С началом войны в Украине многим российским активистам и журналистам пришлось уехать из страны из-за угрозы уголовного преследования. Некоторые из них не смогли вернуться домой даже на похороны своих близких. «Холод» поговорил с такими людьми о том, как они это пережили.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
«Не думала, что прощаюсь с ней навсегда»
Саша Багимова (фамилия изменена по просьбе героини), 26 лет, маркетолог
В России я работала в маркетинговом агентстве, но часто участвовала в протестных акциях. Например, в 2019 году меня задержали за одиночный пикет против домашнего насилия и я провела несколько дней в спецприемнике. В марте 2022 года меня задержали на антивоенном митинге. Во время допроса я не стала осторожничать и сказала сотруднице уголовного розыска, что имею право выходить на улицы и выражать свое несогласие. Меня отпустили, но через несколько дней моему работодателю пришло письмо от МВД о том, что я была задержана на митинге. Такое же письмо я получила по адресу прописки, а соседи рассказали, что меня искал участковый. Пока я не жила дома несколько дней, у меня сломали входную дверь и повредили замок. Я не знаю, полицейские ли это сделали, но мне стало страшно — и в апреле я решила уехать из России. После этого мама рассказывала, что к нам еще несколько раз приходили из полиции накануне новых антивоенных митингов и искали меня.
Решение о переезде далось мне нелегко. Бабушка грустила, но не хотела, чтобы меня опять арестовали. Я понимала, что она пожилой человек, но не думала, что прощаюсь с ней навсегда. Меня до последнего не отпускала глупая надежда, что империя падет и я вернусь домой или на худой конец свожу бабушку и маму в отпуск и мы увидимся. Мама прилетала ко мне летом, а бабушке составить ей компанию уже не позволило здоровье.
Утром 22 февраля — почти через год после моего переезда — мама написала, что умерла бабушка. Я очень хотела приехать попрощаться с ней, но мне все еще нельзя было возвращаться в Россию. К уже существующим рискам добавился новый: после переезда я стала открыто сотрудничать с правозащитным проектом, нескольких сотрудников которого признали «иноагентами». Я боялась, что, если меня арестуют, мама останется без денег, потому что я ей помогаю финансово. Решение не приезжать на похороны далось мне тяжело, но рациональное перевесило. Мама меня поддержала и сказала, что ей будет спокойнее, если я не приеду.
Бабушка была мне очень близким человеком: после развода родителей я проводила с ней практически все время. Она научила меня шить, быстро считать, читать. За три недели до моего 12-летия бабушка сказала, что ни за что не поверит, что я смогу прочитать «Войну и мир» до дня рождения. Я с ней не согласилась, и мы поспорили на 100 рублей. В итоге я выиграла спор и получила свои 100 рублей, а бабуля с помощью довольно забавного психологического приема заставила меня прочитать «Войну и мир» в 11 лет. Тогда мне книга, конечно, не понравилась, но любовь к чтению бабушка мне привила. У нее была большая библиотека, и отдельное место в ней занимали книги по визуальному искусству. Благодаря бабушке я полюбила антиквариат: ее квартира всегда была обставлена винтажной мебелью, которую в детстве я очень любила рассматривать. Как она доставала эту мебель в советские времена, я не знаю до сих пор. В 18 лет я была свидетельницей на ее второй свадьбе: после смерти дедушки бабушка встретила мужчину, и они решили пожениться.
Самое отвратительное в переживании утраты на расстоянии — это то, что меня мучает иррациональное чувство вины. Я понимаю, что ничего бы не изменилось, если бы я была рядом, но все равно думаю: «Вдруг, если бы я не уезжала, мне бы удалось ей помочь, поддержать ее и она бы не умерла?» Мне постоянно кажется, что я сделала недостаточно, чтобы этого не случилось.
После смерти бабушки мне очень хотелось поддержать и маму. Конечно, я регулярно ей звоню, но мне бы хотелось быть с ней рядом. Из-за того, что я не была на прощании и не могла как следует поддержать маму, мне кажется, что я так и не пережила утрату.
«Мы с мамой договаривались пережить Путина и застать свободную Россию»
Вера Олейникова, 22 года, активистка
В 2018 году мы с друзьями организовали «Бессрочный протест» (протестное движение, которое появилось после объявления в России пенсионной реформы. — Прим. «Холода»), после чего меня не раз штрафовали, преследовали и сажали в спецприемники за политические акции. В 2020 году меня задержали во время пикетов против поправок в Конституцию у здания ФСБ на Лубянке, отвезли в отдел полиции «Китай-город» и избили: после этого мне диагностировали закрытую черепно-мозговую травму.
Я хотела уехать из России еще в день начала войны, но потом поняла, что неправильно звать людей на митинги из-за границы. Я протестовала, писала антивоенные посты в инстаграме. При этом просыпалась каждый день в шесть утра, чтобы посмотреть в окно, не стоит ли там полицейская машина.
В июне 2022 года моего товарища Диму Иванова отправили в СИЗО по обвинению в распространении «фейков» про российскую армию (7 марта 2023-го редактора телеграм-канала «Протестный МГУ» Дмитрия Иванова приговорили к восьми с половиной годам колонии. — Прим. «Холода»). Он передал нам оттуда через адвокатов, что на участников «Бессрочного протеста» готовятся уголовные дела. Я не видела конкретных списков, но предположила, что попаду под удар из-за своей медийности. Я не собиралась уезжать и после этого, но на моем отъезде настояла мама.
Последний раз я видела маму 11 июня. В тот день она отвезла меня в Минск, откуда я улетела в Тбилиси. По дороге мы слушали музыку, пили кофе, но атмосфера была тревожной, потому что несколько дней назад меня не пустили на посадку на рейс до Еревана. Мама переживала, что меня арестуют. В аэропорту Минска мы сделали последнюю совместную фотографию, поцеловались, мама пообещала, что обязательно ко мне прилетит. 15 июля она умерла.
В тот день я стояла у памятника «Матери Грузии», слушала, как моя подруга исполняла под гитару песню «ДДТ» «Это все»: ее любила моя мама. В этот момент ее знакомый попросил меня срочно ему позвонить. Я перезвонила ему, связь была плохая — услышала только слово «реанимация». Я стала звонить маме, но ее телефоны были выключены. Когда я позвонила еще раз, мне сказали, что она умерла: из-за коронавируса у нее оторвался тромб. В Россию хоронить маму полетела моя подруга. Я возвращаться не стала, так как своими постами я обеспечила себе несколько сроков.
Мама всегда была политически осознанным человеком: с 2002 года она ходила со мной на руках на протестные митинги, состояла в партии «Другая Россия» до тех пор, пока [основатель партии Эдуард] Лимонов не сошел с ума. После начала войны она публиковала в фейсбуке антивоенные посты. Когда мама была жива, я спрашивала у нее, что мне делать, если ее посадят, потому что в каждом посте у нее было написано: «Путин хуйло». Мама просила меня ни в коем случае не возвращаться. Она сама собиралась эмигрировать в Германию. За два дня до смерти написала мне: «Иди в немецкое посольство, подавайся на визу» — а потом добавила: «Вера, я что-то себя не очень хорошо чувствую, я ложусь в больницу». Это была последняя наша переписка.
Кроме мамы и бабушки, родственников у меня нет. Бабушка сейчас в реанимации. Ей 84 года, и я понимаю, что с ней уже не увижусь. Сомневаюсь, что война закончится, а Путин сдохнет раньше. Я не знаю, как мне дальше быть с этим, я просто пытаюсь имитировать жизнь. У меня плохо получается: весь январь я пролежала в кровати. Я могла представить, что умрет бабушка, но то, что мне позвонят и скажут, что моя мама умерла в 51 год, — нет.
Мне легче думать, что мама сейчас где-то рядом со мной, что мы скоро увидимся и что это все окажется неправдой. Первый месяц я решала вопросы, связанные со здоровьем бабушки, организовывала похороны, собирала на них деньги. Сейчас я каждый день просыпаюсь с мыслью, что мне это все приснилось, что я сейчас получу от мамы сообщение: «Вера, почему ты не звонишь? Я переживаю». Время ничего не лечит. Мы с мамой договаривались пережить Путина и застать свободную Россию, поехать в Австралию посмотреть на коал. Я не могу это пережить.
