2012 году ни о каком европейском векторе думать было нельзя, наша область все больше ощетинивалась “Искандерами”», — суммирует Соломон Гинзбург.

Вольный Дон

Немного другая Россия

Регионы могли претендовать на особый статус и просто потому, что некогда эти земли были самоуправляемы, а их коренные жители отличались от основного населения страны. Так было, например, с территориями, на которых жило много казаков — хотя многие исследователи не считают, что преемственность нынешних казаков по отношению к дореволюционным реальна. 

«Современные казаки — это скорее нео-казачество, которое почти не имеет преемственности с дореволюционным казачьим укладом. Прежние казачьи регионы давно разделены между разными субъектами, и специфические традиции несения военной службы и землепользования, на которых держалась казачья община, разумеется, не сохранились», — объясняет регионовед и специалист по современному казачеству Сергей Маркедонов.

По его словам, новое казачье движение сформировалось в последние годы существования СССР, причем в нем довольно быстро определились разные направления. «Где-то в 1990-1991 годах казаков, как ни странно, пытались использовать местные партийные власти. Например, в Ростовской области казачье движение возглавил сын писателя Шолохова Михаил, до того преподававший на кафедре философии марксизма-ленинизма в местной школе милиции». На Кубани, по словам Маркедонова, в позднюю перестройку казачье движение курировал местный крайком КПСС, считавшийся в те годы оплотом консервативной оппозиции как Горбачеву, так и Ельцину.

В конце 1980-х вышел роман «Красные дни» потомственного казака и бывшего заключенного сталинских лагерей Анатолия Знаменского. Он был посвящен судьбе командарма Второй конной армии РККА Федора Миронова — яркого представителя «красного» казачества времен Гражданской войны, конфликтовавшего с Троцким и убитого часовым после ареста в 1921 году. Знаменский, по словам Маркедонова, стал выразителем идеи нового «красного казачества»: «Кратко эту позицию можно сформулировать так: казаки вообще были готовы поддержать большевиков и выступить за “новую правду” и единое красное государство, вот только “нехорошие” Свердлов, Троцкий и компания все испортили».

В 1991 году более смело стали говорить и о наследии белого казачества. А некоторые казачьи организации заняли антикоммунистические позиции и стали поддерживать руководство РСФСР во главе с Ельциным. Одним из выразителей этих настроений стал Сергей Мещеряков, избранный в 1990-м атаманом Волгодонска. В августе 1991 года Мещеряков принимал участие в обороне «Белого дома» от ГКЧП. В Ростове-на-Дону часть казаков также выступила с поддержкой «демократической России». 

В октябре 1991 года Мещерякова избрали атаманом Союза казаков Области войска Донского. Казачий круг, где его избрали, заявил, что их цель — восстановление Донской республики — антибольшевистского образования времен Гражданской войны, созданного на Дону весной 1918 года. Сторонники Мещерякова считали, что Донскую республику следует воссоздать в границах территории бывшей Области Войска Донского (ОВД), которая включала значительную часть нынешней Волгоградской области, а также Донецкой и Луганской областей Украины. 3 декабря 1991 года облсовет Ростова поддержал обращение казаков о создании Донской Республики как субъекта РСФСР. 

Основанием для этого решения указывался закон РСФСР о реабилитации репрессированных народов. Статья 2 этого закона, принятого 26 апреля 1991 года, действительно признавала попадающими под него не только народы, но и 

«иные исторически сложившиеся культурно-этнические общности людей, например, казачество». А статья 3 давала репрессированным народам право на восстановление «территориальной целостности». Однако постановление Облсовета уже на следующий день было обжаловано прокуратурой, и больше региональные власти к нему не возвращались. 

Мещеряков конфликтовал с властями Ростовской области и первым губернатором региона Владимиром Чубом. Несколько раз подчинявшиеся ему казаки проводили вооруженные акции перед администрацией области. В 1992 году начался конфликт в Приднестровье, в котором казаки приняли активное участие. Это обеспечило приток оружия в казачьи структуры. Позже казаки из разных регионов сражались и в Абхазской войне. Союзниками их были подразделения Конфедерации горских народов Кавказа, где видную роль играл Шамиль Басаев. 

По словам Маркедонова, у казачьих и горских бойцов во время той войны были нормальные отношения: «Формирования казаков сочетали тогда кавказофобию и кавказофилию в разных пропорциях. Например, в августе 1994 года донской атаман Николай Козицын, входивший в число “оппозиционных” казаков, заключил от имени Всевеликого Войска Донского договор с Дудаевской республикой Ичкерия». 

С середины 1990-х годов государство постепенно поставило под контроль казачье движение, предоставив кому-то возможности в виде реестровой службы и сделав малоперспективным, а со временем и опасным открытое противостояние с местной и, тем более, федеральной властью. В 2000-е годы о самостоятельной роли казаков на юге России говорить было уже невозможно. «Сейчас казачество — это не политическая сила, а скорее региональный антураж», — подытоживает Маркедонов. 

На поморском берегу

Немного другая Россия

В 1987 году в Архангельске была создана организация «Поморское возрождение», которая стала выступать за самостоятельность региона, подчеркивая, что на этих землях традиционно жили поморы — особая этнографическая группа (она часто считается субэтносом или этнографической группой внутри русского народа), потомки средневековых новгородских и псковских поселенцев, традиционно занимавшихся морским промыслом на Белом и Баренцевом морях. 

В это время Советский Союз трещал по швам, и «Поморское возрождение» вспомнило об опыте самостоятельного существования региона во время Гражданской войны. «С 1918 по 1920 гг. северная Россия была фактически автономной областью, управляемой собственным правительством, — рассказывает Анатолий Беднов, архангельский журналист, участвовавший в поморском движении. — К тому же мысль о том, что повышение самостоятельности региона поможет преодолеть экономический кризис, что регионам нужно больше прав на управление собственными ресурсами, тогда была популярна во всем СССР. Архангельская область находится между двумя республиками — Карельской и Коми. У нас спрашивали: чем мы хуже?». 

Тем не менее, как вспоминает Беднов, поморское движение в области развивалось без особых прорывов. Внимание к поморскому вопросу резко возросло уже в 2000-е годы, когда глава области Анатолий Ефремов неожиданно совершил яркий публичный жест в сторону местного субэтноса: во время Всероссийской переписи 2002 года губернатор записал свою национальность как «помор». Как обычно бывает в подобных случаях, многие региональные чиновники тоже немедленно «стали» поморами. С этого времени в области начало действовать несколько поморских организаций. 

Традиционная область расселения поморов не ограничивается Архангельской областью: она включает в себя побережье Белого моря в Карелии, а также Мурманскую область. В 2000-е годы стали проводить межрегиональные поморские съезды. Беднов вспоминает, что в эти годы говорили и про объединение «поморских» муниципалитетов — то есть городов на побережье Белого и Баренцева морей, — однако в итоге идею так и не воплотили, во-многом из-за отсутствия реальной связи между прибрежными городами и деревнями разных регионов. 

Поморы боролись за включение их в группу коренных и малочисленных народов — коренным народам по закону полагаются льготы, если они занимаются традиционными промыслами, в данном случае, особые условия для рыбной ловли или охоты на морского зверя. 

Несмотря на то что поморы не стремились получить полноценную автономию региона, с начала 2010-х годов их движение стали атаковать в СМИ. Как и в случае с борьбой с «германской угрозой» в Калининграде, большую роль здесь сыграло издание Regnum, где с 2011 года появлялись публикации о финансировании проектов «Поморского возрождения» из норвежских источников, а также о том, что они расшатывают национальное и территориальное единство России. 

Беднов полагает, что триггером послужил проведенный в сентябре 2011 года IV межрегиональный съезд поморов, в работе которого участвовали представители Норвегии. На сотрудничество с приграничными регионами других стран в те годы в Москве смотрели с пониманием, а Архангельская область вместе с северными территориями Норвегии, Швеции и Финляндии входила в организацию «Баренц-регион», призванную развивать межрегиональные контакты. Однако некоторые контакты, очевидно, начали казаться в Москве неприемлемыми. В 2013 году основатель «Поморского возрождения», а к тому времени президент Ассоциации поморов Архангельской области был осужден по 282 статье за разжигание экстремизма — поводом стала сказанная им в сетевой полемике о поморах фраза «Вас миллионы быдла — нас две тысячи людей». Суд счел, что под «быдлом» имелся в виду русский народ. 

Сейчас поморские организации в Архангельской области продолжают свою работу, однако занимаются лишь хозяйственными проектами на беломорском побережье и развитием фольклора. «О каком-либо подчеркивании этничности речи идти не может», — говорит Беднов.

Виртуальная Ингрия

Немного другая Россия

Были и довольно парадоксальные проекты по поиску самостоятельности региона. Например, проект Ингерманландии, или Ингрии, подразумевавший обособление Ленинградской области вместе с Санкт-Петербургом.

Название «Ингерманландия» («Ингрия»), отсылает к наименованию территории вокруг современного Петербурга, когда эти земли принадлежали Швеции. По одной из версий, оно происходит от жившего на этих землях финно-угорского народа ижора. C XVII века на этих землях расселялись финны, также получившие название ингерманландцев (в советское время финское население было почти полностью выселено с мест проживания). 

Об Ингерманландии в Петербурге вспомнили в 2000-е годы, причем сразу по разным поводам. «Ингрией тогда увлеклись некоторые петербургские правые — от умеренных до крайне правых», — объясняет Владимир Серебровский, один из ингерманландских регионалистов, известный по сетевому нику Rotten Kepken. Эта часть «политических ингерманландцев» так же, как и регионалисты в других частях России, апеллировала к эфемерному государственному образованию времен Гражданской войны — Республике Северная Ингрия, существовавшей в 1919-1920 гг. на территории нескольких деревень в районе Карельского перешейка и ведшей борьбу с большевиками. 

Хотя население той республики составляли ингерманландские финны, по словам Серебровского, этническая составляющая мало интересовала новых сторонников движения. Для них «Ингерманландия» означала, что земли вокруг Петербурга — регион «большой» Европы. Другие же «ингерманландцы», наоборот, интересовались историей финнов, пытались изучать ингерманландский диалект финского языка и в целом общались на виртуальных ресурсах, посвященных краеведению. Одним из их центров стало издательство «Гйоль», печатающее книги о финской истории региона.

Как объясняет Серебровский, эти две «ингерманландские» субкультуры не перемешивались, но с симпатией относились друг к другу. Обе избрали своим символом военный флаг республики Северная Ингрия — сине-красный скандинавский крест на желтом фоне, который использовался на уличных акциях, однако чаще — в сети. По мнению Серебровского, бренд «Ингерманландия» оказался удачным: «Идея, что Петербург — не Россия, и тем более не Москва, что мы — космополиты, живущие почти в Европе, в городе присутствовала всегда. А Ингерманландия — это что-то отдельное, при этом название звучит свежее, чем скучная Ленинградская область». 

«Свободная Ингрия», впрочем, не вышла за пределы сетевых форумов и тематических страниц. Объединенные общим лозунгом кружки энтузиастов, обсуждающих в сети идеи новой, не связанной с Москвой региональной идентичности, — это уже явление эпохи 2000-х, когда Рунет оставался пространством, где разрешалась относительно безобидная имитация политики, уже недопустимой вне сети. Тематические паблики, посвященные Ингерманландии, существуют и сейчас. Однако их наличие лишь напоминает нам, что на Петербург можно смотреть не только через призму имперской оптики.

В иллюстрациях использованы материалы
Wikimedia Commons, пресс-служба ЗССО