27 марта Квентин Тарантино отмечает 60-летие. На протяжении половины жизни он — самый популярный кинорежиссер планеты. Существуют постановщики, которые значительно опережают его по кассовым сборам, по наградам, есть те, кого выше ценят специалисты, но единственная настоящая икона поп-культуры среди действующих режиссеров — это именно Тарантино. Недавно журнал The Hollywood Reporter сообщил, что сегодняшний именинник закончил сценарий своего десятого фильма — последнего, как обещал сам автор. Ожидается, что действие развернется в 1970-х годах в Лос-Анджелесе, а главной героиней будет журналистка и кинокритик Полин Кейл. Кинокритик Зинаида Пронченко и бывший киножурналист, а ныне редактор «Холода» Максим Заговора считают, что это будет очень логичный и потенциально грандиозный финал великой кинокарьеры.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Надежный способ понять творческий метод Квентина Тарантино — почитать, как он чехвостит коллег. Например, Стэнли Кубрика: «Позиция Кубрика — я не снимаю фильм о насилии, я снимаю фильм против насилия — лицемерна. Я знаю, и ты знаешь, что твой член был твердым, пока ты снимал первые 20 минут “Заводного апельсина”». А вот как Тарантино оценивает целомудрие кубриковской «Лолиты»: «Это просто мошенничество! На мой взгляд, он [Кубрик] упустил самое интересное в книге: возможность поставить себя на место педофила и согласиться с ним».
Что ж, сам Квентин не такой.
Та-ран-ти-но. Кончик языка, без всяких «трех шажков», без разгона, толкается о зубы и выдает то ли автоматную очередь, то ли трещотку, то ли итальянское проклятье. Его фамилия звучит так же, как его фильмы — как будто торжественно-уничтожающее «тра-та-та-та» замешали с веселым «Бу-ра-ти-но». Как сказал как-то сам Квентин: «Мне нравится, когда зрители хохочут до колик, а потом — бац! — все стены в крови».
Думается, в мире нет человека, который не испытывал вот этого вот «бац!» от тарантиновских фильмов. Клинт Иствуд — председатель жюри того самого Каннского фестиваля 1994 года, на котором мир впервые увидел «Криминальное чтиво» — так вспоминал премьерный показ: «Нам надо было посмотреть 22 (на самом деле 25. — Прим. “Холода”) фильма за 10 дней. <...> Некоторые из них были отличные, некоторые — хорошие, некоторые — не очень хорошие <...>, а под конец нам показали “Криминальное чтиво”. <...> Я был поражен: европейские ребята из жюри (а это были, например, Александр Кайдановский и Катрин Денев. — Прим. “Холода») подскочили, обернулись и давай кричать во время сеанса: “Вот она, лучшая картина, вот лучшая!”»
Что было дальше — история известная. Клинт Иствуд бац — и отдал «Золотую пальмовую ветвь» именно Квентину, а не ходившим в фаворитах Кшиштофу Кесьлевскому за «Три цвета: Красный» или Никите Михалкову за «Утомленных солнцем». Когда счастливый взъерошенный режиссер поднялся на сцену за наградой, какая-то женщина бац — и крикнула с балкона: «Криминальное чтиво — это американское дерьмо!» — а Тарантино со сцены бац — и показал ей фак! В тот день очень талантливый кинорежиссер стал суперзвездой. Ну, если спорт — то Джордан, если физика — то Эйнштейн, если кино — Тарантино.
В 2019 году авторам этого текста повезло примерно как Иствуду с Кайдановским. 21 мая, спустя ровно 25 лет после премьеры «Криминального чтива», Тарантино готовится показать в Каннах «Однажды в… Голливуде». Ни одна живая душа не в курсе, чего ждать. Еще не написано ни одной критической строчки, нет ни восторгов, ни разочарований — только ожидания.
С раннего утра город наполняется счастливо встревоженными людьми. На набережной Круазетт — через метр друг от друга — выстраиваются синефилы со всего света, они держат в руках картонки «Отдам что угодно за проходку», счастливые обладатели билетов тем временем готовятся к представлению. Эту атмосферу можно сравнить разве что с 31 декабря, пока ты ребенок и веришь в чудеса, или с Пасхой — если ты просто веришь.
И вот вечер. Солнце садится за горизонт, уступая место прожекторам. На красной дорожке появляются два самых узнаваемых в мире актера — Леонардо Ди Каприо и Брэд Питт. Следом — единственный сопоставимый с ними по популярности режиссер. На вершине знаменитой каннской лестницы Тарантино кричит во весь голос: «Vive le cinéma!» Это звучит словно бой курантов или «Христос Воскресе!». Абсолютно религиозное действие, поклонение кинематографу как искусству — показ с пленки (это в 2019 году!), долгие овации, мокрые глаза Лео и Брэда. В общем, как в последний раз. На самом деле — в предпоследний.
Как мы помним, в начале было слово, которое Квентин дал себе — что фильмов будет 10 и ни кадром больше. «Однажды в… Голливуде» был девятым. Стало быть, впереди — последний киносеанс. Пару недель назад в прессе появилась новость: Тарантино завершил сценарий прощальной картины. После суровых барышень и чувствительных хулиганов он добрался до своего главного альтер эго — кинокритика. Якобы именно так, «Кинокритик», его последний фильм и будет называться, якобы главная роль отведена Кейт Бланшетт, якобы она сыграет легендарную Полин Кейл — грозу режиссеров-авторов, окопавшуюся в «Нью-Йоркере» и оттуда совершавшую смертоносные для их тщеславия и достоинства вылазки (жертвами пали и Дэвид Лин, и Ридли Скотт, и даже Орсон Уэллс). Яростные филиппики Кейл, а также ее сателлитов, которых издевательски дразнили «полеттками», Тарантино в молодости читал с религиозным трепетом, воспринимая ее не как противника, но как коллегу.
В знаменитом интервью Чарли Роузу он именно так и описывает свою обросшую мифами и легендами работу в видеосалоне. «Забавно, что люди говорят: о, это стало твоей киношколой. <...> Но чем видеопрокат действительно был, так это никакой не киношколой, а моим The Village Voice (американский еженедельник о культуре. — Прим. “Холода”) , где я был критиком, который подкидывает клиентам фильмы и объясняет, какой из них хороший, а какой плохой. И это не было так, что я получил такую работу, посмотрел на ней кучу фильмов и чему-то научился. Наоборот: я получил эту работу, потому что уже был киноэкспертом».
В конце прошлого года у Тарантино вышла книга эссе под красноречивым названием «Cinema Speculation», своего рода манифест, которым он как будто решил подытожить даже не режиссерскую карьеру, а целую жизнь, состоявшую с раннего детства исключительно из смотрения кино.
Мы знаем много мемуаров, в которых мужчины, заранее располагаясь на смертном одре, вспоминают всех женщин, побывавших в их постели или оставивших след в сердце: одна смеялась во время оргазма, с другой я мечтал завести детей, с третьей, кажется, занимались любовью, толком не представившись, прямо в такси, — сколько ошибок я наделал, как счастлив, несмотря ни на что, что я был с каждой из них.
Примерно в такой же манере Тарантино пишет и о фильмах 1960–70-х, пытаясь восстановить до мельчайших деталей обстоятельства, которые привели его на тот или иной сеанс. С творчеством Джима Брауна, звездой блэксплотейшена, юного Квентина познакомил брутальный ухажер матери — профессиональный футболист Реджи. Ради «Сестер» Брайана Де Пальмы нужно было пилить к черту на куличики, меняя автобусы; «Таксистом» ему мешал наслаждаться зал, который хохотал над фильмом Скорсезе, как будто это комедия.
И все эти обрывки прошлого чрезвычайно важны, ибо воспитали в Квентине идеального зрителя, полного нежности и сострадания к такой несовершенной природе авторского кино, которое студийная диктатура заставляла прикидываться жанровым.
В том же интервью Чарли Роузу Квентин, будто начиная заметку о самом себе, отмечает: «Моя сила — в умении рассказывать истории». «Потому что вы писатель?» — уточняет интервьюер. — «Скорее зритель! Все дело в том, что мне самому нравится, когда мне рассказывают истории».
Такой историей могло стать что угодно. В сети валяется переведенное на русский язык интервью Тарантино после дебютных «Бешеных псов» 1992 года. Именно тогда 29-летний режиссер впервые (!) выехал за пределы Соединенных Штатов Америки. Оказавшись в Париже, он тут же пошел в «Макдоналдс». «Разница? — объясняет он журналисту. — Они подают там пиво. А еще они не говорят “гамбургер в четверть фунта”, потому что у них метрическая система. Они понятия не имеют, что это — мать ее! — за четверть фунта!»
Через пару лет эта история превратится в один из самых знаменитых диалогов мирового кино.
Наверное, в своем последнем фильме Тарантино присядет перед Полин Кейл в комическом реверансе, однако интуиция подсказывает, что «плохой» коп, как это обычно бывает во вселенной криминального чтива, не останется без антагониста. Таковым может стать Кевин Томас — критик, обозревающий аутсайдеров кинопроката в «Лос-Анджелес Таймс» аж с 1962 года, «самурай второго плана», как Тарантино ласково его называет в сборнике своих эссе, человек, «открывший настоящие тайники кино».
Именно этот «второй план» — казалось бы, проигрышный и для актера, и для воспевающего его работу на последних страницах прессы критика — настоящая точка сборки кинематографа Тарантино. Его герои идут к катарсису окольными путями, их триумф или гибель по сути закономерны, но по форме всегда находятся в пределах статистической погрешности или судьбоносной ошибки. Их разговоры о важном происходят в затрапезной атмосфере, а дурацкая болтовня о бабах или внутрицеховые бандитские сплетни приобретают библейский масштаб и значение.
А еще «второй план» Тарантино — это буквально plan B. Если смысл любой истории в том, чтобы быть рассказанной, значит, рассказчик — это хозяин смыслов. В отличие от героев «новой волны» или других реформаторов кино, Квентину, режиссеру-зрителю, неинтересно менять форму повествования: зачем, если можно переписать саму повесть?
Его последние фильмы — бунт не против искусства, а против несправедливости жизни. Торжество хеппи-энда над закономерным финалом. Он отменил рабство в «Джанго освобожденном», убил Гитлера в «Бесславных ублюдках», спас Шерон Тейт в «Однажды в… Голливуде». За любым фильмом в понимании Тарантино стоит не только эпоха, но и ее заложник — человек, по странной аберрации зовущийся режиссером. Человек, наделенный правом все решать и почти все контролировать. Тот, кто верит, спасется; тому, кто добр был однажды, воздастся по делам его, и сколько бы крови ни пролилось на экране, в финале она, вопреки циничной постмодернистской традиции, найдет безупречную рифму только в любви.
К сожалению, реальный мир гораздо хуже фильмов Тарантино. И чем ближе к финалу, тем меньше шансов на «второй план». Да что там будущее — даже недавнее прошлое, в котором Квентин приезжал в Москву по приглашению Никиты Михалкова, дремал на могиле Пастернака, признавался в любви «Человеку-амфибии», давал интервью Ксении Собчак, смотрел мультфильмы Норштейна в Музее кино с Наумом Клейманом, да, черт подери, гулял по Кремлю с министром культуры РФ, — вот это реальное прошлое кажется дурацким неправдоподобным би-муви с дальней полки видеосалона.
Впрочем, Квентин научил нас тому, что история зависит от рассказчика. Может быть, к тому моменту как он снимет и смонтирует свой последний фильм, рассказчики большой истории сменятся. Может быть, Квентин привезет свой фильм в Москву. Вряд ли его здесь встретит Никита Михалков, а вот если Наум Клейман — было бы здорово. Еще одна прогулка по Кремлю — конечно же нет, а вот фото на кладбище — ну да, где ж еще.
Уж чего-чего, а кладбищ в России, думается, будет много. С днем рождения.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
