«Мы — вчерашние мальчишки, которые в руках оружие-то держать не умеют»

История 20-летнего российского срочника. Командир подписал за него контракт, чтобы отправить в Украину
«Мы — вчерашние мальчишки, которые в руках оружие-то держать не умеют»

С начала вторжения в Украину российские власти отрицали, что в войне участвуют солдаты-срочники. Министерство обороны было вынуждено признать это, только когда родственникам стали приходить сообщения о гибели призывников. 20-летний Алексей (имя изменено) попал на войну из-за того, что командование перевело его на контрактную службу без его ведома. Он вернулся живым, уволился со службы, написал заявление в прокуратуру на своих командиров, но теперь планирует вернуться на фронт уже добровольцем. «Холод» публикует рассказ Алексея.

В целях безопасности «Холод» не указывает настоящие имя и фамилию Алексея. В распоряжении редакции есть документы, подтверждающие личность героя, — медицинские справки, фотографии военного билета, рапортов и запросов в органы. Фактчекеры «Холода» проверили историю, насколько это возможно в условиях войны. Там, где независимо подтвердить рассказ невозможно, но к словам героя возникают вопросы, мы отдельно указываем это в примечании. Для удобства чтения мы литературно обработали речь героя.

22 марта, спустя почти месяц после начала войны на Украине, в расположение нашей роты прилетел 152-миллиметровый снаряд.

Было утро, я стоял буквально в трусах, ждал, когда нагреется вода для душа. Снаряд упал в 150 метрах — меня отбросило волной и засыпало каким-то ветками. Вскочив, я побежал к своему танку — там мы [с другими военнослужащими] спрятались в окоп, где просидели около 20 минут. Затем с нами связалось командование: начали спрашивать о произошедшем, пришлось идти к месту взрыва. Помню, как я увидел кровавое месиво из мяса и тел. У моего командира тело оказалось цело, а вот половины головы не было. Из-за этого человека я оказался на войне.

23 марта мы должны были брать в кольцо город Сумы. Но вместо этого выживших отправили обратно в Россию. Там дивизия простояла на ремонте до апреля. Пока мы были в России, я впервые за несколько месяцев решил заглянуть в свой военный билет. Так я выяснил, что уже не срочник: командир собрал документы и задним числом подписал за меня контракт, который я даже не видел, чтобы по бумагам было все чисто и меня (а также еще несколько человек) можно было законно отправить на Украину.

Рассказываем об инициативах, появившихся после 24 февраля
Общество2 минуты чтения

«Толком ничему не учили»

Я родился в небольшом городе недалеко от Москвы. Отца у меня, считай, не было (он ушел из семьи, когда Алексей был еще ребенком. — Прим. «Холода»), а мама — простая учительница в районной школе. Никто из родных не интересуется политикой, дома мы не говорим об этом. 

В 19 лет я пошел в армию по призыву. Меня никто не заставлял, к военным в моей семье относились нейтрально, но я представлял себе службу как вечные учения, где всегда какой-то новый опыт.

В реальности нас толком ничему не учили. В октябре, во время осеннего призыва, когда мы проходили курс молодого бойца, командиры [для дисциплины] заставляли нас часами сидеть на табуретках и смотреть на выключенный телевизор — такая форма «культурного» отдыха. А в январе, когда через несколько месяцев службы нас отправили в командировку на учения в Воронеж, мы несколько недель разгребали сугробы и сидели в палатках. И совсем немного учились стрелять.

С техникой в нашей части тоже не все было в порядке. Я попал в танковые войска, но у некоторых танков были технические проблемы. Одни не могли стрелять, у других не поворачивались башни. И вот с такой техникой мы заезжали на учения.

После Воронежа меня госпитализировали с подозрением на грыжу, а через три дня после выписки сразу отправили на другие учения — на границе с Украиной, в Белгородской области. Пока я был в госпитале, мой командир и заключил [мой] контракт. Видимо, не хватало людей в отряде, поэтому они брали тех, кто недавно поступил на службу. Даже если это и был приказ начальства, командир обязан сказать о том, что происходит.

Про стягивание войск к границам ни я, ни сослуживцы ничего не знали. Перед учениями у нас забрали телефоны и военные билеты, поэтому даже возможности не было прочитать, что происходит в мире. О будущем наступлении нас тоже никто не предупреждал.

«Люди гибли, а мы стояли и наблюдали»

Утром 24 февраля нас подняли по команде. Времени подумать не было — сборы проходили стремительно. Мы оделись «по спичке» (очень быстро, за минуту. — Прим. «Холода»), молча загрузились в свою технику и отправились. Какого-то четкого приказа [атаковать] не поступало — нужно было просто пройти маршем от одного пункта к другому. Мы ехали как на параде, как победители. Будто направляемся на Красную площадь: башни танков были открыты, мы смотрели в окошки. Никакого страха не было, никто не ожидал какого-либо нападения или чего-то такого. Думали, просто проедем вдоль границы и вернемся в часть. Это ж армия. Здесь все просто.

Через три недели от нашей дивизии (4-я гвардейская танковая дивизия. — Прим. «Холода») практически ничего не осталось — все разбомбили артиллерийскими обстрелами по дороге. 

Наше движение не было толком наступлением. Помню, единственная команда была — «наблюдать». Мы видим противника, они по нам стреляли из минометов, а ответить не можем, так как приказа нет. Я не могу дать этому какое-то логическое объяснение. Командиры многих танковых корпусов говорили: «Разрешите открыть огонь. Наблюдаю противника». А им в ответ: «Нет. Продолжать наблюдение» (найти подтверждение подобным приказам не удалось. — Прим. «Холода»). Наши люди гибли, а мы стояли и наблюдали. Большую часть времени я находился либо в танке, либо под ним, рыл окопы. Мы продвигались вперед очень медленно, меняли позицию, выкапывали новые укрытия, загоняли в них технику и сидели под ней. 

С первых же недель начались проблемы с припасами. Сухпаек, рассчитанный на одного человека, делился на пятерых, потому что до нас никакая помощь не доходила, — приходилось голодать. Всем телом ощущал страх от безысходности: бежать некуда, делать нечего, сидишь и ждешь, прилетит или нет, к тебе или нет. По дороге мы заходили в Тростянец, чтобы взять немного провизии. (Тростянец — город в Сумской области, до войны в нем проживало, до 20 тысяч человек. После отступления российских войск жители города находили братские могилы. По словам мэра Тростянца, более 50 мирных жителей числятся пропавшими без вести. — Прим. «Холода».) Одни жители смотрели с осуждением, другие, наоборот, радовались и улыбались нам. При мне некоторые сержанты и командиры грабили магазины в Тростянце, начиная от ювелирки и заканчивая электроникой.

Пройдя 150 километров от Белгорода, мы добрались до города Сумы, где попали под тот самый обстрел, после которого нас вернули в Россию.

Битва за Сумы

Кантемировская дивизия, в которой служил Алексей, в первый месяц войны участвовала в битве за Сумы в составе Первой танковой армии. Российским войскам так и не удалось окончательно захватить город. 4 апреля 2022 года губернатор Сумской области Дмитрий Живицкий заявил, что российские войска больше не занимают города и села Сумской области и в основном отошли. После отступления российских войск из-под Харькова украинская разведка опубликовала трофейный документ о потерях Первой танковой армии за первые три недели войны. Согласно этому документу, армия за указанный период потеряла 132 танка; по оценкам западных военных экспертов, это до половины ее танкового парка. Подписей на документе нет, российские власти его не комментировали. По данным британской разведки, командующий армией Генерал-лейтенант Сергей Кисель был отстранен от должности.

«Когда пьешь — ничего не чувствуешь»

На ремонт ушло два месяца, все это время я продолжал просто служить как обычный срочник. Нам сказали, что нас больше никуда не отправят — надо только отремонтировать технику. Этим я и занимался, а еще ездил в увольнительные домой, к семье. Когда меня отправляли [в Украину в феврале], никто из них не знал, где я и что со мной происходит. Но увольняться я не спешил: думал, сперва дослужу свой срок. А в конце мая нас неожиданно отправили обратно. 

Во время моей второй командировки на Украину, с мая по июль, мы вместе с ротой находились недалеко от Изюма. В это время мы сдружились с ополченцами (имеются в виду бойцы самопровозглашенных ДНР и ЛНР. — Прим. «Холода»). В отличие от нас, у них из оружия — винтовки 1941 года, которые еще на Великой Отечественной успели побывать. Моей задачей в то время была охрана склада с боеприпасами. Но мы в основном ничем не занимались. Собирали металлолом, который находили, и сдавали его камазистам — водителям грузовиков, которые возят снаряжение и боеприпасы на фронт, а также вывозят раненых и подбитую технику. В остальное время мы пили самогон с ополченцами. Когда пьешь, не чувствуешь ничего и становится спокойнее. Так я провел следующие три месяца. А в июле снова попал под обстрел.

Ночью в наш склад прилетела ракета — я опять видел мертвых товарищей. После этого меня хотели забрать на передовую, за Изюм, воевать вместе с ополченцами. Я отказался, послал всех к черту, вместе с камазистами доехал до границы, с помощью пограничников связался со своей дивизией и покинул Украину. 

Российские солдаты ушли из Бородянки. Теперь там хоронят убитых. Репортаж Таисии Бекбулатовой
Криминал17 минут чтения

«Никаких денег эта война не стоит»

В первые дни в мирной жизни было так страшно, что даже от пролетающего над головой самолета я готов был падать на землю. Мне снились кошмары. Когда видишь смерть, человеческое мясо, тебя охватывает ужас; другие чувства атрофируются. А еще меняется отношение к жизни. Я начал проще смотреть на мир, все проблемы перестали казаться таковыми. Я понял, что никаких денег эта война не стоит. 

Я уволился с контракта и написал заявление в прокуратуру, чтобы наказать начальство, ведь именно по их вине я оказался в зоне боевых действий, видел смерть сослуживцев, сам чуть не погиб.

Нельзя отправлять срочников воевать, потому что это вчерашние мальчишки, которые в руках оружие-то держать не умеют. Особенно когда вы только снег расчищали да на стульях сидели. Получается, я отслужил всего два месяца, а меня уже отправили на Украину. По факту из нас сделали пушечное мясо. Мы шли [в армию] не для того, чтобы воевать непонятно за что. Нам хотелось отдать условный долг родине и вернуться домой к родным.

Что касается самой спецоперации, мне кажется, она не может быть оправдана. Может быть, это мероприятие действительно начиналось как нечто освободительное, но потом превратилось в обычный захват территории. Сейчас там против России весь мир, они посылают Украине оружие, чтобы Россию бомбить. А наши, пока всю территорию не захватят, не успокоятся. Поэтому думаю, что не скоро все закончится. Но мне, честно сказать, понравилось ходить в бронежилете и чувствовать себя нужным: приносить пользу и защищать людей. Чувствовался драйв и адреналин. 

Сейчас я жду выплаты компенсации, ведь невольно стал ветераном боевых действий. Мне должны заплатить около 120 тысяч рублей. 

Я решил, что, если психологически не восстановлюсь, поеду обратно. Но не на передовую, а на освобожденную территорию (имеется в виду оккупированная территория. — Прим. «Холода»). Пока мы стояли в Тростянце, я познакомился с местной девушкой. Хочу забрать ее оттуда.

«Холоду» нужна ваша помощь, чтобы работать дальше

Мы продолжаем работать, сопротивляясь запретам и репрессиям, чтобы сохранить независимую журналистику для России будущего. Как мы это делаем? Благодаря поддержке тысяч неравнодушных людей.

О чем мы мечтаем?
О простом и одновременно сложном — возможности работать дальше. Жизнь много раз поменяется до неузнаваемости, но мы, редакция «Холода», хотим оставаться рядом с вами, нашими читателями.

Поддержите «Холод» сегодня, чтобы мы продолжили делать то, что у нас получается лучше всего — быть независимым медиа. Спасибо!