Умер Сильвио Берлускони — один из самых узнаваемых политиков и бизнесменов Европы; человек, который четырежды занимал главный государственный пост Италии — председателя Совета министров; медиамагнат, владелец футбольных команд. В начале апреля ему диагностировали лейкоз. Берлускони прошел курс химиотерапии, был выписан из больницы в середине мая, но 9 июня его снова госпитализировали. Журналист и исследователь Италии Игорь Порошин встретил известие о смерти Берлускони с неожиданной улыбкой. По просьбе «Холода» он эту улыбку объясняет.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Есть редкая порода известий о смерти, которые заставляют крепко сжать губы, чтобы не рассмеяться. Даже если рядом нет никого, кто мог бы обрушиться на вас с упреками в безнравственности. Дело не только в том, что проводы жизни так глубоко и подробно ритуализированы человеческой цивилизацией, что кажутся единственной общей, так и скажем, неумирающей традицией этого мира. В этом легком приступе — встретить смерть другого улыбкой — человек неминуемо сталкивается с внешним видением собственной смерти: а что, если кто-то так же заулыбается, когда я умру?
Вооружившись всеми возможными предосторожностями, можно предположить, что Сильвио Берлускони не оскорбила бы такая реакция на его смерть. Ни одному европейскому политику на обозримом горизонте так часто не желали смерти. Речь, разумеется, не об анонимных комментариях в сети. В лицо! Аффектированность, предельная театрализация — родовое свойство итальянской политики. Берлускони не просто почитал эту традицию, всегда отзываясь на оскорбления улыбкой. Отложенно, изощренно и, как многие говорят в Италии, преступно мстил. Но чаще все же отпускал в небо обиду, иначе бы, сообразно количеству выпадов против него, началась бы гражданская война. А в Италии, при всей любви левых итальянских публицистов к сильным выражениям, в эпоху Берлускони никогда не возникало даже призрака того, что можно было бы назвать войной. Мы теперь хорошо знаем не аллегорическое значение этого слова.
Берлускони был выдающимся исполнителем на сцене гражданского театра. Он обожал то, что иностранцы, да и бо́льшая часть самих граждан Республики Италия, обзывают вечным итальянским бардаком. Обещая, разумеется, во всех своих политических речах наконец покончить с ним, Берлускони религиозно поклонялся итальянскому хаосу. Потому что хаос древнее космоса. А значит, мудрее его. Но что еще важнее, хаос ограничивает пространство игры, устанавливая для нее правила. Хаос опасен. Космос по-настоящему воинственен. Любая война нацелена на хаос.
Берлускони не расстроился бы из-за улыбки и даже смеха по поводу своей смерти еще и потому, что он сам превратил проводы жизни в балаган под стать реалити-шоу, викторинам, песням и пляскам на телеканалах его империи Mediaset. Количество его заключений и выписок из миланского госпиталя «Сан-Рафаэле» за последние полтора года, кажется, буквально совпадает с тем, сколько раз он возвращался в кресло итальянского премьера. Между больничной и домашней постелью он успевал раздавать интервью, посещать партийные активы, парламент и даже сыграть свадьбу с выдающейся во многих смыслах соратницей по партии на 53 года моложе его.
Азартная и несколько безрассудная борьба с динамикой старения привела к тому, что лицо Берлускони в конечном счете как бы застыло после всех этих косметических манипуляций. Оно стало напоминать посмертную маску. Эта натуралистическая деталь была бы совершенно ненужной в посмертном высказывании о жизни длиною в 86 лет, если бы не одно обстоятельство. Почти на всех оставшихся от этого предсмертного этапа Берлускони фотографиях эта маска ликующе сияет: не дождетесь!
Популярнейший итальянский стон «Берлускони не умрет никогда!» не нуждается в объяснении на русском. Нет никаких сомнений, что по крайней мере несколько миллионов человек сейчас убеждены, что известие о смерти — очередной безобразный розыгрыш Берлускони. Что на похоронах в открытом гробу вдруг поднимется одно веко и собравшиеся, силящиеся изобразить скорбь, вдруг услышат кабаретный смех. Как в первом кадре одной из сцен «8 ½» в исполнении набеленного конферансье.
Собственно, смех вокруг Берлускони — это единственно важное, о чем стоит говорить в связи с его смертью. Берлускони был уверен, что не идеи, а смех — оружие разделения, разобщения и вражды людей в современном мире: то, над чем и как они смеются. Ровно так, желая обособиться и отделиться, он бросил одну из своих «невозможных шуток» в ответ на очередное унылое морализаторство, когда председательствовал в Европарламенте: «В Италии сейчас снимают фильм о нацистских концлагерях. Я предложу вас на роль капо! (привилегированного заключенного, который сотрудничает с нацистской администрацией. — Прим. “Холода”)».
Мы видим досадливые усмешки и слышим нервный смех. Рядом с Берлускони всегда было очень много нервного смеха. Это узнаваемая реакция. Так воспитанный человек в любой части света побеждает в себе желание браниться и дать по морде кулаком. Так он реагирует на недопустимое нарушение регламента, за которым всегда стоит желание воспитанных людей всех сделать воспитанными.
Не будет преувеличением сказать, что воспитанная, образованная Италия не выносила Берлускони. Стыдилась его перед всем миром. Это очень понятно американскому или русскому образованному человеку. В разного рода публицистических построениях популярен треугольник, в который, помимо Трампа и Путина, вопреки роли и весу сегодняшней Италии в мире принято включать Берлускони.
Это очень ненадежное построение уже в первом приближении. Трамп унаследовал свое состояние от отца. Путин получил власть по решению элит. Берлускони — что в бизнесе, что в политике, что в футболе, где он тоже достиг выдающихся успехов, за несколько лет победив мир «Миланом» тренера Арриго Сакки с его революционными идеями — всегда выходил на сцену как артист, стендапер, беззащитный перед поруганием публики. Его шуткам не только смеялись, его обещаниями не только очаровывались. Его изгоняли со свистом и проклятиями, чтобы, к ужасу итальянской интеллигенции, «эта страна» и «этот народ» снова пригласили его на сцену аплодисментами.
Если очистить это понятие от схоластической коры, дойти до его нейтральной основы, то Берлускони, возможно, следует признать самым демократическим по природе своей политиком в современной истории. А историю его бизнеса — самой американской на свете.
Но интеллигенция продолжает чертить в воздухе свои абстрактные фигуры, черные параллели и язвительные аллегории, чтобы, повинуясь своему назначению, изгнать из себя пристрастность.
Нутряная, сущностная претензия образованного класса Италии к Берлускони, за что его действительно хотели посадить в тюрьму, растворить в забвении, — его вульгаризация Италии. Это можно было бы счесть слишком невнятным описанием конфликта, если бы речь шла, скажем, об Америке, а не об Италии. Знаменитое высказывание Андрея Синявского «У меня с советской властью расхождения стилистические», прозвеневшее в России дерзким парадоксом, — общее место для Италии. В отношении Берлускони миллионов 20 итальянцев подписались под этими словами. Он считается генератором и распространителем ядовитой, беспринципной безвкусицы, разъевшей тело и мозг самой прекрасной страны мира. Тут важен нюанс. Не лучшей страны мира, что делало бы такие разговоры заурядной формой мракобесия, а самой красивой. Страны, подарившей миру идею красоты ровно так неопровержимо, как Россия дает миру газ.
Это очень сложный вопрос, чтобы разобраться с ним в поминальном слове бывшему премьеру Италии. Но у нас есть если не подсказка, то ориентир, на который невозможно не озираться. Это огромное везение. Подобий ему не сыскать на горизонте. Даже в случае с умершими героями истории иногда трудно отыскать мощное воплощение в художественном образе, спрессовывающем разрозненные данные. Взять хотя бы Ленина, где, кажется, только Данилкин смог сдвинуть с места мертвый груз. Что уж говорить о живых. И в этом смысле Берлускони тоже исключителен: еще при жизни его обессмертил величайший художник современной Италии Паоло Соррентино.
В его фильме — что показательно, встреченном холодным молчанием, как это случается, когда в фейсбуке приятный и прогрессивный человек напишет черт-те что — все замечательно. Начиная от названия. «Loro» — «они». «Они» — это начальная точка обзора Берлускони. Заведомо негативная, как публицистический фильм. Фильм и открывается 40-минутной панорамой их нравов под нестихающие дискотечные хиты — продажной, похабной, как его телевидение, падшей Италии Берлускони.
Но затем Соррентино меняет оптику. Один раз, другой, третий. Перед нами возникает мерцающий персонаж — гротескный, вульгарный, остроумный, проницательный, сентиментальный, неизменный только в том, что он всегда живет на сцене. Соррентино формализует принцип барокко — каскад обманок. Мы движемся сквозь аркады с видениями, где подлинно только желание героя жить на сцене и улыбаться. В сущности, Берлускони и есть герой барокко — большого, вечного и единственного стиля, в котором осуществляется, умирает и заново рождается Италия.
Это самый личный фильм Соррентино, потому что он родился и вырос среди убежденности той самой образованной среды, что Италия не может и даже больше не имеет права быть барочной страной после смерти Феллини. И все, что остается, — это экскурсии по прекрасной Италии прошлого и охрана прошлого от настоящего. Особенно опасно барокко в политике.
Если знаменитая «Великая красота» был фильмом про бесплодие в Риме, то «Они» — про эрекцию в современной Италии. Комедию и драму этого дара и наказания. Совсем ясно выражаясь — про вечный стояк, плодотворность, которая имеет целью только самое себя, то есть экспансию вида. Это и есть ваша прекрасная Италия прошлого. А этот похотливый сатир в премьерском кресле — ее жизнь в настоящем. Так уж сложилось. Если не нравится, не называйте эту Италию прекрасной и не пойте о ней песен всему миру. Не защищайте Микеланджело, Бернини, Борромини, Фарнезе, Феллини от настоящего с Берлускони. Ну да, и со мной — Соррентино. Так заглавное публицистическое «Они» превращается в исповедальное «Я». Я — Берлускони.
Представляя то один, то другой ракурс героя, Соррентино, как всегда, движется вперед без цели. В конце концов, финальный цикл Микеланджело поименован «Infinito». В конце концов, Берлускони все время откуда-то изгонялся и с триумфом снова воцарялся. Финалы никогда не удавались Соррентино. Но это самое законченное его высказывание. Потому что в нем есть финал. Соррентино отправляет Берлускони на развалины разрушенной землетрясением Аквилы, где он видит обломок распятия Христа из церкви — скелет статуи.
Это можно было принять за очередную невнятную назидательную аллегорию, которые так портят финалы его фильмов, если бы я не увидел ровно этот фрагмент распятия выставленным в музее напротив Сиенского собора. Я не мог отвести от него глаз, так это было гипнотически красиво. Собственно, в этом толкование финала фильма про Берлускони: никакое итоговое суждение по поводу Берлускони, к счастью, невозможно. Это было просто очень смешно и очень красиво.
Насупленная современность с ее двоичным моральным кодом в ужасе отступается от гроба Берлускони, не в силах засмеяться или зарыдать о смерти существа неведомого вида.
