По данным ООН на 3 марта, за шесть дней войны Украину покинули не менее миллиона человек. Пятеро из них рассказали свои истории «Холоду».
Настя, 23 года
Преподавательница, Киев
Я живу в Киеве последние шесть лет — недавно окончила магистратуру, преподаю японский язык. Моя мама — украинка, а вся семья отца приехала из-за Урала, так что я наполовину россиянка. Мы живем с подругой, и в первый день мы обе проснулись от взрывов в пять часов утра. Я спросонья не совсем поняла, что это, но четко услышала, как задрожали окна. Было ощущение, что их сейчас выбьет.
Сначала мы были на панике. Очень сложно было быстро собраться. Мы с минимумом вещей побежали в укрытие — даже кота не забрали. Небо было достаточно светлым. Как будто что-то где-то горит. Наверное, горели склады, они от нас не очень далеко.
Убежище у нас на районе было одно единственное — метро. Сначала людей было немного, а потом уже начались сирены, воздушная тревога, и все побежали прятаться. Все брали с собой какие-то пледы, стулья небольшие. Просто лежали на полу с животными, с детьми, там же спали. Мы оставались в метро двое суток.
Мои родители, сестры, бабушка, дедушка — девять человек — живут на юге Херсонской области, город Каховка. Я хотела поехать туда, мне было бы спокойнее все это переживать вместе с ними. Но добраться туда уже было невозможно: поезда не ходят, город оккупирован. Они мне постоянно звонили, каждый час: что они, где они, спрашивали про меня. Все, что мы делали в метро, — переписывались со своими друзьями и знакомыми, спрашивали, как они, где они, спрятались ли они. Еще я постоянно скролила новостную ленту, смотрела, что происходит, потому что сирены и звуки взрывов до метро не доносятся. Все, на что мы могли полагаться, — это новости.
Я не собиралась никуда ехать, меня, можно сказать, заставила подруга. Она очень сильно паниковала и боялась ехать одна, поэтому вытащила меня за собой на вокзал, и мы едва втиснулись в первый попавшийся поезд. Пустили без билетов, деньги взяли потом. Я сначала не хотела ехать на Запад — думала, доеду до Львова, там посажу подругу на поезд в Польшу и поеду обратно в Киев, когда это станет возможным. Но семья сказала уезжать: в Польше живет моя двоюродная сестра, и им будет спокойнее, если хотя бы меня удастся спасти.
Первое время мы ехали просто в коридоре вагона. Потом нам освободили немного места в купе. Во Львове сразу на вокзале пошли искать транспорт дальше. Там сейчас сложно с этим, потому что много людей пытаются убежать: туристы, студенты из других стран. На поезда большие очереди. Мы пытались сесть на автобус, но туда в основном пускают женщин с детьми. Мы вызвали такси до ближайшего пограничного пункта, но там огромная очередь из машин, в которой можно стоять днями.
От конца этой очереди мы шли до границы пешком 30 километров. Многие покидали машины или автобусы и тоже шли пешком. С собаками, и с кошками, и с детьми. Шли вечером, шли ночью. В одном из поселков по пути нам дали убежище в школе, чтобы мы поспали. Все нам очень помогали, готовили нам чай, бутерброды, раздавали яблоки.
На следующий день мы добрались до границы. Когда мы ее переходили, у нас проверили только паспорт. С обеих сторон есть волонтеры. Они могут предоставить любые продукты, одежду, вещи первой необходимости, налить чаю. После пересечения границы мы увидели очень много поляков, которые встречают людей с табличками: куда они могут бесплатно отвезти, где они могут бесплатно приютить, как еще могут помочь. Разбирают людей и отвозят всех, куда надо. Помощь просто колоссальная.
Сейчас мы в Польше. Последние дни я была в состоянии аффекта, держалась на чистом адреналине. Я игнорировала боль. Сегодня я проснулась в безопасном месте, и организм начал давать сбой. Меня жутко тошнит, я не могу есть. Я человек достаточно рациональный и более-менее хладнокровный: пока мою соседку распирало от паники, я со здравым умом говорила, что мы делаем, куда мы идем. Но вчера, когда меня встретили в Польше и просто обняли, чтобы поддержать, я расплакалась.
У меня очень много друзей и родственников живут в России. Самое страшное, когда они тебе не верят. Моя мама обращалась к своему дяде. Моя бабушка обращалась к своему брату. А они говорят: «Да это вы все придумали. Это все ваша пропаганда, это вы сами себя бомбите». То есть они не верят своим родственникам, своим сестрам. Они верят тому, что крутят по телевизору.
Майя, 39 лет
Предпринимательница, Киев
Накануне 24 февраля муж мониторил новости, поэтому на ночь не выключал телефон. В четыре утра ему позвонил его брат, который прочитал, что Путин объявил войну Украине. А потом брат мужа услышал выстрелы и хлопки — он живет недалеко от аэропорта Борисполь. У нас началась паника. Через минут 15 появилась информация от наших властей: мол, это наши проводят учения. Но это вызвало еще больше вопросов. Кто будет проводить учения в четыре утра? Это война имеет свойство начинаться в такое время.
Мы сразу начали собирать вещи, параллельно наблюдая за ситуацией. В десять утра мы вышли на улицу и увидели, что в городе паника: начали усиленно охранять военкомат, ограничили выдачу налички в банкоматах, в аптеках очереди были человек на сто. Государственные структуры работали, а частные компании — нет. Увидев это, мы сразу приняли решение уезжать. Собрали наших сыновей 8, 12 и 16 лет, кота и собаку, посмотрели в телефоне пробки. Пробки были не красные, как бывают в час пик, а абсолютно черные.
Я выбрала наименее загруженную дорогу, которая, как оказалось, идет через военный аэропорт Гостомель. Когда мы проезжали мимо, мы прекрасно слышали взрывы. Но мы даже не поняли, что это, потому что непривычны к таким звукам. Мы проехали аэропорт буквально через 15 минут после того, как в него начали стрелять из «Градов». Потом мы узнали, что сожгли нашу «Мрию» (самый большой в истории человечества самолет; по словам украинских властей, уничтожен в ходе боев за аэропорт 28 февраля. Достоверной информации о применении «Градов» в ходе этих боев обнаружить не удалось. — Прим. «Холода»).
По дороге мы сначала увидели черный, густой пожар, а потом самое страшное — как горят дома. Горели целиком, я никогда в жизни не видела такого пламени. Везде стояло ярко-оранжевое зарево.
Когда мы ехали по трассе, младший сын увидел труп. Мы постарались ему объяснить, что это просто авария, человек пострадал, но он жив. Думаю, в подсознании сына это все отложилось. Он по дороге обмочился, чего не делал с двух лет. Всю оставшуюся дорогу дети в основном спали и не видели военную технику и людей с оружием. Страшно даже находиться рядом с человеком с автоматом. Мы успокаивали себя тем, что это наши, но это все равно страшно. Очень страшно.
Наш старший сын учится в Польше и должен был уехать туда в субботу, мы решили этим воспользоваться и попытаться перейти границу. Но когда мы туда добрались, там было очень много людей, и очередь практически не двигалась. За шесть часов мы проехали всего 800 метров. Простояв до четырех или пяти утра, мы поехали чуть поспать к моему дяде — он живет неподалеку от границы, рядом с Ковелем.
Потом мы разделились, так как мужчинам от 18 до 60 лет запретили покидать Украину. Муж поехал в Луцк, а я с детьми и животными — на пропускной пункт Ягодин, где, по словам другого моего дяди, очередь была меньше. На пересечение границы у нас ушло 48 часов. Все это время я совсем не могла спать, потому что уснуть — значит пропустить движение очереди.
Если бы не страх, я бы так никогда в жизни не смогла. Опасность нас подгоняла. Едем, и везде, везде, везде, на каждом пропускном пункте стоят заграждения, мешки с песком, укрытия для наших солдат. На второй день появились волонтеры из Польши, которые раздавали продукты, горячую воду, детское питание и памперсы, стало легче.
Честно скажу, за наших пограничников было стыдно, очень стыдно. Первым пунктом были военные, там было все серьезно, но просто. Они осмотрели машину, спросили, сколько лет сыну, спросили его паспорт, потому что 18 от 16 на лицо не отличишь. А самая большая проблема приключилась на таможенном контроле: никто ничего не объяснял, таможенники меня гоняли и огрызались, я чувствовала себя униженной донельзя. Я была поражена контрастом, проехав на польскую сторону: все было организованно и продуманно, 20 машин передо мной прошли все процедуры за 15–20 минут.
За пограничной службой стоят палаточные городки для беженцев со скорой помощью и полицией. Нам выдавали пледы, теплую одежду, воду. Техникум, в котором учится старший сын, обещал нас устроить. Но я понимала, что нам надо перед этим где-то переночевать, и написала в местном украинском сообществе о нашей ситуации. Нам сразу предложили помощь волонтеры из Люблина. Там центр помощи беженцам развернули на базе церкви.
Нам выдали целую коробку еды, шампуней, щеток и направили в частный дом к местной семье. У них было всего две спальни: семья ночевала в детской, а нам выделили большую комнату. Нас накормили, напоили, постирали наши вещи, даже предлагали материальную помощь. В этом доме низкие окна, и я не чувствовала себя в безопасности: мне казалось, что по нам могут стрелять.
Когда мы уже собирались выезжать из Люблина, нам сообщили хорошую новость: вышли поправки к закону о всеобщей демобилизации, и, так как мы многодетная семья, мой муж уже едет к нам. Мы встретимся с ним в Варшаве. Муж — программист в международной компании с офисом в Польше, он сможет работать. Так что я попрошу директора техникума поселить в то жилье, которое он нашел для нас, тех, кто больше нуждается.
Мы решили не получать статус беженца, поскольку мы финансово независимы. У меня интернет-магазин детской одежды со складом в Киеве. Если все останутся живы и само помещение уцелеет, мы продолжим работу, когда это все закончится.
В Киеве у меня остался отец — в Оболонском районе, где сейчас идут ожесточенные бои. Отец бывший военный, ему уже за 60. Винтовку не возьмет, но сказал, что никуда не уйдет. Это его дом, и он будет защищать его во имя нации, чтобы мы могли вернуться. Сегодня [1 марта] он рассказывал, что стало немного спокойнее и тише.
Моя мама и брат успели уехать на дачу в Житомирскую область, там практически ничего не слышно. За них я спокойна. А мама и брат мужа остались возле Киева — там, где дамба, стратегический объект. Они оказались заперты в ловушке, не могут выехать. У них заканчиваются продукты, в какой-то момент пропадала вода. Я не знаю, как нам им помочь.
В любой момент мы можем потерять наш дом. Это самое ужасное чувство, которое у меня когда-либо было. Вот он у тебя был, а теперь его нет. И ты уже не знаешь, куда тебе прислониться, нет больше чувства безопасности.
Для нас самое важное — безопасность наших детей. Но после новостей о том, что Путин хочет расчехлить ядерное оружие и Лукашенко к этому тоже присоединяется, даже в Европе чувствуешь себя не в безопасности. А куда дальше? У нас одна планета.
Отношение к русским у меня не поменялось. Русский — обычный человек, как и мы. Я не считаю, что «русский» значит фашист. Для меня это просто человек. Мой муж наполовину русский, у него родственники в России, я не вижу в этом ничего плохого. Я только против того, что воюют и страдает мирное население. Ладно бы война шла на отдельной территории. Если хотите, пусть одна армия меряется силой с другой. Но когда убивают детей, когда они сидят голодные в подвалах, у меня такое же чувство, как когда в классе большой бьет маленького.
Рита, 33 года
Менеджер, Киев
24 февраля у меня был день рождения. Я накануне поздно приехала с работы и не спала полночи, а когда собралась, мне позвонил брат и сказал: «Началось, обстреливают города, надо уезжать». Я не поверила, говорила ему, что он накручивает себя. Но он сказал, что слышит взрывы и что он мониторил информацию.
После разговора я вышла на улицу, было еще темно. Я услышала звук, характерный для истребителей. Сначала вообще показалось, что летят ракеты. Было очень страшно, это было прямо над самым домом. Спустя буквально несколько минут из подъезда быстро начали выходить люди с чемоданами, садиться в машины семьями и уезжать.
23 февраля я купила себе машину. Понимала, что если вдруг начнется война, то за пределы Украины я смогу выбраться только на своей машине. Но проблема в том, что я ее купила и сразу сдала в сервис. И когда я стояла и смотрела на убегающих соседей, машины у меня не было.
Когда я пришла в себя, то поняла, что мне нужно срочно забрать ноутбуки из офиса, чтобы я могла продолжать работу. Пыталась найти такси, но машин просто не было, а тариф поднялся до шести тысяч гривен (около 17 тысяч рублей по курсу на 25.02.2022 — Прим. «Холода»). Меня согласился подвезти знакомый с района — несмотря на то что офис был далеко, а в городе уже начинались большие пробки. Мы добрались до офиса, я забрала ноутбуки и тут услышала взрывы. Было около шести утра. Уборщица в офисе спросила меня, что происходит, я сказала, что город обстреливают. Она стояла с тряпкой и молча смотрела на меня. Я сказала ей: «Уходите, началась война».
Накануне я как раз купила еще один чемодан, на всякий случай. Пока я собиралась, телефон разрывался. Все писали, спрашивали: «Что происходит? Как помочь?». Я помню, что мне было очень тяжело дышать, я дрожала. Было страшно, что в любой момент может прилететь ракета. Я собирала вещи так, как будто через пару дней вернусь обратно.
Около восьми утра мне позвонили ребята из сервиса и сказали, что соберут мою машину. Я сказала, что счет на часы. До этого дня я не водила автомобиль десять лет и думала, что у меня еще будет время все вспомнить. Мне помог водитель, который меня довез до сервиса — хотя у него жена и месячный ребенок, которых ему надо было вывозить. Он даже проводил меня на аварийке до дома.
Ко мне приехали, чтобы ехать на моей машине, брат с женой и коллега, которая осталась одна с котом. Мы стали грузиться. Коллега даже привезла торт, который они собирались сегодня мне подарить. По совету знакомых мы поехали второстепенными дорогами и селами. Ехали весь день и ночь. Я очень хотела спать после бессонной ночи накануне, сил просто не было. Мы останавливались вдоль дороги отдохнуть, приходили в себя и двигались дальше. К утру стал заканчиваться бензин — нашелся только на заправке, где давали двадцать литров на человека.
В районе Закарпатья брат с женой остались в доме у друзей, и дальше мы поехали вдвоем с коллегой. Мы пытались найти место для отдыха, но все было занято. В итоге мы смогли найти какой-то домик почти на границе, туда же приехал еще один мой коллега с женой. Ночь мы провели в доме, плакали.
Утром нам подсказали пункт на границе с Венгрией, где поменьше очереди. Сотрудники погранслужбы старались как можно быстрее пропускать всех, не задерживали. У нас посмотрели багажник, заглянули в чемоданы, задали пару вопросов и, видя наше состояние, быстро пропустили.
Когда мы стояли на границы со стороны Украины, мы видели, как мать с детьми прощается с мужем. Рядом стояли другие мужчины и вытирали слезы. Мы тоже заплакали, невозможно было остановиться. Было очень больно. Осознание, что ты покидаешь свой дом, свою Родину… Я раньше никогда такого не чувствовала.
После того, как мы оказались на территории Венгрии, мы построили маршрут до Будапешта и ехали в полной тишине. Здесь мы живем в отеле, продолжаем работать и пытаемся чем-то помочь тем, кто остался. Мои родители никуда уезжать не захотели. Они живут в городе-спутнике атомной станции, недалеко от границы с Белоруссией. Когда мы ехали и слушали, что взяли Чернобыль, что там идут бои — было бесконечно страшно.
Я лично никогда не цепляла ярлыков на людей, но сейчас понимаю, что россияне могут все изменить, если все выйдут на улицу. Да, могут быть жертвы, но мы тоже это все проходили, когда у нас был Майдан. Понятно, что все боятся, но война страшнее. Это невозможно оправдывать. Это кошмарный сон, люди лишились домов, будущего. Очень хочется, чтобы кто-то в России, кто может остановить этот ужас, сделал это.
Мария, 37 лет
Дизайнер интерьеров, Одесса
Хоть все и говорили, что будет война, мы в это решительно не верили. Думали, что все разрешится на политическом уровне: они повозмущаются между собой, покусаются, и все. А когда проснулись в пять утра от звуков, которые ни с чем не спутаешь, поняли, что не обошлось, что вот оно — вторжение.
Взрывы не прекращались целые сутки. Схватив в охапку бабушку, кошку и восьмилетнюю дочь, я решила уехать ночевать к родственникам в село на границе с Приднестровьем. Дочка пугалась громких непривычных звуков и плакала. А бабушка хотела остаться, в лучших старческих традициях отказывалась покидать дом. Я в ультимативной форме сказала, что мы все едем. Документы и деньги я собрала в одну папку еще накануне на всякий случай. Вещи собирала с шести до восьми утра в состоянии аффекта, потому что ничего стоящего по сути я не взяла. Сборы происходили в панике, потом выяснилось, что у меня с собой только зимняя куртка, а у ребенка всего одна пара обуви.
Следующий день я провела в раздумьях, стоит ли ехать и куда. В семь вечера выехала в Измаил — собиралась поехать в Румынию, а оттуда в Болгарию к родственникам в Варне. По дороге мы попали под воздушную тревогу и стрельбу, было очень страшно. Ехали всю ночь, нарушая комендантский час, потому что не было возможности остановиться по дороге: боялись спать в поле и продолжали ехать, несмотря ни на что.
Мы приехали в Измаил поздно ночью, остановились на ночевку, а утром поехали дальше на паромную переправу на украинско-румынской границе. В очереди на паром мы стояли с девяти утра до восьми вечера. А когда до переправы оставалось буквально 500 метров, люди кинулись врассыпную и закричали: «Выключите фары! Там летит самолет! Стреляют!». Полицейские подтвердили, что это обстрел, и я уехала оттуда через поля с выключенными фарами. Но потом никакой информации не появилось, так что думаю, это была провокация.
На следующий день поехали в другой пограничный пункт, прошли границу достаточно легко и быстро. Нас даже с кошкой пустили, хотя ее документы мы не взяли. С румынской стороны нас ждали волонтеры, которые выдавали пледы, еду, сим-карты. Но мы поехали дальше в Болгарию. Мы можем беспрепятственно находиться здесь до 90 дней, поэтому статус беженцев решили не оформлять. Дальше будем думать.
Все четыре дня, что я ехала из Одессы, я находилась в состоянии максимальной сдержанности. Понимала, если я расклеюсь, если мне станет страшно, я поставлю всех нас под удар. А ехали мы нервно: то в полях без фар, то через снег и сильнейшую метель, то не хватало денег на бензин, потому что на заправках отказывались принимать евро. Я спала в сумме восемь часов за четыре дня.
Когда приехали в Варну и выспались, на следующий день я пошла в город и впервые села в кафе и выпила кофе. И вот там я заплакала — видимо, эмоциональное напряжение начало выходить наружу. Даже отдавая себе отчет, что здесь нет войны, когда я слышу самолет, я думаю, куда бежать, у меня начинается паника, я сжимаюсь, машинально пригибаюсь к земле. Каждый раз. Я не знаю, когда это пройдет. Это очень показательная реакция.
Дочери я все объясняла по-честному, как есть: началась война, на нас напал Путин. Объяснила, что надо взять себя в руки, ничего не бояться и ехать, иначе мы можем погибнуть. Когда на границе кричали, что якобы летят российские истребители, и мы, поддавшись панике, вырулили с переправы в какие-то поля с выключенными фарами, я все время держала дочь за руку и повторяла заклинанием: «Просто верь мне, мы спасемся, все будет хорошо». Она не плакала, но все время говорила: «Мама, мне страшно. Мне страшно». У нее не было никаких истерик, ничего подобного. Я думаю, это была какая-то подавленная в моменте реакция, и дальше это может отразиться на ее психике.
Сейчас я помогаю другим беженцам-одесситам переходить границу по моему маршруту. Делюсь опытом, подсказываю, как и куда, приезжаю на границу, забираю и развожу людей. За несколько дней забрала с границы человек десять, завтра еще поеду. Рассказывают, что в Одессе постоянно слышны взрывы. Мне кажется, ближайшие дни будут последними, когда еще можно хоть как-то выехать. Из Киева, насколько мне известно из наших чатов, уже никому не удается прорваться.
Моя профессиональная деятельность никак напрямую с Украиной не связана, я дизайнер интерьеров. Работаю над проектами на компьютере дистанционно. Я хочу вернуться домой в Украину. Если я буду понимать, что это невозможно, тогда буду пытаться оформлять вид на жительство или статус беженца в Болгарии. Мы замерли в ожидании.
В Москве у меня есть близкие друзья со времен учебы два года назад. Они меня очень поддерживают и предлагают финансовую помощь. Они не поддерживают свое правительство и выходят на антивоенные митинги. У меня нет ни малейшего повода с ними ссориться — они делают все, что только могут: информационно освещают войну, выходят на митинги и поддерживают меня. У меня нет ненависти к русским, только к правительству, государству. Я не знаю, можно ли такое простить.
Евгения Спащенко, 33 года
Писательница, соведушая подкаста «Ковен дур», преподавательница. Киев
Войну мы встретили в Киеве в своей квартире на девятом этаже. В пять часов утра нам позвонили родные из Харькова и сообщили, что они слышали авиаудары. Муж сестры моего мужа служил и хорошо знает, как они звучат. Родные всей семьей поехали прочь из города — с мамой мужа, маленьким четырехмесячным ребенком и двумя котами. Дороги были уже переполнены, где-то они увидели перевернутую фуру, где-то им приходилось проезжать мимо горящих зданий. Им было очень страшно. Они все время звонили нам и рассказывали, что происходит, но мы и сами уже боялись, потому что через полчаса после их звонка мы услышали звуки бомбежки на левом берегу. Мы живем в районе Оболони, и с девятого этажа было видно, как полыхает здание. Небо было красным от огня.
Мы в спешке начали собирать тревожные чемоданчики. Это следовало сделать давно, но еще за несколько дней до этого нам не верилось, что будет война. Собрались мы за двадцать-тридцать минут. Еще на всякий случай я собрала отдельную сумку для эвакуации, если такая будет. Меня тошнило, мутило, не верилось, что все это происходит. В тот момент я еще надеялась, что авиаудары будут точечными и затронут только военные объекты, а мирному населению бояться не стоит.
После того как начали появляться первые новости, мы стали мониторить карты бомбоубежищ. Оказалось, что рядом с нами они находятся в подвале и на паркинге. Следующую ночь мы полностью провели на паркинге, хотя там было очень холодно. За ночь пять раз звучала воздушная сирена. Мы слышали, как недалеко от нас взорвалась ракета (или какой-то летательный аппарат), обломки попали в здание. Дома у нас оставались коты. Нам было очень страшно за них, но мы понимали, что на паркинге им будет совсем тяжело.
Так мы провели двое суток. Около трех раз днем мы пытались вернуться домой, лечь поспать и поесть, но у нас не выходило, потому что постоянно раздавалась сирена и нужно было спускаться в бомбоубежище. Чуть позже мы переместились в подвал дома — перенесли туда одеяла и спальники и спали прямо на бетоне. Иногда бегали домой, чтобы поесть, сходить в туалет, покормить котов и посмотреть, как они. Но через двое суток мы настолько обессилили физически и морально, что решили доехать до бункера под офисом, в котором работает мой муж: там было более организованное пространство со светом, интернетом, связью, едой и водой. Мы наконец помылись, почистили зубы, я смогла снять линзы. Котов мы отнесли в офис наверх, и они немного успокоились. А сами мы пошли ночевать в бункер. В бункере у меня была подвесная койка-гамак — по сравнению со спальником на бетоне она показалась мне райской постелью. Мы отоспались, но на следующий день нам сказали, что из этого места нужно уезжать.
Нам нужно было добраться до железнодорожного вокзала в перерыве между авиаударами и сесть на любой поезд в западном направлении. Мы с мужем спорили, брать ли котов. Я понимала, что я не оставлю их. Лучше оставлю технику и одежду, но не могу бросить котов, они совершенно ручные и точно не выживут, не смогут найти еду, просто умрут от холода или голода. Это был первый момент, когда я была на грани истерики. До этого я понимала, что, если расплачусь, меня либо накроет панической атакой, либо у меня начнется истерика, которую будет невозможно остановить. Так как мне нужно было спасать свою жизнь, я перешла в какой-то рептильный режим «Спасайся, обороняйся, беги». В общем, мы сходили за котами, взяли немного корма. Когда отзвучала воздушная сирена, двинулись маленькими группами по направлению к вокзалу. Добрались туда на такси и начали искать поезд, на котором можно уехать.
В первый поезд мы не попали. Он был так плотно забит, что людей туда больше не принимали. Какой-то мужчина на вокзале сказал нам, что в три часа дня отправляется другой поезд на Львов. Мы побежали на перрон, успели занять очередь рядом. Проводники сказали, что сначала они пропускают людей с билетами и только потом, когда поезд заполнится, готовы взять по 15-20 человек в каждый из вагонов. Предупредили, что ехать, скорее всего, мы будем стоя всю ночь в тамбурах, но нас это не пугало.
Я очень волновалась за котов. Мой муж был уверен, что их попросят оставить на вокзале. К счастью, этого не случилось и вся наша небольшая группа из семи человек поместилась в вагон; в итоге нам даже досталось купе. Нас там было десять. Мы видели, как люди едут в проходах. Там же в проходах спали дети. Я видела, как проводникам было тяжело, когда мы проезжали Винницу: там на вокзале люди кричали, стучали, просили, чтобы их пустили в вагон. Но поезд был забит, места не было, и поэтому мы не открывали двери и ехали дальше. Проезжали мимо поля, на котором горело что-то прямо возле железнодорожной колеи. Было очень страшно.
Котов мы в поезде взяли на руки. К счастью, большую часть дороги они проехали спокойно, потому что тоже очень устали. Но ближе к концу наш домашний кот Сигурд начал кричать, в стрессе бился о переноску и ободрал нос полностью. Когда мы вышли из поезда, он был в совершенной панике обессиленный. А потом в отеле нам сказали, что не могут нас поселить. Это был маленький город, никто не мог нас взять. Я плакала, потому что я не была готова оставить котов в лесу, не готова была сама оставаться на улице. К счастью, мы нашли маленький холодный летний дом на окраине, куда пускали с животными.
Сигурд забился под диван, не узнавал нас, дрожал, не ел, не пил, перемещался по странному маршруту кровать-тумбочка-диван-пол, тихо пищал. Но знакомая ветеринар сказала, что это нормальное поведение: надо найти ему успокоительное, проверить, нет ли у него обезвоживания, и оставить его в покое.
Утром муж настоял на том, чтобы я уехала, пока есть такая возможность. Рядом оказался друг на машине с бензином (сейчас его нигде нет). Мы погрузили котов и рюкзак, друг отвез меня за 90 километров на границу с Румынией, и я пересекла ее. Сейчас еду в Бухарест на поезде.
Я чувствую гордость за свою страну и свой народ, который так неистово обороняется. И я благодарна президенту Владимиру Зеленскому за то, что он не бросил нас в трудное время, поддерживает наш боевой дух. Мы делаем все возможное. Я, например, рассказываю о том, что пережила, в инстаграме и телеграме. Стараюсь не уходить сильно в эмоции, просто фиксировать все события, которые происходят.
По утрам я просыпаюсь, и мне нужно несколько минут, чтобы опять поверить, что идет война. Как только мы садимся за стол и ужинаем, кто-то из ребят рассказывает шутку, и я снова проваливаюсь в прошлое. Мне кажется, все как прежде, а это дурной сон, фильм или какая-то компьютерная игра. Но потом мы открываем новости и вспоминаем, как мы слышали звуки сирен в Киеве, как спали на бетоне, как бежали под бомбежку и пытались сесть в поезд. Я понимаю, что это действительность, она пришла в нашу жизнь и уже никогда не сотрется из нее. От этого мне очень больно.
Я очень переживаю за своих русских друзей. Я знаю, что они прекрасные адекватные люди. Они искренне стараются мне помочь. Я не знаю, как им жить дальше с этим клеймом, как оставаться в этой стране, а выехать они уже никуда не могут. Я волнуюсь за своих родственников, потому что наши родственники остались по всей Украине, их тоже бомбят, они сидят в бомбоубежище, сходят с ума. Сейчас я пытаюсь делать хотя бы что-нибудь. Завтра будем лепить вареники для военных и теробороны.
Я никогда не считала себя патриоткой. Я осознанно говорю по-русски, хотя точно так же владею украинским. У меня были свои претензии к законам о языке. Но сейчас я понимаю, что невозможно не быть патриотом своей страны, потому что ее обороняют обыкновенные люди. Мои друзья пекут хлеб и раздают на улицах Киева, мои знакомые и соседи носят военным одеяла, простые люди выносят раненых с поля боя. Это все делает не власть, не какие-то эфемерные непонятные герои, это мои подруги, мои сестры, мои братья, и я горжусь ими. И я верю, что мир победит, Украина выстоит. У нас просто нет другой возможности. Я верю, что виновные будут наказаны за их страшные преступления, потому что они действительно ужасные. И я верю, что однажды мы сможем от этого оправиться. В конце концов, если у нас в бомбоубежищах уже рождаются дети, у Украины точно есть будущее.
