В марте Григорий Свердлин, больше десяти лет руководивший фондом помощи бездомным «Ночлежка», покинул свой пост и уехал из России. После объявления мобилизации он запустил проект «Идите лесом». Его задача — помочь россиянам, подлежащим мобилизации, легально или нелегально покинуть страну, спрятаться от призыва или сдаться в плен. «Холод» поговорил со Свердлиным о том, как это будет работать.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Как ты решил создать проект?
— Начало мобилизации для меня, как и для многих других, стало вторым 24 февраля. Но в этот раз у меня было больше сил: я почувствовал, что могу помочь не только своим друзьям, но и сделать что-то большее. Начал разговаривать со знакомыми и понял, что могу собрать крутую команду. В понедельник [26 сентября] мы приняли решение создать организацию, а уже к пятнице у нас были все необходимые сотрудники, несколько сотен волонтеров, инфраструктура, название, логотип, фирменный стиль. Оказывается, можно и так.
То есть сейчас «Идите лесом» уже работает?
— Да, мы уже начали помогать людям. За первые трое суток к нам обратилось 3423 человека, и мы очень боимся захлебнуться под валом запросов. Но есть и много желающих быть волонтерами — мы набрали уже 350 человек.
Что именно делают все эти люди?
— У нас есть волонтеры первой линии: люди пишут им в телеграме и получают первичную консультацию. Потом, если необходимо, подключаются юрист или психолог, по мере возможностей будем выделять и финансовую помощь на эвакуацию или шелтер. Кому-то хватит нескольких консультаций, а кого-то мы будем долгосрочно сопровождать. Цель своего существования мы формулируем как «помочь максимальному количеству людей не принимать участие в войне». Будем помогать сдаваться в плен, прятаться от призыва, законно или незаконно пересекать границу.
Например, если человек принимает решение переехать из квартиры, в которой он прописан, мы найдем, куда он может спрятаться. И, кстати, уже есть люди, которые предлагают нам свои пустующие дома или дачи — будем сводить одних с другими.
То же самое с нелегальным выездом за рубеж: люди, которые живут в приграничных зонах, будут переводить [через границу] тех, кому нужно укрыться от мобилизации. У нас нет сомнений, что, как только (и если) границы закроют, появится миллион альтернативных способов покинуть страну — за деньги или бесплатно. Граница огромная, охраняется она далеко не на всем протяжении.
Очень многих людей бесит происходящее, и они готовы рисковать собственной свободой, помогая другим выбираться. У нас уже есть такие обращения: «Я нахожусь там-то, запишите мой контакт, а сообщение удалите». То есть они понимают риски, но остаются с нами на связи. И таких сообщений я получил несколько десятков — это вообще сильно. При этом, конечно, мы тщательно проверяем всех волонтеров, с которыми ведем коммуникацию касательно нелегального отъезда. Самое страшное, что мы можем сотворить, — это подставить тех, кто к нам обращается.
Будете ли вы пытаться договариваться с военкоматами?
— Я бы не использовал слово «договариваться», но защищать права людей, в том числе в юридической плоскости, мы, конечно, будем. У нас уже есть специалисты, которые готовы этим заниматься, хотя их не хватает: они сейчас нарасхват. При этом мы понимаем, что сейчас гребут всех подряд, мы все знаем миллион таких случаев. Конечно, будем пытаться отбить людей через суд, но все-таки особых надежд на то, что это будет массово успешно, мы не возлагаем.
Самая противоречивая из задач, которые ты озвучил, — помогать сдаться в плен. Как это будет устроено?
— Если человек принимает такое решение, наша задача — помочь ему сделать это максимально безопасно. Мы уже на связи с украинской стороной, будем вместе с ними координировать этот процесс. Украина в этом заинтересована, они сами уже запустили бот в телеграме, который помогает русским военнослужащим сдаться в плен. Этот вариант, конечно, подразумевает, что человек не сможет вернуться в Россию до смены режима.
Сложно представить все это в официальной организации — звучит, скорее, как анархистская инициатива.
— У нас, конечно, не благотворительный фонд, это бог знает что. Но это и не анархистская инициатива, я не очень верю в эффективность чисто горизонтальных структур для решения конкретных задач. У нас система вертикально-горизонтальная, довольно четкие процессы, распределение задач. Но это действительно, скорее, партизанщина. Тем не менее мы планируем зарегистрировать юрлицо. Но в какой стране это будет и будет ли это НКО, непонятно, сейчас вообще не до этого: мы работаем нон-стоп без легального статуса.
Но вы все равно нашли финансирование?
— Мы нашли финансирование буквально на первый месяц, а дальше очень надеемся на краудфандинг. Хотя мы ни слова не сказали о том, что нам нужны деньги, люди уже спрашивают, как нам донатить. Я очень много лет в благотворительности, но никогда не видел такого отклика, как в последние несколько дней. Я до трех ночи работаю, а потом до шести утра разбираю предложения помочь, свалившиеся во все мессенджеры. Я могу ошибаться в силу природного оптимизма, но у меня есть ощущение после этих нескольких дней, что у многих людей накопилась критическая масса гнева, им надоело бояться и они хотят хоть что-то делать.
А есть те, кто направляет гнев на вас?
— Конечно, обливают помоями с двух разных сторон. Одни говорят, что мы предатели, а родину надо защищать. Другие спрашивают, зачем мы укрываем людей от мобилизации вместо того, чтобы свергать Путина.
И зачем?
— В России около 4 миллионов силовиков. Эти люди готовы стрелять по мирному протесту. Мне кажется, все последние годы мы ходили на митинги, просто чтобы выговориться и посмотреть на людей, которые разделяют наши взгляды. Никакой надежды, что мирный протест изменит ситуацию в стране, у меня не было с 2012 года. Для меня наш антивоенный проект «Идите лесом» — это более умная форма гражданского сопротивления. Если мы в меру своих сил провалим мобилизацию, это гражданское сопротивление наверняка найдет другие формы. Но сейчас выходить на улицы имеет смысл только с целью борьбы с собственным отчаянием. Я сам в феврале и марте выходил на одиночные пикеты, но понимал, что ситуацию в целом это не изменит.
Если хотя бы один человек благодаря нашему проекту не нажмет на курок или не попадет в тюрьму за дезертирство, то это уже огромный успех. Мы хотим, чтобы люди вышли из состояния апатии — «ну, мобилизуют, и ладно» — и пришли к ответственности хотя бы за собственную жизнь. Поняли, что они не обязаны идти в военкомат, можно прятаться от мобилизации, можно уехать из страны и даже есть желающие им в этом помогать.
В России есть недостаток отвественности за свою жизнь?
— Очень большой. После жуткого XX столетия в России острая нехватка чувства собственного достоинства, готовности принимать решения и думать своей головой. Поэтому с нами можно было делать все это последние 20 лет. Конечно, это не касается всех, но в среднем это так.
Не как создатель «Идите лесом, а просто как человек: что ты думаешь о людях, которые ничего не предпринимают и просто надеются, что их пронесет?
— По-человечески я их хорошо понимаю. Такие решения принимать тяжело и страшно. Чтобы признаться себе в том, что тебя в любой момент могут загрести и через неделю отправить в окоп, нужно большое мужество. Если человеку ставят страшный диагноз, он с большой вероятностью какое-то время будет в стадии отрицания. В ней можно провести много времени — до, собственно, попадания в окоп.
Для части людей в странах, куда сейчас едут русские, эта волна эмиграции дискомфортна. В Грузии я несколько раз слышала, что местные боятся, что «спасать русский мир» придут к ним домой.
— Лично я, живя в Грузии, с таким мнением не сталкивался, но слышал его в пересказе. При этом я, как и многие грузины, понимаю: чтобы Россия пришла «спасать» своих граждан, достаточно 20 русских. Цифры тут ничего не определяют. Само наличие общей границы с нынешней Российской Федерацией, к сожалению, представляет для стран опасность. Тем не менее сейчас уже очевидно, что российская армия не в той кондиции, чтобы думать о Грузии или Казахстане.
В чем влияние русских бесспорно, так это в росте цен. Но при этом уезжающие из России — это ценные эмигранты: например, Канада заманивает таких к себе. Это люди с образованием, активной жизненной позицией, многие из них с деньгами, некоторые с немаленькими, регистрируются и платят нехилые налоги IT-компании. В итоге это приводит к росту ВВП и уровня жизни. Да, на короткой дистанции неприятно, что цены растут, но на длинной это ускоренное экономическое и, дай бог, культурное развитие этих стран.
Ты сам уже полгода в эмиграции. Расскажи об этом опыте
— Это опыт не для слабонервных. Эмиграция, особенно вынужденная (я до последнего не хотел уезжать), — это тяжко. Это другой вид стресса: если, будучи в России, я не чувствовал себя в безопасности и очень боялся подставить «Ночлежку», которой я тогда руководил, то, уехав в Грузию, остался без дома, лишился близких, родных мест. Мне очень не хватает Петербурга. Первые месяцы было плохо, но постепенно среда обитания отрастает заново.
Чем ты занимался, пока не придумал «Идите лесом»?
— После начала войны появилось очень много волонтерских инициатив помощи беженцам, причем большинство были созданы людьми, у которых не было в этом никакого опыта. Они, конечно, немедленно начали наступать на грабли, на которые я и многие мои коллеги когда-то наступали. Я их консультировал: с кем-то один раз поговорил, с кем-то 20 — в общем, старался делиться экспертизой. Очень хотелось им помочь и косвенно помогать пострадавшим от войны. И, чтобы жить, я за деньги консультировал российские и зарубежные НКО, которые занимаются проблемами, не связанными с беженцами.
Ты много лет занимался темой бездомности. Как война повлияла на эту сферу?
— Я знаю от коллег из разных организаций, в том числе из «Ночлежки», что количество обращений выросло на 30-40% по сравнению с довоенным периодом. Это в основном люди, которые остались без работы из-за закрытия или разорения компаний. Также те, кто уехал на заработки в большие города, ничего не нашли, а вернуться — стыдно или уже некуда.
При этом у всех благотворительных организаций в России беда с пожертвованиями, и она будет только усугубляться. Если говорить о перспективах, то к концу года минимум на 70% сократятся корпоративные пожертвования и минимум на 50% — частные. Ситуация с бездомностью сильно зависит от экономики страны, но очевидно, что она будет ухудшаться. По моей грубой оценке, к концу года количество обращений вырастет вдвое по сравнению с началом февраля. При этом, думаю, сил на долгосрочную сложную помощь не останется. На раздачу еды коллеги еще найдут ресурсы, но на полноценную реабилитацию — вряд ли.
Сфера благотворительности в России в последние годы интенсивно развивалась, но сейчас она откатывается назад. Сколько лет понадобится, чтобы вернуть ее к состоянию начала февраля? И готов ли ты этим заниматься?
— Даже если прямо сейчас остановится война, потребуется несколько лет. Многие процессы разрушены, часть важных для отрасли людей не вернутся, теряются связи и профессиональный опыт. При этом сейчас я готов вернуться и все восстанавливать. Но буду ли я так думать через пять лет — не знаю. Возможно, нет.
Люди, которые обращаются в проект «Идите лесом», планируют вернуться в Россию?
— Насколько я могу судить, да. Так же, как и я сам. С другой стороны, я понимаю, что чем больше времени пройдет до смены режима, тем меньшее количество людей решится на реэмиграцию. Понятно, что ничем хорошим для России потеря всех этих людей не обернется.
