«Офицер сказал: “Смотри, пидор идет”» 

Родители отправили своего сына-гея в армию. Там он столкнулся с травлей и насилием. Вот его история
«Офицер сказал: “Смотри, пидор идет”» 

Шесть лет назад родители Дениса узнали, что он гей, — и отец решил, что армия «перевоспитает» сына. Так Денис год провел в воинской части в Калининграде, где над ним издевались командиры и сослуживцы. «Холод» публикует его рассказ об этом опыте — а также о том, как это изменило его жизнь.

По соображениям безопасности «Холод» не называет фамилию Дениса. Наши фактчекеры удостоверились в том, что это реальный человек. 

«Мама начала рыдать, а отец — орать»

Мне всегда было ясно: с девочками я дружу, а мальчики мне нравятся. Близкие друзья об этом знали и меня поддерживали. До армии я не сталкивался с ярко выраженной гомофобией в свой адрес. Родителям, правда, о своей ориентации не рассказывал. Для них у меня была «девушка» — моя подруга-лесбиянка. Мы прикрывали друг друга перед нашими семьями: когда шли на ночевку к партнерам, например. 

Незадолго до моего 18-летия родители уехали по делам в Москву, и ко мне на ночь пришел мой парень. Отец с мамой должны были вернуться только следующим вечером. А утром я проснулся и увидел родительскую машину во дворе. Я попросил парня подождать в моей комнате, а сам пошел на кухню. Там меня уже ждали родители. Опустив глаза, они спросили, кто это у меня в спальне. Я промолчал. Тогда мама начала рыдать, а отец — орать, что это извращение и мне обязательно нужно пойти в армию на перевоспитание. Я собрал вещи, и мы с парнем ушли. Вернулся домой я только после армии.

Мой отец служил еще в Советском союзе, и это был тяжелый для него опыт. Подробности он не рассказывал, но, как я понял, он серьезно пострадал от дедовщины. Поэтому у нас с ним была договоренность: от армии он меня обязательно отмажет. Из-за этого после девятого класса я решил идти в колледж на повара-кондитера, а не в университет. Колледж давал мне отсрочку от армии всего на полгода после наступления совершеннолетия — потом отец должен был организовать откос. 

[После невольного каминг-аута] мне оставалось учиться в колледже еще полгода. Армейские сборы были назначены на 27 мая 2017 года. Все эти полгода я жил у своей подруги. Иногда встречался с мамой: она пыталась переубедить отца, но тщетно. Тогда я пошел в военкомат, чтобы отказаться от службы по соображениям совести [и пройти альтернативную службу]. Но мне сказали, что без шансов. Мол, во Владимире мало призывников, а план по ним большой. Поэтому освобождение можно получить только через суд, и такие дела рассматриваются долго, чаще всего, когда человек уже служит. Тогда я впал в апатию. Учился, читал книги и спал. Страх задавил все остальные чувства и эмоции. Мой парень пытался найти выход, но у меня не было сил себя спасать, а белый билет стоил дорого. 

«У моих сослуживцев были трусы цвета хаки, а у меня — с Микки Маусом»

Помню, как меня везли в военкомат. Я смотрел на улицы Владимира и думал: интересно, увижу ли я их вновь? У других призывников лица были такие же растерянные. Нас повезли в Москву, а оттуда — на аэроэкспрессе в Домодедово. В аэропорту люди смотрели на нас сочувственно, кто-то исподтишка фотографировал. Все это время до выхода на посадку мы не знали, куда летим; задавать вопросы было нельзя. Когда я увидел на табло «Калининград», выдохнул. Я много читал о разных российских военных частях, и балтийский флот не славился дедовщиной — в отличие от псковского десанта, например.

История принятия себя в гомофобной среде родного города и на службе
Общество2 минуты чтения

В казарму меня привели незадолго до отбоя. Все вокруг бестолково бегали в разные стороны. Я стоял в растерянности. Потом кто-то заорал: «Смирно!». Я не знал, что делать. Увидел, что все стоят вплотную друг к другу в коридоре, и встал в самый конец. Всем скомандовали раздеться. У моих сослуживцев были трусы цвета хаки, а у меня — с Микки Маусом. Откуда мне было знать, что и белье надо подбирать в тон? Меня никто не предупреждал. Командир роты подошел ко мне и начал орать на меня отборным матом. Велел показать подмышки — и разорался еще больше, потому что у меня там что-то не так было выбрито. Звучит это, может быть, смешно, но на самом деле, я как вспоминаю это выбривание подмышек тупой бритвой и ежедневную демонстрацию их чужим людям, меня передергивает. Вообще, так, как мне было страшно в эти первые сутки в армии… Я никогда такого не испытывал — ни до, ни после. Когда объявили отбой, я лег на старый матрас, желто-коричневый от пятен, уткнулся в подушку и зарыдал. 

На следующий день главным испытанием стала столовая. Дело в том, что в армии ничего не объясняют, но ты обязан откуда-то знать все правила. Так вот, на еду, как оказалось, отводится 40 минут. Представьте: очередь из 100 человек, и четыре женщины неспешно раскладывают еду по тарелкам. На поглощение пищи оставалось три-четыре минуты. Многие для скорости закидывали второе прямо в суп. Когда я не уложился в установленное время, не зная про него, командир роты начал орать, что мне пиздец. Я подумал, меня будут бить. Я знал, что это запрещено, но в армии ты чувствуешь себя совершенно бесправным: ты изолирован, у тебя даже нет телефона, чтобы совершить экстренный вызов. В итоге обошлось: в наказание меня заставили мыть туалеты. Первые недели я почти ничего не ел — просто не успевал. 

Телефоны выдавали только по воскресеньям — на час. Поэтому мы с парнем писали друг другу письма. Поскольку всю корреспонденцию читали офицеры, мы договорились, что я буду называть его Олесей, а он будет писать от женского лица. Через несколько месяцев мы потеряли бдительность и иногда начали использовать мужские местоимения. Шел пятый месяц моей службы, когда один офицер сказал, показывая на меня, другому: «Смотри, пидор идет». Это оскорбление подхватили и другие офицеры, а потом — солдаты. Сослуживец из другого подразделения сообщил мне, что их офицер рассказал всему взводу, что я пишу любовные письма парню. Я попросил своего парня мне больше не писать, но было поздно: начался ад.

«Один из них выкрикнул: “А давайте его опустим!”»

Оскорбления стали обязательной частью моей жизни. Я не мог пройти по казарме, чтобы несколько раз не услышать слова «пидор». В столовой мне не позволяли садиться ни за один из столов. Я тогда работал писарем, поэтому каждый раз уходил есть к себе в офис. В армии у меня было три друга, но они за меня не заступались. Сначала я обижался, а потом понял, что это их единственный способ выжить. В армии существует так называемый актив — это агрессивные ребята, которых командиры используют, чтобы поддерживать порядок и иерархию. Для этого им необходимо кого-то гнобить. Травили в основном тех, кто чем-то отличался: мальчика из дагестанской деревни, который плохо говорил по-русски, нечистоплотного сослуживца и меня. Многие, даже нейтрально настроенные по отношению к нам ребята, присоединялись к травле, чтобы самим не стать жертвой «актива». 

Кульминацией травли стал эпизод в бане. Так получилось, что мне пришлось зайти внутрь вместе с ребятами из «актива». Я мылся в одном углу, они — человек шесть — в противоположном. Я торопился. Было понятно, что ничего хорошего в закрытом помещении с ними меня не ждет. Когда я домылся и спешно направился к выходу, один из них выкрикнул: «А давайте его опустим!». Тогда все шестеро зажали меня в углу и пытались склонить к минету. Я сделал голос пониже и сказал, что буду драться, а потом напишу на них жалобу. Сейчас это смешно вспоминать — будто жалоба мне бы помогла. Но один из них неожиданно сказал: «Ладно, пусть живет». Я выскочил, быстро оделся и побежал к себе в канцелярию. Там у меня была фотокнижка с черно-белыми кадрами Петербурга: я листал ее каждый раз, когда травля становилась невыносимой. Представлял, как сажусь в самолет, пристегиваю ремень безопасности, лечу в Пулково, а потом гуляю по городу. 

Когда деды отслужили, травля сошла на нет. Оставались только мои одногодки и новые ребята, с которыми у меня были либо нейтральные, либо приятельские отношения. Еще меня немного защищала должность писаря — ко мне стали часто обращаться с просьбами: включить в список на награды, например. Поскольку командир роты перекладывал все свои задачи на меня, у меня были такие полномочия. Я даже приобрел некую влиятельность. Перед президентскими выборами 2018 года к нам приходил тучный мужчина из «Единой России» — говорил, что надо голосовать за «Верховного главнокомандующего Путина». Я же проводил собственную агитационную работу: пугал сослуживцев, что если они проголосуют за Путина, то служить придется два года вместо одного. В итоге на нашем участке у [Ксении] Собчак был самый высокий результат среди всего района. Кстати, уже тогда наши командиры регулярно рассказывали про злобную НАТО, нацистов в Украине, а также в красках описывали свои перестрелки на Донбассе.

В украинской армии служат открытые геи и лесбиянки. Вот их истории
Общество4 минуты чтения

«В армии я заразился токсичной маскулинностью»

Из армии я вернулся весной 2018 года с четким пониманием, что геем я больше быть не хочу. Было ощущение, что самые серьезные проблемы в моей жизни — конфликт с отцом, травля в армии — от моей гомосексуальности. Не хотелось ассоциировать себя с ЛГБТ во избежание новых проблем. Я расстался сообщением в инстаграме со своим парнем и тут же его заблокировал. Я не мог рассказать ему, что со мной происходило. А еще бессознательно перекладывал ответственность за происходившее со мной в армии на него — на наши письма. Сейчас я об этом жалею. Он так и не узнал, что случилось. 

В армии я заразился токсичной маскулинностью: вернулся убежденным, что мужчины — добытчики, а женщины — хранительницы очага. Со мной из-за этого перестали общаться несколько близких друзей. Еще я решил, что мне надо построить семью с девушкой и завести детей. К счастью, ничего не получилось и я не испортил чью-то жизнь. После дембеля я полностью изолировал себя от окружающего мира. Это длилось полгода — потом я пошел к психологу. Она сказала, что армия меня сломила. Мне прописали антидепрессанты. 

После дембеля я еще три года жил с родителями. Я никогда не рассказывал им, что происходило со мной в армии: не хотел, чтобы они испытывали чувство вины. В армии я сам часто винил отца в том, что со мной происходит. Но благодаря терапии мне удалось принять тот факт, что у него другая картина мира. И что он действовал из лучших побуждений. Еще я понял, что травля могла произойти со мной где угодно: например, на работе. Просто потому, что гетеронормативная пропаганда, которая льется из телевизора, превращает людей в России в гомофобов. И единственный способ с этим не сталкиваться — покинуть это общество. 
Тогда я решил репатриироваться в Израиль. Мой самолет приземлился в Бен-Гурионе 23 февраля 2022 года, а 23 сентября мне по месту прописки пришла повестка («Холоду» не удалось проверить эту информацию).

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наши социальные сети!

«Холоду» нужна ваша помощь, чтобы работать дальше

Мы продолжаем работать, сопротивляясь запретам и репрессиям, чтобы сохранить независимую журналистику для России будущего. Как мы это делаем? Благодаря поддержке тысяч неравнодушных людей.

О чем мы мечтаем?
О простом и одновременно сложном — возможности работать дальше. Жизнь много раз поменяется до неузнаваемости, но мы, редакция «Холода», хотим оставаться рядом с вами, нашими читателями.

Поддержите «Холод» сегодня, чтобы мы продолжили делать то, что у нас получается лучше всего — быть независимым медиа. Спасибо!