Эмпатия как протест

14 января 2023 года российская ракета попала в многоквартирный дом в украинском Днепре, погибли как минимум 46 человек. Это не первое убийство украинских жителей в их домах, но именно оно (в отличие от предыдущих обстрелов) вызвало широкий резонанс в России: люди в разных городах создали десятки спонтанных мемориалов, приносили к ним цветы, свечи, игрушки. По данным социального антрополога, автора телеграм-канала «(Не)занимательная антропология» Александры Архиповой, в 62 городах появилось 85 таких мемориалов. Специально для «Холода» Архипова объясняет, что это говорит о протестных настроениях россиян. 

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.

Причины «цветочного протеста»

Рухнувший дом в Днепре разбирали постепенно, в течение нескольких дней из-под камней вынимали людей — живых и мертвых. Журналисты брали интервью у чудом выживших, социальные медиа публиковали страшные снимки, например фотографию обычной кухни, наполовину обрушенной. Вокруг — руины, а на столе — яблоки. Подобные кадры спровоцировали медийный шок — это не «что-нибудь, что можно быстро забыть», как выразился один мой собеседник. Многоэтажный дом в Днепре — часть обычной советской застройки, и комментаторы в социальных сетях писали, что «жители днепровской многоэтажки были такими же, как мы», «как это похоже на мою кухню», «у меня такая же детская коляска», «такая же вазочка для фруктов».

Гнев и ужас подталкивают как-то выразить свои чувства, но прямому их выражению мешают цензура и система политических репрессий, выстроенная в России за последние годы. После начала войны были приняты законы, запрещающие россиянам высказывать свое мнение о войне под угрозой уголовного или административного наказания. Митинги и политические собрания запрещены. Большое количество политически активных людей покинуло Россию. 

Правозащитники сообщают о почти 20 тысячах задержанных за антивоенную позицию с 24 февраля 2022 года: люди пытались высказываться против войны через одиночные пикеты, граффити, листовки, посты, комментарии, лайки и смену аватарки. Кроме этого, мы не должны забывать про внесудебное политическое воздействие: увольнения с работы, угрозы близким, публичные оскорбления со стороны представителей власти.

Все это привело к тому, что публично высказываться стало невозможно.

Откуда пошла эта традиция и что она означает?

В 1992 году в Северной Ирландии американский социальный антрополог и фольклорист Джек Сантино внимательно наблюдал за местами, где после гибели людей из-за столкновений с полицией возникли «места поклонения». Вот 14-летняя девочка сама решила положить записку и розу на месте убийства ее отца вооруженным боевиком в Белфасте. Эти мемориалы никем не создавались специально, этой девочке никто не приказывал так поступить, у людей не было лидера или координации, и даже церковь не призывала их создавать. Те, кто оставлял цветы, хотели сделать свое горе видимым, поделиться им и таким образом остановить насилие.

Эта традиция новая, существующая в больших городах. За последние 30 лет народные мемориалы как способ сделать заявление, поминальное и политическое одновременно, распространились по всему миру (вот тут об этом можно послушать краткий рассказ). 

Не любая катастрофа вызывает волну народных мест памяти. Необходимые для этого условия: массовое недовольство тем, как государство и представители власти реагируют на трагедию — неуважительное отношение к жертвам, недостаточное внимание к произошедшему, сокрытие фактов, — это триггер, который приводит к возникновению волны спонтанных народных мемориалов. 

27 февраля 2015 года на Большом Москворецком мосту был застрелен Борис Немцов. На месте его гибели тут же возник спонтанный мемориал, который поддерживался добровольцами пять лет: люди несли цветы и записки. Так они, прямо под стенами Кремля, объявляли о проблеме: настоящие заказчики убийства Немцова все еще не осуждены (антрополог Дмитрий Громов провел исследование этого мемориала). 

Но это московская традиция. Общероссийской она стала в 2018 году, после пожара в торговом центре в Кемерово, где погибли 60 человек. При строительстве и эксплуатации здания были нарушены элементарные требования безопасности, пожарные долго не могли попасть внутрь, а после трагедии правительство тянуло с объявлением национального траура. Ужас от этой истории и недовольство действиями властей привели к возникновению большого количества спонтанных мемориалов. По данным, которые мы собрали, стихийные места памяти появились как минимум в 246 городах. 

«Цветочный протест» как высказывание

Простое действие — принести один цветочек и положить его к памятнику — это прежде всего послание. Во-первых, это высказывание, поминальное и индивидуальное. Через действие — когда человек зажигает свечу или кладет игрушку — он говорит: «Я горюю». Во-вторых, оно направлено на публику и поэтому совершается возле публичных мест в центре города — это приглашение «горюй со мной вместе». Наконец, в-третьих, это демонстрация пассивной публике, проходящей мимо, что что-то вокруг настолько неправильно, что такой спонтанный мемориал становится необходим.

Одна из моих собеседниц в процессе исследования, Ксения, принесла цветы к Стене Плача в Москве. По ее словам, для нее это было одновременно и способом справиться с эмоциями («Я могу мало, но не могу ничего не делать»), и протестом («Я против вас и ваших действий, я скорблю с ними, а не радуюсь с вами»). 

Такое публичное выражение горя тихо, но эффективно переворачивает принятую сейчас идеологическую оппозицию «наши солдаты — герои» против «наши солдаты — враги». Скорбь людей, участвующих в создании народных мемориалов, указывает на тех, кто стал подлинными жертвами войны, и так противостоит официальной героике с ее культом участников «СВО». 

Кто эти люди и почему они это делают?

Как и в случае Северной Ирландии, описанном Джеком Сантино, в российском «цветочном протесте» участвуют люди разного возраста и образования. Многие из них не являются политическими активистами в привычном понимании этого слова: они не ходили на большие митинги, когда это было возможно, не выступали против власти открыто. Тем не менее это настоящий низовой протест. Нет никакого организатора и координации (разве только оппозиционные телеграм-каналы обмениваются фотографиями мемориалов). 

Моя коллега, фольклорист, наблюдала за тем, как люди приходили к памятнику Тарасу Шевченко в Петербурге: молодые и пожилые, они оставляли цветы и игрушки, рисовали сердечки, приносили желто-голубые предметы, крестились, молились. В Москве люди даже стояли на коленях.

Современная пропаганда делает все, чтобы человек, который не разделяет агрессивные идеи российской власти, чувствовал себя одиноким, а один, как известно, в поле не воин. Поэтому те, кто участвует в создании мемориалов в память о Днепре, стремятся увидеть людей, испытывающих те же чувства, даже если они молча стоят возле памятника. Когда моя коллега, Ирина К., шла по улице и несла цветы, ее окликали и спрашивали, идет ли она к Шевченко. А Ксения, которую я цитировала выше, рассказывала мне: «Хотелось, чтобы каждый, кто принес цветы, или только подумал о том, чтобы принести, или просто переживал схожие чувства, видел, что он не один, что то, что он делает, думает, переживает, происходит не только с ним». 

«Эзопов язык» публичной памяти

Мне известно о 85 народных местах памяти о днепровской трагедии в 62 городах (в некоторых городах люди создали несколько мемориалов: например, в Петербурге — семь). 

На первый взгляд кажется, что все памятники выбраны по принципу «украинскости». На самом деле это не так. Выбор памятника — это тоже послание, причем самое важное из тех, что мы сегодня обсудили. 

Только 16 мемориалов созданы в местах, связанных с украинской культурой или историей (памятники и бюсты Тарасу Шевченко, Лесе Украинке, Николаю Гоголю и Богдану Хмельницкому). Еще пять мемориалов созданы у табличек и указателей, связанных с украинскими городами: Днепропетровская улица, Киевская улица, Украинский бульвар. Получается, что 27% мемориалов содержат в себе публичное послание — знак солидарности с Украиной. 

Но еще больше мемориалов заключают в себе и другое послание. 36 мемориалов создано у очень специфических знаковых мест — у памятников жертвам политического террора сталинского времени, еще 10 мемориалов — у памятников самым разным жертвам: чернобыльцам (здесь впрочем тоже есть отсылка к Украине), жертвам войны, детям войны; у места самосожжения журналистки Ирины Славиной в Нижнем Новгороде, у камня в память о гибели людей в пожаре в кемеровской «Зимней вишне». 

Создание мемориала у памятников жертвам (всего 56% случаев) — это послание, и читается оно однозначно: государство убивало людей раньше, убивает сейчас и будет убивать еще. По такой логике, видимо, люди ставили маленькие таблички «Днепр» и оставляли цветы у памятника поэту Осипу Мандельштаму в Москве и литератору Виктору Савину в Сыктывкаре: они оба погибли в сталинских лагерях, один в 1938 году, другой — в 1943-м. То же послание стоит за цветами и словами любви к Днепру в Нижнем Новгороде на месте самосожжения журналистки Ирины Славиной, которая покончила с собой в 2020 году из-за преследований Следственного комитета. Мемориалы создаются у памятников детям войны (Архангельск, Воронеж, Владимир), жертвам фашизма (Саратов и Шахты). Здесь можно увидеть дополнительное послание: «Те, кто убил людей в Днепре, тоже фашисты».

То, что люди не могут сказать плакатом, они говорят цветами и выбором места памяти.

Растерянность властей 

Акции, подобные «цветочному протесту», страшно неудобны для властей. За них трудно наказать, потому что возложение цветов сложно классифицировать как дискредитацию российской армии. Активистов, которые пытаются прийти к памятнику с плакатами, задерживают сразу, но большинство просто кладет цветы. Задержания лишь за возложение цветов тоже были, например в Твери и Москве (причем в Москве таких случаев было уже несколько). Одна моя собеседница рассказала, что она и ее подруга всерьез готовились к задержанию, направляясь возлагать цветы: «Мы с подругой шли как на дело. Купили цветы за наличку, взяли воду, книжки, паспорта и зарядку для телефона».

У спонтанных акций солидарности нет лидера, которого можно посадить. Можно, конечно, уничтожить мемориал — и цветы, действительно, регулярно убирают коммунальные службы (например, в Перми, Москве, Петербурге). Однако вместо одного уничтоженного мемориала возникает другой — и в другом месте. 

Поэтому полиция в некоторых городах вместо арестов стремится уничтожить публичное измерение мемориала: например, в Москве силовики просили подходящих к памятнику Лесе Украинке не делать фотографий и заставляли их удалять. 

Также можно ослабить само содержание послания: например, в Тольятти и Вологде с народного мемориала исчез листочек с надписью «Днепр», как сообщают те, кто возлагал цветы. Случайному прохожему, таким образом, становится непонятно, почему и зачем люди несут цветы. 

Еще более креативно поступили в Воронеже: провели «перехват повестки». После 14 января у памятника «Детям войны» возник народный мемориал, куда местные жители начали приносить цветы и игрушки, в том числе игрушечного тигренка (мы знаем это из фотографий в сети). 25 января — день освобождения Воронежа от фашистов. И 25 января по городскому телевидению показывали сюжет с тем же самым народным мемориалом (на видео — тот самый игрушечный тигренок), сказав, что горожане несут цветы в честь годовщины освобождения от немецких захватчиков. Про Днепр, конечно, ни слова. 

***

С момента удара ракеты по жилому дому прошло уже больше двух недель. А народные мемориалы все появляются. На них стали возникать таблички в память и о других городах, где гибнут люди, например табличка о Харькове в небольшом российском городе Балахна. 

Многие, прочитав эту колонку, пожмут плечами и скажут, что этого недостаточно. Какие-то цветы, игрушки, свечи. Этим войну не остановишь. И это верно. Но так про войну и горе можно хотя бы рассказать, а это в нынешних обстоятельствах, когда за сочувствие отправляют в тюрьму, уже поступок. 

Благодарю читателей моего канала «(Не)занимательная антропология», которые помогли собрать фотографии мемориалов из разных городов.