Юлиане 17 лет, она живет в одной из республик Северного Кавказа. Несколько лет назад ее мать решила принять ислам и стать правоверной мусульманкой. Юлиана рассказывает, как она пыталась жить по шариату и почему у нее ничего не вышло.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Мои родители развелись, когда я была еще совсем маленькой, и долгое время мы жили впятером — я, мама, мой младший брат и бабушка с дедушкой. Мама работала в ресторанно-гостиничной сфере, у нее было много дел, она часто уезжала в командировки, так что с ней мы общались в основном по выходным — болтали, ходили гулять. Иногда я проводила время с моим родным отцом, но мы виделись не очень часто — это было скорее формальное общение. Моим воспитанием и образованием занимались бабушка и дедушка.
Мы живем в одной из кавказских республик, здесь много мусульман. Но наша семья всегда вела светский образ жизни. Бабушка — грузинка, она выросла в христианской вере. Дедушка — азербайджанец, он никогда не был особенно религиозным человеком, но тоже склонялся к христианству. Мы отмечали крупные христианские праздники — например, Пасху. Бабушка иногда ходила в церковь, но мне религию никогда не навязывали.
Для бабушки с дедушкой всегда было очень важно дать мне хорошее образование, помочь расширить кругозор. Мы вместе ездили в путешествия, меня все время водили на разные занятия: я училась в музыкальной школе и ходила на танцы. У нас в семье не было строгих запретов, и в детстве я чувствовала себя очень комфортно. В школе тоже не было никакого религиозного воспитания. У нас был дружный и активный класс, мы все время что-то придумывали вместе.
Когда мне было 12 лет, мама начала общаться с одним мужчиной, его звали Рустам (имя изменено. — Прим. «Холода»). Я познакомилась с ним, они пару раз вместе забирали меня с занятий. Мама иногда упоминала его в разговоре. Я к нему относилась спокойно, не особенно вникала в их отношения, просто думала: здорово, что у мамы есть кавалер. Но в целом меня это не касалось. Однажды, когда я собиралась в Петербург на танцевальный конкурс, мама сказала, что перед моим отъездом хочет со мной серьезно поговорить. Она рассказала, что мужчина, с которым она общается, — мусульманин, и что она хочет тоже принять ислам. Оказалось, что она изучила много религиозной литературы и захотела изменить свою жизнь. Ей показалось, что стать мусульманкой будет для нее правильно.
Она говорила, что это «правильный путь», а я старалась ее выслушать и понять
Она и раньше увлекалась разными религиями и философскими концепциями — как будто пыталась понять, в чем смысл жизни, как нужно поступать, чтобы жить правильно. Но раньше это никогда не было так серьезно. Я настороженно отнеслась к ее словам. Я видела, что бабушка всегда негативно реагировала на девушек в хиджабах — говорила, что они «какие-то закрытые». Так что у меня было ощущение, что в исламе как будто есть что-то пугающее. Мне казалось странным, что мама решила выбрать такую религию. Но она говорила, что это «правильный путь», а я старалась ее выслушать и понять.
Пока я была в Петербурге, мама рассказала о своих намерениях бабушке и дедушке. Бабушка восприняла это очень тяжело. Она волновалась: а вдруг мамин новый знакомый окажется связан с терроризмом? Вдруг нас увезут в какую-то другую страну? Она была настроена резко против маминого решения.
Для меня было очевидно, что Рустам оказывает маме знаки внимания. Но мама всегда говорила, что она просто «общается» с этим мужчиной. По ее словам, он был ее опекуном — так в исламе называется человек, который помогает женщине. Его задача — наставлять ее в вопросах веры и следить за тем, чтобы она принимала «правильные» решения (обычно опекуном женщины становится ее родственник-мусульманин, но если среди ее родных нет мужчин-мусульман, эту роль может выполнять общественный опекун, который состоит в мусульманской общине, например, кади (судья). — Прим. «Холода»).
Когда я вернулась из поездки, мама и Рустам встретили меня и рассказали, что у них с бабушкой вышел конфликт из-за решения мамы принять ислам. Поэтому, пока меня не было, Рустам снял квартиру, чтобы мы с мамой и братом поселились отдельно от родных. Мы поехали туда, а по дороге заехали к бабушке с дедушкой — поздороваться и рассказать, как прошла поездка. Увидев меня, они удивились, что я поднялась без чемодана. Мама объяснила, что мы не собираемся оставаться и прямо сейчас отправимся на новую квартиру. Началась новая ссора: бабушка даже схватила молоток для мяса и пыталась ударить маму. Дедушка бросился ее останавливать, мама выбежала из квартиры. Бабушка сама позвонила в полицию и рассказала о том, что она сделала. Она была страшно взволнована, говорила, что боится за меня и брата, переживает, что нас куда-то «завербуют».
Полицейские приехали, поговорили со всеми. Спросили у мамы, будет ли она писать заявление. Но она отказалась — мама с Рустамом оба были против того, чтобы связываться со светской полицией и судом, потому что «они работают не по шариату». В конце концов мы уехали. После этого бабушка с мамой долго еще не общались.
Мы стали жить втроем — с мамой и братом. Рустам часто к нам заезжал: он возил нас в кафе и на прогулки, отвозил по делам. Я нормально к нему относилась: казалось, он пытался найти со мной общий язык, мы говорили о жизни. Правда, часто разговоры в итоге сводились к религии. Он намекал, что многие вещи, которыми я увлекаюсь, — «не очень правильные» и плохо влияют на меня. Но он высказывался об этом очень осторожно и мягко, так что я не злилась, хотя некоторые его взгляды меня немного смущали. Например, он говорил, что не очень хорошо заниматься музыкой. Ему казалось, что бабушкины мечты о том, чтобы у меня было хорошее образование и карьера, — «неправильные». Еще он говорил, что в школах дети занимаются «неизвестно чем» и подвергаются негативному влиянию. По его словам, моя мама выбрала «более чистый» путь — она перестала работать, стала много сидеть дома, читать религиозную литературу и молиться.
Некоторые его высказывания и убеждения были мне более-менее понятны. Но другие вызывали недоумение. Например, я совершенно не понимала, почему мы не можем отмечать никакие праздники. Мама объясняла, что у мусульман только два важных праздника: Ураза-байрам — конец поста, и Курбан-байрам — праздник жертвоприношения.
Когда закончился учебный год, Рустам предложил нам поехать в поселок в горах, из которого сам родом и где у него остались друзья. Эта идея показалась нам с мамой хорошей — в городе в теплое время года у меня обычно начинается сильная аллергия, и мы решили, что на природе будет лучше. Поселок был в живописной местности, рядом — лес и горы. Правда, я никого там не знала, и развлечений никаких не было. Но я думала: ничего страшного, это же всего на пару недель. Но через две недели мама и Рустам сказали, что мы пробудем там месяц, а потом заявили, что мы остаемся до конца лета. Мне это не очень понравилось, но поделать я ничего не могла.
Когда мы приехали в поселок, я узнала, что у Рустама есть жена и трое детей — две дочки и сын. Уже позже я поняла, что мама собиралась стать его второй женой. Но тогда я вообще не понимала, что происходит, и не знала, как мне общаться с этими людьми. Мне было неловко, ведь он очевидно ухаживал за мамой. Но она говорила, что ничего странного нет — мол, они просто общаются, он ее опекун, который посвятил ее в религию.
Мне на тот момент было 12 лет, его дочки оказались чуть младше меня. Общаться с ними мне сначала было немного трудно: у нас совсем не было общих интересов. Я любила слушать музыку, часто сидела в соцсетях. Они говорили: «Мы такого не делаем, нам это нельзя». Они были на домашнем обучении, увлекались шитьем и поделками. И все-таки мне хотелось с кем-то общаться в поселке, я пыталась найти с ними общий язык, и в итоге мы подружились.
Чем дальше, тем спокойнее я относилась к исламу. Рустам часто говорил со мной про религию. Он объяснял, что, став мусульманином, человек отгораживается от всего плохого, от греховных вещей. Объяснял, что, если все делать правильно, можно попасть в рай. Это звучало странно, но в то же время привлекательно.
Когда лето подходило к концу, мама с Рустамом объявили мне, что мы не вернемся в город и что меня переведут в поселковую школу. Я сначала была в шоке — ведь в городе жили все мои близкие друзья. Но мне пообещали, что я смогу заниматься горнолыжным спортом — поселок находится недалеко от популярного спортивного курорта. Это помогло мне смириться с происходящим. Осенью меня устроили в местную школу, я начала ездить на горнолыжный склон. В школе у меня появились новые знакомые.
По сравнению с городской школой в поселковой оказалось намного больше учеников-мусульман. В основном девочки не носили хиджаб, но многие были религиозны, совершали намаз. Такое окружение становилось для меня все более естественным, казалось, если все вокруг соблюдают религиозные обряды, то и мне было бы неплохо начать это делать. Я стала учить молитвы, читать про религию. Моя мама к тому времени уже успела принять ислам, она ходила в хиджабе и совершала намаз. И вот как-то раз я сказала, что хочу совершать его вместе с ней.
Ближе к моему тринадцатилетию Рустам стал намекать, что мне неплохо бы было тоже надеть хиджаб. Он говорил: «Обычно девочки в твоем возрасте его уже носят». Сначала я отвечала, что я не хочу, что не готова к такому. Но потом решила все-таки попробовать. В этом не было ничего страшного или неудобного — я надевала его, если шла на улицу, и снимала, когда приходила домой или в гости. Я привыкла к мысли, что носить хиджаб — правильно.
Вскоре после того, как я начала носить хиджаб, мама с Рустамом поженились — прошли через обряд бракосочетания, который называется никях. Теперь мама была его второй женой. С первой женой она общалась нормально, хотя я видела, что та расстроена из-за всей этой ситуации. Но сделать она ничего не могла. Как мне объяснили, в исламе считается, что мужчина по природе полигамен, поэтому это вполне нормально — быть женатым сразу на нескольких женщинах. Мне все это было непонятно, но мама была воодушевлена, она все время повторяла, что «так правильно» и что «все будет очень хорошо». Так что Рустам стал моим отчимом. Он проводил часть времени с нами, а часть — с другой своей семьей, чтобы было поровну — как посменная работа.
Однажды он сказал, что меня нужно перевести на домашнее обучение. Он объяснил, что в школе «много негатива» и что дочки его друзей-мусульман учатся дома. По мнению отчима, в школе учили многим «неправильным» вещам — например, будто бы человек произошел от обезьяны. Еще он объявил, что я больше не буду заниматься горнолыжным спортом, потому что на лыжах катаются в штанах, а женщинам в исламе положено носить длинную юбку. Я пыталась сопротивляться, закатывать истерики, но все было бесполезно. К тому же, как правило, о своих решениях он говорил мне не напрямую, а передавал их через маму. Так что я не могла ему ответить — только лишний раз ругалась с мамой.
В целом к тому моменту я уже считала себя верующей. Мне казалось, что мне нравятся многие принципы ислама. Мне нравилось, что мусульмане не пьют и не курят, что для них важно поступать по совести, совершать хорошие поступки. Но все-таки мне не хотелось на домашнее обучение — я только завела новых друзей в поселке, и вот теперь меня лишали общения с ними. Но переубедить отчима мне не удалось.
Примерно в то же время у меня забрали мобильный телефон. Мамин тогда сломался, и они с отчимом решили, что она будет пользоваться моим. Мне новый телефон покупать не стали — объяснили, что мне не стоит бесконтрольно пользоваться мобильным интернетом, потому что там «много всяких гадостей». Но все-таки разрешили брать телефон под маминым присмотром.
На домашнем обучении мне было скучно. Иногда к нам в гости приходили знакомые мусульманки, иногда мы сами ходили к ним — это было единственное развлечение. Когда я говорила, что мне скучно, мне предлагали заняться рукоделием или позаниматься арабским. Я действительно стала учить арабский — вместе с мамой. Сначала мне было интересно, я усердно занималась. Но потом наскучило. Мама заметила, что я перестала стараться, и часто ругалась на меня из-за этого.
Хоть я поверила во многие идеи ислама и старалась читать Коран и молиться, я никак не могла понять запрета на музыку: как она может навредить, что в ней такого плохого? (в исламе нет запрета на любую музыку, но песни и мелодии, которые не способствуют духовному развитию, слушать нельзя. — Прим. «Холода») Часто ночью, пока все спали, я приходила на кухню, чтобы послушать хотя бы несколько песен с маминого телефона. Я понимала: если мама и отчим узнают, они будут ругаться. Но мне не было стыдно. Мне казалось, что ограничивать человека в музыке — странно и бессмысленно, я не чувствовала, что поступаю плохо.
Раньше мама неплохо зарабатывала. Но когда она решила принять ислам, Рустам сказал, что теперь он будет нас содержать. На самом деле ему было не так уж легко обеспечивать две семьи, поэтому нам помогал еще и мой дедушка — мамин отец.
Чем дальше, тем более скованно я себя чувствовала, когда отчим был дома. Он общался со мной мягко, не повышал голос. Но мне все время казалось, что я могу случайно сделать что-то «неправильное», что-то, за что он меня осудит. Наедине с мамой и братом мне было куда спокойнее.
В исламе много ограничений. Нельзя краситься, нельзя выщипывать брови или использовать парфюм. Как-то раз я воспользовалась дезодорантом, и в коридоре остался легкий запах. Отчим почувствовал его и стал выяснять, почему это я «пшикаюсь» чем-то перед выходом на улицу. Я пыталась объяснить, что это всего лишь дезодорант. Но он говорил, что если на улице от женщины чем-то пахнет, это очень плохо и приравнивается к прелюбодеянию. Еще однажды я купила BB-крем — хотелось немного выровнять тон лица. Мама тогда отругала меня, хотя такой крем совсем не заметен на коже.
Чем дальше, тем более бессмысленными мне казались многие запреты. Изначально я думала, что дистанция между мужчиной и женщиной — это хорошо, зачем лишние искушения? Но потом мне стало казаться, что многие радикальные мусульмане перебарщивают с этим. Например, у нас была знакомая, которой муж не разрешал встретиться в кафе с подругами, потому что там был мужчина-бармен.
Главное, с чем я не могла смириться, — гомофобия в исламе. Я никогда не была гомофобкой и не понимала, как можно ненавидеть людей за их ориентацию. Со многими правилами и запретами я готова была смириться, но я не могла заставить себя ненавидеть людей, которые относятся к ЛГБТ.
Но, хотя многие вещи казались мне нелогичными, иногда мне хотелось быть такой же верующей, как мама и наши знакомые из поселка. Религия объясняла для них все, что происходит в жизни. Случается что-то плохое — это испытание от бога. Случается хорошее — это награда. Такой взгляд на мир дает иллюзию ясности, все как будто становится проще и понятнее.
Мы прожили в поселке два года. Там было скучно, я постоянно говорила, что мне хочется в город. В итоге мы стали периодически приезжать туда — по делам или погулять, а потом и вовсе вернулись. Отчасти это было связано с тем, что я постоянно просилась домой. Но также и с тем, что у мамы стали портиться отношения с отчимом, и ей уже не так нравилось жить в поселке и общаться с ним и его друзьями. Мне кажется, с нее как будто упали розовые очки: она увидела, что соблюдение правил не делает жизнь безоблачной. Они стали ругаться постоянно, из-за любой мелочи. Чаще всего — из-за того, что мама в чем-либо его не послушалась. Например, однажды в городе мы пошли в торговый центр на маникюр вместе с маминой подругой-мусульманкой. Мы пробыли там куда дольше, чем планировали. Когда мы вышли, на улице было уже темно. Мама не стала звонить мужу и говорить о том, что мы задержались. Время было еще не позднее, дорогу мы знали — это ведь город, в котором мы всегда жили. Но когда он узнал, что мы были на улице без него в темное время суток, начался ужасный скандал.
Мама все больше впадала в какое-то депрессивное состояние. В исламе считается, что женщина должна во многом себя ограничивать и слушать мужчину, а он должен все контролировать. Мол, женщины очень импульсивны и эмоциональны, а мужчины мудрее, поэтому они и должны принимать решения. Мама старалась все делать «правильно» и не понимала, почему во всех конфликтах она оказывалась виноватой. Она говорила: «Я ведь такая послушная, такая покорная. Почему он меня ругает?».
После конфликтов они мирились. Мама утверждала, что «теперь все хорошо», что они с отчимом разобрались и во всем друг друга поняли. Но потом возникали новые конфликты, и все чаще речь заходила о разводе. В 2018 году они окончательно решили разойтись. В целом развод в исламе не одобряется, но он возможен. К нам домой приходили специальные люди, которые занимаются такими вопросами в мусульманских семьях, — они разговаривали с мамой, расспрашивали о ситуации, чтобы принять решение о том, можно ли им с отчимом развестись. И в конце концов позволили это сделать.
Когда мама с отчимом развелись, я обрадовалась, что он больше не будет к нам приходить. Жить с мамой и братом было куда спокойнее. Я стала чаще сидеть в интернете с маминого телефона. Потом у меня появился собственный смартфон — мне его подарил мой родной отец. Мы с ним по-прежнему иногда общались — он не особенно вникал в то, что происходило у нас в семье, но иногда помогал мне и дарил что-нибудь нужное. Теперь я могла чаще сидеть в интернете, у меня стало больше друзей и подруг в соцсетях, я стала увлекаться кей-попом. Я по-прежнему носила хиджаб и соблюдала мусульманские традиции, но скорее для галочки — чтобы не ругаться с мамой. В интернете у меня была собственная, тайная жизнь.
После того, как мама развелась с отчимом, у нее появился новый опекун из мусульманской общины, в которой она состояла. Когда я закончила девятый класс, я хотела продолжить учиться — например, поступить в колледж. Но мама сказала, что прежде всего нужно обсудить мое будущее с опекуном. Тот сказал: «Зачем вам нужно это образование? Ей 15 лет, через пару лет она все равно выйдет замуж». Я была в недоумении и не понимала, о каком замужестве он говорит — я ведь еще подросток. Мне хотелось учиться, заводить новых друзей. Но мама была непреклонна. Она сказала: «Потерпи, он лучше знает».
Целый год я сидела дома. Я почти не разговаривала с мамой, дни напролет проводила в интернете, общаясь с подругами. Я все время боялась: вдруг мама залезет в мой телефон и увидит, что я дружу с неверующими? А ведь это очень плохо для мусульманки. Я не совершала никакого официального обряда, чтобы принять ислам, но с тех пор, как я начала молиться вместе с мамой и носить хиджаб, считалось, что я тоже часть общины.
Мама видела, что со мной что-то происходит, что я все время сижу дома и ничем не занимаюсь. Через год она решила снова поговорить с опекуном — теперь и ей тоже казалось, что мне нужно пойти учиться. Но он снова заявил, что «девочке это не надо». Я не понимала: как мужчина, который ничего обо мне не знает, может так рассуждать? В итоге я разозлилась и сказала маме и опекуну: «Как хотите, а я буду учиться». Мне пригрозили, что тогда я больше не смогу быть частью общины, но мне было все равно.
Осенью я пошла в педагогический колледж неподалеку от дома. Я по-прежнему носила хиджаб, но у меня появились новые друзья, которые вели светскую жизнь, многие были из ЛГБТ-тусовки. У нас были похожие взгляды, общие музыкальные вкусы. Я стала чувствовать себя намного счастливее. Приходя домой, я хотела поделиться с мамой: рассказать ей о своих новых друзьях, об учебе. Но она только сердилась: «Общаешься там с неверующими, занимаешься непонятно чем». Зато бабушка с дедушкой были очень рады тому, что я пошла учиться, и поддержали мое решение.
Я окончательно поняла, что религия никак не помогает мне в жизни — только сковывает. Мешает мне заниматься, чем хочу, и дружить, с кем хочу. Под хиджабом я носила короткую стрижку, красила волосы. Даже проколола уши — но продолжала прятать это. Все чаще я думала, что продолжать так жить невозможно — трудно быть одной ногой тут, а другой — там. Нужно было выбрать между религиозным и светским образом жизни. Но я боялась: ведь меня пару лет убеждали, что, если я окажусь от ислама, я утону в глубокой яме.
В конце ноября прошлого года я вышла на улицу в шапке вместо хиджаба. Сначала мне казалось, что будет некомфортно, но получилось наоборот — я почувствовала себя свободно и уверенно, было ощущение, что я все делаю правильно. К тому же друзья поддержали меня, сказали, что я здорово выгляжу. Вскоре после этого я сильно поссорилась с мамой и на пару недель отправилась к бабушке с дедушкой. Я даже не помню, из-за чего был спор, — помню только, что мама стала плакать и кричать, что я доведу ее до самоубийства. Мне трудно было находиться с ней в одном помещении, и я уехала из дома в слезах.
Раньше я почти не рассказывала бабушке о том, что происходит у нас в семье. Мама говорила: нужно делать вид, что у нас все в порядке, не показывать, что у нас есть проблемы. Она объясняла, что не нужно «позорить ислам». Но в этот раз, когда я встретилась с бабушкой, я не сдержалась и начала рассказывать ей обо всем, что происходило в последние годы. Бабушка была очень рада, что я приехала: она внимательно слушала меня, мы вместе поплакали. Когда я выговорилась, я почувствовала огромное облегчение. Бабушка говорила, что мне нужно продолжать учиться и жить так, как мне хочется.
Позже я вернулась домой, к маме. Но наше общение уже не было прежним. Оно стало почти соседским — теперь мы обсуждали в основном бытовые вопросы, чувствовалось, что между нами есть какое-то напряжение.
В ту осень мой колледж был на дистанционном обучении. А в январе, когда снова начались очные занятия, я пришла на них без хиджаба и без головного убора. Сначала я немного стеснялась, но потом привыкла — многие делали мне комплименты, все реагировали на перемену в моей внешности только положительно.
Я по-прежнему живу с мамой, но мы мало общаемся. Я ношу обычную одежду, гуляю с друзьями, хожу на концерты. Делаю все, что обычно делают молодые люди в моем возрасте. Мама уже ничего не говорит на этот счет. Она по-прежнему не работает: дедушка обеспечивает и ее, и меня. В основном мама сидит дома, молится, читает Коран, занимается с младшим братом. Ему сейчас семь лет, и я, конечно, за него переживаю. Он был совсем маленьким, когда мама приняла ислам, и с самого детства его учили религиозным нормам и обрядам. Он учится в онлайн-школе и делает намаз вместе с мамой. Я не знаю, что с этим делать, — у меня просто не хватит времени и сил на то, чтобы переспорить маму в вопросах воспитания. Я очень надеюсь на бабушку с дедушкой — может быть, они смогут как-то повлиять на его воспитание и образование.
